– Вы тоже видели его, Фиолета? – спросила Ива у Сирени, – ведь вы же вошли в моё видение.

– Да, – ответила та тоном провидицы, – я на многое способна. А каков он может быть, если бы предстал в истинном своём облике? Когда он был безбород и полностью облит своим сияющим костюмом, он всё равно был полностью как человек?

– А разве он был с бородой? Когда? – удивилась Ива. – Я видела его только с гладким лицом.

– Ты же говорила, что у него не было бороды как у мальчика, а выглядел он как зрелый мужчина, – смутилась Сирень, – вот я и подумала, вдруг он привиделся тебе с бородой, – она запуталась, удивляясь и злясь на саму себя.

– Я видела его только ночью, когда ушла в мир предков. А прежде… – она поглядела в окно. За ним росло дерево, а за деревом блестела река, на которую щедрые небеса вылили расплавленное золото заката. – Прежде… Я вспомнила! Я его видела два года назад! – тут Ива вскочила и забегала по комнате точно так же как Сирень недавно, давая выход волнению, смешанному с радостью. Она знала! Она знала, что Фиолет не выдумка. Он есть! Он заметил её тогда в Храме и… Что же и? – В Храме во время ритуала я его и увидела. Поэтому прочие его и не видели. Он вошёл точно так же, как и в моём видении. В распахнутые двери, в одежде, похожей на сияние, в высоких серебряных ботинках. А в них… У него там были какие-то скрытые кармашки. Там много чего было у него. Они же, его ботинки, были волшебные…

– Он говорил тебе об этом в видении? Показывал свои секреты?

– Нет. Я даже не прикасалась к его ботинкам. Но отчего-то я знаю о том, что… Я не понимаю. Я должна подумать. Но тогда, когда он впервые вошёл в Храм Ночной Звезды, это было не видением, потому что Капа тоже его видел. Он же попросил, никому и ничего не говорить.

– Как? Кипарис его видел? И никому ничего не рассказал? Даже мне? – она возмущённо забегала по комнатке. – А ещё уверял меня, что полностью раскрыл мне свою душу. Он готов проболтаться какой-то нищей старухе на пристани, но не родной матери и главной магине. Ведь старухе он мог и соврать ради насмешки над необразованной старостью. Мало ли о чём болтают люди, сидя за чужим столом и уплетая вкусные пироги, запивая их вкусной наливкой? Как было тому верить? И я всё ждала, ждала его откровений, уже открывшись ему, что я его мать, но их не было! Видишь, Ива, как лицемерны и лживы мужчины к нам, женщинам. Даже если мы их любимые, их матери. А мы, женщины, должны быть солидарны друг с другом. Должны, но не являемся.

Ива опять села, прижимая руку к колотящемуся сердцу. Пришелец с неба её заметил с первого взгляда! Не забыл. Поэтому и пришёл в её видения, поскольку, как он и говорил, некий властный над ним Кук запрещает ему общаться с нею в реальности. Поэтому он предложил ей любовь вне времени и вне пространства. Но как можно жить вне времени и вне пространства ей, живой и реальной девушке? Ива точно знала, что она хочет не сказочной любви – вымысла, а настоящего любящего мужа и настоящих детей потом. Ведь даже магиня Сирень нарушила однажды строгий запрет и не смогла одолеть тягу к любви и материнству. А разве не могла бы Сирень наслаждаться любым самым прекрасным вымыслом, имея возможность доступа к любым секретным средствам, открывающим двери в миры, лежащие за пределами наличной реальности? Но Сирень была умна и сильна, потому она и отвергла такой путь самообмана, не приводящий ни к чему хорошему. Как ни прекрасен Фиолет с его любовью, больше Ива никогда и не прикоснётся ни к чему такому, что способно выбить сознание в окружающую бездну из его защитной ниши, данной разумному человеку самим Создателем.

– Госпожа главная магиня и бывшая магиня Утренней Звезды, почему в моём видении ты была бабой Вербой? – Ива перешла на доверительный тон с Сиренью. Та позволила, поскольку гладила девушку по волосам как родная мать.

– Далась же тебе эта баба Верба! – проворчала Сирень, – чего ты в ней нашла такого симпатичного, что не можешь её забыть? Это же был твой бред. В бреду же свои тёмные, ломаные закономерности, отличные от дневной и светлой яви.

– Как же тогда чашечки, подаренные мне бабой Вербой? Они так и хранятся в моём доме.

– Раз она тебе их подарила, так и бери себе, – откликнулась Сирень. Повернутая к Иве спиной, она смотрела на противоположный берег, где очень далеко, как казалось отсюда, туманились башни «Города Создателей».

– Баба Верба бедная была, а тут такая роскошь, каковой я и в руках никогда не держала.

– Вот и будешь теперь в своих ручках держать, да меня не забывать. Это же был мой тебе подарок, Ива. Не люблю я, когда меня ловят на недостойной лжи. Я была тою бабой Вербой. Успокойся. Мне необходимо было околачиваться на том берегу по своим уже делам, к тебе отношения не имеющим. Я и пристроила ту гулящую Вешнюю Вербу в достойную семью. У неё муж – мой личный телохранитель. Но о ребёнке моего сына от сельской шлюхи её муж Кизил ничего не знает, что и понятно. А девочку, внучку свою, я воспитаю своей преемницей. Магиню из неё выращу. А Кизил, как и все мужчины, лишь увидел распёртое вымя Вешней Вербы, её зовущее к совокуплению тело, а ничего другого она и не хочет от жизни, так и взял её к себе. Я её для вида у себя держала, как свою служанку для личного пользования. А сама хотела её пристроить хоть кому, кто обеспечил бы ей то, чего она и жаждала. Так что не тужи о своей подружке, да о бабе Вербе. У них всё ладно и складно. О себе думай.

– Я буду жить в той реальности, в какую я и вшита, как он и говорил. А искать запредельных ощущений я не буду. К чему они мне?

– Вот и умница, дочка. Мне бы такую дочь на самом деле, – ответила ей Сирень. – А моему сыну такую бы жену, не будь он магом.

Её именем была названа целая планета. И что? Хоть кто-то из окружающих о том знал? Ландыш лениво жевала какую-то плюшку, кстати, очень вкусную. Внутри плюшки была запечённая речная рыба, и что удивительно, без единой косточки. А как известно, речная рыба жутко костлявая. Даже на другой планете это так. Помещение, где она завтракала или уже обедала, что не было важно, было светленькое, весьма уютное, поскольку местные жители буквально умиляли своей тягой к чистоте, своей общественной опрятностью. В целом добрые и деликатные, они, конечно, были весьма архаичны в своих традициях, в своём шаблонном восприятии окружающего мира, в стремлении не быть сильно отличающимися от всех прочих.

Ландыш уже не экспериментировала как вначале, не лезла всем на глаза, напяливая на себя, мужскую в их понимании, одежду. Например, штаны, тогда как женщине полагалось носить платье. На ней было очаровательное платье в солнечных одуванчиках по белейшему полю. Белые пушинки уже созревших одуванчиков, соседствующие с жёлтыми цветками рядышком, были каким-то уникальным чудом прикреплены к ткани и трепетали от порывов ветра.

Уникальным такое чудо было не для самой Ландыш, а для местных производителей, к которым представительница более высокоразвитой цивилизации относилась несколько свысока. А напрасно. Ведь как-то же умели они создавать такие невероятные платья. Она очень нравилась самой себе в таком милом платьице, чувствуя и себя пушинкой, способной взлететь к синему небу. Местные бородачи и те из юношей, у кого поросль едва проглядывала на подбородках, пялили на неё свои глаза и глазищи, а также заплывшие щёлочки иногда.

Радослав, обычно в упор не замечающий, во что она обряжена, вдруг увидел её платье.

– Ты моё воздушное чудо! Дай-ка я тебя расцелую, – и облапил её всю, не желая отпускать от себя. – Может, несколько задержишься? – потёрся о неё её домашний похотливый мурлыка, всегда корыстный, всегда умеющий, когда захочется, приласкаться. И равнодушно отвернуться, если охоты развлекаться нет.

– Помурлычь себе в одиночестве, – ответила Ландыш, – а то потом я уже и не захочу в их ЦэДэМ – Древо Мира, по которому лазить всегда надо свеженькой и полной сил. А ты погрейся на солнышке, помечтай, ожидая моё возвращение.