Ива очнулась от яркого потока света. Но несколько оглядевшись, она увидела, что свет, падающий из окна, уже предвечерний и неяркий. Она находилась в неизвестной уютной комнатке, на удобном диване, а рядом сидела неизвестная женщина с сиреневыми пышными волосами, с маленьким носом, с подкрашенными пухлыми губами в виде яркого сердечка и с тёмными пронзительными глазами бабы Вербы. Но в отличие от бабы Вербы женщина была ничуть не старая. Не молодая, конечно, но уж никак не старуха. Одета она была роскошно. В бархатном зелёном платье, обшитом серебряным кружевом по краю ворота и рукавов. На частично обнажённой груди её блестела на бархатном же шнурке драгоценная звезда, каждый лепесток которой сверкал разным цветом. Сиреневый, красный, синий, зелёный, жёлтый, голубовато-белый, – все вместе они слагали маленькую радугу, освещающую её глубокую ложбинку между двух грандиозных холмов. Она порывисто дышала, как после тяжкой физической работы, с гладкого, без единой морщинки, лба катился пот.

– О, Создатель! – произнесла она, – я всё-таки тебя вырвала из лап оборотня. – Она улыбалась, довольная тем, что Ива очнулась. – Но я только для красного словца называю его оборотнем. Я в них не верю. Хотя правда об истинной природе пришельцев с небес от меня сокрыта. Ты, деточка, заблудилась в собственных лабиринтах. И все, кого ты там встретила, не могут соприкасаться с тобою в реальности. Умница, что меня послушалась. – Женщина погладила её по волосам, – попей водички из подземного Храмового источника. – Она протянула Иве серебряный стаканчик с ледяной водой. От неё заломило зубы, но вкус был бодрящий.

– Мы где? – спросила Ива и увидела, как в комнату вошёл Капа. Он был уже в обычном костюме. Наряд мага он успел снять.

– В гостинице при Храме, – ответил Капа за женщину. – Ты с ночи до сего времени была в мире предков. Не хотела возвращаться. Я и принёс тебя в гостиницу. А это моя матушка. Магиня Сирень. Благодаря ей, ты пришла в себя.

Магиня Сирень не сводила с Ивы глаз, но ответила Капе, – Кипарис, а ты уверен, что не переборщил с концентрацией напитка? Всё же ты теперь без Вяза, а тот был тонкий дегустатор и безупречный знаток. Он даже по запаху умел определить что так, а что не совсем.

– Что ты, матушка! Я все последние годы сам готовил напиток. Вяз и не касался моей кухни. Он давно был слаб. Он на дух не переносил запаха напитка все последние годы жизни. Дело не в напитке, а в самой Иве. Или… сама знаешь, в ком.

– Хочешь сказать, что он вошёл в её тонкое эфирное тело? Что соединился с нею в одно целое существо, и обитает в её мире столь же вольготно, как и в своих собственных владениях?

– Это ты говоришь. А я в такие практики не посвящён настолько уж глубоко.

– Никогда такого и ни с кем не было, – уверенно сказала Сирень. – Напиток-то не может уж никак воздействовать на те зоны восприятия, что и являются ключом в особые и закрытые от дневного восприятия миры. А уж тем более в те, что лежат в других пределах. Не в наших. Да и воздействие он оказывает слабое, поверхностное. Чуть-чуть прикоснётся кто к миру предков, так уж и вылетает обратно. Это же сны безвредные, больше игровые, чем настоящие. Ладно, – она встала. Прошлась по тесной комнатке, но с таким разбегом, который говорил о её привычке обитать в больших просторных помещениях. – Есть у меня один консультант. К нему и обращусь. А ты, девонька, будь ласточкой послушной мне, расскажи о своих видениях очень подробно, в деталях. Не из любопытства мне надо это. А ради твоего избавления от их повторения, ради исцеления. Ты же знаешь, чем ты мне обязана?

– Знаю, – сказала Ива, – вы, магиня Сирень, моя избавительница от хромоты. Вы моя вторая матушка, давшая мне долю. А так я жила в недоле.

Сирень изобразила удовольствие, вернее, не сумела его скрыть. Пухлое сердечко чувственного рта расплылось в улыбке. – Верно понимаешь, девонька моя пригожая. А какие ножки у тебя оказались складные, да пригожие. Мужу твоему будущему в услаждение красота твоя будет. – Сирень обернулась и увидела Капу, созерцающего ноги Ивы, лежащей поверх покрывала на диване. Девушка, едва пришла в себя, так отбросила покрывало прочь.

– Иди, Кипарис, а мы тут посекретничаем с Ивой. Наше дело женское. До твоих ушей не предназначены наши тайны.

– Я – маг. И понятие мужское, женское в данной ситуации бессмысленно, матушка. – Сынок яростно сверкнул глазищами на новоявленную матушку, проявляя натуру прежнего, норовистого Капы.

– Кому бы и говорил! – возмутилась его непослушанием Сирень. – Вешней Вербе плети такие кружева и вешай ей на ушки. Сколько раз тебе говорила и говорю, забудь о прежнем баловстве с нею! У неё муж. Мой телохранитель Кизил. Человек вспыльчивый и думающий всегда после содеянного, а не впредь того. Всё выгнать его хочу, да жену его лишать вольных хлебов жалко. А ведь придётся. Только бы от себя и его, и девку эту непотребную подальше. Однажды он всадит свой боевой нож в соблазнительную грудь блудной жены. И тогда тень преступника падёт и на меня. Он запачкает моё честное не запятнанное имя тем, что был моим слугой! Был рядом со мною!

– Да не каркай ты, матушка, – осадил её Капа, – напророчишь ещё на свою беду! И нехорошо говорить о чьём-либо непотребстве в присутствии посторонней и чистой девушки.

– Ага! Понимаешь, что речь моя о непотребстве, а не о хороших вещах, для тебя отчего-то притягательном по сию пору. Так уйдёшь? Или желаешь ещё послушать разоблачений на свою неуёмную голову?

Капа послушно ушёл.

– Да неужели, матушка Сирень, он с Вешней Вербой опять в близости? – удивилась Ива.

– Ума не приложу, как их обуздать. И с кого собственно начинать? Казалось бы, нашла дуре мужа достойного. Не по её нраву дурному, ни по её малообразованности ей неподходящему. Одел, обул, даже драгоценностями украсил, в дом хороший заселил. Сиди себе, всегда сытая и бездельная. Жди его в белую постель. А уж он себя ждать не заставляет. Чего ей ещё, дуре – бестолочи задастой и сисястой?

Сирень будто забыла, что и сама она грудастая на диво. Пышна и малоросла, отчего подобна шарообразной, цветастой глазастой и румяной кукле – неваляшке. Но себя-то она считала шиком и образцом телесной чистоты. Совершенством и даром для зрения всякого, кто на неё смотрел. И как ни странно, её самоуверенность обладала колдовским воздействием на всех, кто и находился рядом. А может она и, действительно, не смотря на некоторую избыточность своих форм, была очень красива, очень ярка, умна и необычна в своём человеческом измерении. Во всяком случае, Иве Сирень очень нравилась, очень к себе располагала, как нравилась ей и странная несуразная бабка Старая Верба, коей оборачивалась, подобно оборотню, магиня. Она не столько даже повелевала, сколько обаяла собою, располагала к себе как к существу родному, всё способному понять, помочь бескорыстно. Так казалось, а уж насколько соответствовало действительности, Ива того знать не могла. Сирень, погружая обоняние девушки в облака тонких ароматов, глаза в свою изукрашенную внешнюю декорацию, снимая малейшее напряжение умелой лёгкой лаской, настроив чувства на полное доверие, раскрыв душу Ивы, вошла в неё точно так же, как сама Ива входила в недра «Пересвета». Так что Сирень вошла туда же уже третьей.

Какое-то время Сирень изумленно ширила свои глаза, привычные ко многому, но не к такому. Она озирала чужим зрением серебристые стены инопланетной живой машины, она лежала в объятиях человека – пришельца. Она, зрелая потаскуха и хитрая лицедейка, таяла в юном доверии, растворялась в чистой непритворной любви. Она плакала от сочувствия чужому счастью, бывшего для самой девушки иллюзорным и вневременным, а в действительности не так и давно бывшим наполнением жизни Ивы – бывшей хромоножки.

Ива рассказала Сирени всё. Для неё самой видения были чрезвычайно странными, запредельными. Она отчётливо помнила своё путешествие, как будто совершила его в яви. Сирень очарованно слушала её, мерцая глазами как звёздами в тёмной ночи. Она даже приоткрыла свой рот, как будто и им ловила слова Ивы. – Как необычно! Но есть один человек, который мне многое объяснит теперь, – произнесла она.