Мама Викуся обещала, что на Земле при тех развитых методиках образования, что там есть, из девочки в считанные годы сделают шедевр, а пока она маленькая, то ей никак не повредит та свобода, в которой она и живёт. Напротив, укрепит её психику, разовьёт воображение. В таком возрасте ребёнку вовсе не нужны другие дети. Социализацию лучше начинать с возраста шести-семи лет. Лично она сама жила в детстве среди гор и лесов, среди снегов и летних ливней с радугой после них, среди добрых старших людей, тоже не видя других детей до той самой поры, пока её не отдали в детский школьный городок. И своё детство она считала эталоном для всякого, счастьем, чьё целебное излучение до сих пор греет и освещает её душу. Так считала мама Викуся. Она гораздо больше была растворена в папе Куке – старшем своём баловне и большом капризнике.

К ним подошёл Владимир. Самый старший из братьев. Его волосы имели скорее тёмный каштановый оттенок, чем были рыжими. Но Кук и его считал рыжим. Малоразговорчивый и мало уловимый, он всегда был где-то занят, где-то бродяжил, что-то чинил, что-то налаживал или искал нечто, ему одному нужное. Он подхватил Виталину на руки, высоко поднял к зеленоватому небу, похожему по своему цвету на её глаза. – Принцесса Горошина! Я решил стать твоим принцем Горохом!

– У принцев не бывает такого имени. Только у царя, если он старый. Если ты Горох, то где твоя борода? – Виталина хохотала, показывая умилительные зубки, похожие на зёрнышки риса.

– У папы Кука есть борода. Значит, он и есть царь Горох, – сказала Ландыш.

– Ландыш, – обратился к ней Владимир. – Зачем ты ходишь с Валеркой на континент. Он-то понятно зачем, а ты зачем?

– Из любопытства. Разве не ясно? Но в последнее время Валерка не хочет туда ходить. Я не знаю почему. Я не спрашиваю. Я не люблю лезть людям в душу, если они сами не приглашают туда заглянуть. Володя, давай с тобою пойдём туда. Ты же иногда туда делаешь вылазки. А то мне одной страшно лезть в подземелья. Ты по своим делам, а я к своим приятелям.

– Ты уже и приятелями обзавелась?

– Да я о той девушке Валерия. О Рамине. Мне её жалко. Я хочу её утешить. Что-нибудь сочинить для неё, чтобы она не переживала и не ощущала себя брошенной.

– А она переживает? Ты уверена?

– Да. Я уверена. Не возьмёшь, я одна пойду. Я же запомнила, как активировать подземный транспорт. Я хорошо успела всё запомнить.

– Я хожу только в бывший ЦЭССЭИ. Там осталось много любопытного от прежней жизни наших, до чего местные не дотягивают. Там всё заброшено и поросло условным и самым настоящим бурьяном. Тут странная жизнь, но это та жизнь, куда нас никто не приглашал. Так что пусть она будет такой, какова и есть.

– От ЦЭССЭИ в столицу ходит общественный транспорт. Я знаю. Я доеду, куда мне и надо. А вечером мы с тобою встретимся на условленном месте.

Владимир задумчиво смотрел на Ландыш светло-серыми глазами, чётко окантованными тёмным ободком, от чего его глаза казались странными и привлекательными одновременно.

– Володя, – спросила она, – у тебя была жена?

– Была, – ответил он. – И ребёнок был. И есть, понятно. Я храню их здесь. – Он указал на карман комбинезона в области сердца.

– В сердце? – спросила она.

– И в сердце тоже, – ответил он. И достал маленький планшет. Потыкал пальцем и показал ей изображение белобрысой тётки неопределённого возраста и никакой, если бы потребовалось давать её описание. Она морщилась от смеха и держала круглоголового трогательного малыша, который комкал снятую белую панамку. Он всё норовил бросить панамку, елозил в мускулистых руках матери и хныкал. – Последняя съёмка. Он хотел спать. Антошка мой. Красивая моя Марина? – спросил он, чем вызвал жалость к себе у Ландыш. Ландыш была очень придирчива к особам женского пола и очень требовательна к тому, соответствуют ли они тому стандарту красоты, каковой она считала незыблемым.

– Ей сколько лет? – спросила она у Володи.

– Мы с нею вместе учились. Моя ровесница. Я улетел с отцом. Она не стала хныкать и держать меня за штанину. Она очень сильная.

– Я и не сомневаюсь. Космодесантница? На парня похожа.

– Нет. Она очень женственная. Добрая и умная, – не согласился Владимир. – Но всю эту женскую боевую раскраску она презирала. Поэтому у неё такая короткая стрижка и нет следов косметики на лице. Я любил её за другое.

– За что?

– За характер. За ум. За то, что она лучшим другом мне была.

– Да разве женщину любят за это? – удивилась Ландыш, не понимая, шутит он или такой неразвитый в сфере чувств.

– Каждый определяет это по-своему. Любят просто потому, что не любить невозможно. Разве ты очень уж красивая? А Костя из-за тебя ночами не спит.

– Я очень красивая, – обиделась Ландыш. – Уж куда краше твоей скаковой кобылы. У неё круп как у лошади, а ноги, руки здоровые как у мужика. Нашёл с кем меня сравнивать! И волосы зализала за уши, а глаза-то как щёлки.

– Она жмурится от яркого света, – добродушно пояснил Владимир как старший младшему. И вздохнул. – Ты такая смешная, Ландыш. Сущая девчонка-подросток по своему развитию. Я и не сравниваю тебя ни с кем. Возьму тебя сегодня с собою. Прогноз погоды на континенте обещает ясную сушь и тепло. Так что, пошли. После завтрака жду, где и обычно. Скажем Куку, что улетаем на соседний объект. Там Артём нас прикроет, если Кук по связи туда сунется. Он сам сегодня не собирается никуда за пределы объекта. Если только искупаться с Викой и с малышкой.

Виталина уже носилась где-то вдалеке от них. Её мало интересовал их разговор. Но она могла бы и проболтаться, если бы их подслушала.

– А где Валерка и Костя?

– Они ещё вчера улетели к Хрустальному Плато. – Там располагался самый дальний действующий объект. – Костя сообщил, что вчера видел издали каких-то людей. Это странно. Прежде не было никогда и никого. Они полетели на осмотр. Обещали включить маскировку, а всё же мне тревожно. Кук сказал, что и сам видел не единожды какого-то старика в горах. Может, бродягу. Но точно не Разумова. Это был старик в чёрной хламиде. Кук изучал его сначала с большого расстояния, а потом и вблизи, зависнув над ним на аэролёте и включив маскировку. Местный. Это точно. Правда, машина едва там не навернулась о скалу. Что-то приключилось с автопилотом. Хорошо ещё, что Кук по старинке отлично управляет машиной в ручном режиме, как и я с Артёмом это умеем. Саню я тоже обучил всему. А будь там Валерка или Костя? Я же говорю, опасность стережёт и там, где сияет ясное солнышко, и порхают райские птички.

– Нет тут никакого солнышка. Местная Ихэ-Ола жуткая как богиня Кали. У неё красные злые глаза и огромный рот как у печи. Она жжёт и пучится белым жаром, сжигая все мои огороды, если я не успеваю натянуть над ними защитный купол. Скоро все стада уйдут в высокогорье, так как тут вся трава сгорит совсем, а кустарниковые рощи усохнут как хворост. Не будет натурального молока для Виталины. И птички тут самые обычные засранцы, как и всюду они бывают. Они без конца жрут мою клубнику и другие ягоды. Понятно, почему тут не живут люди. Здесь невозможно сельское хозяйство без особых технологий, каких у них нет.

– А прежде местные люди тут жили. Кук рассказывал. Да я и сам видел заброшенные поселения в пещерах. У тебя удивительно литературная речь. Ты говоришь очень образно.

Ландыш оценила его похвалу. – Радослав прежде всегда ругал меня за косноязычие и неумение связно выражать свои мысли. Он был бы рад, если бы узнал, что я так тут образовалась. Но уже никогда не узнает… – Она стала кусать губы, развив в себе, по сути, вредную привычку, когда было необходимо пригасить сильное волнение или возникал позыв развести слёзную сырость.

Владимир молчал, ему нечем было её утешить.

– Вот жуть-то жить в такой безмолвной глуши! Правильно, что они ушли отсюда и окончательно не впали в дикость. Я очень устала от тишины, какая разлита тут. Я и не подозревала, что от тишины можно уставать.

Подошла Виталина и вдруг сказала, – Мама, ты видела страшного старика? Он тебя не съест? – Она чутким любопытным ушком ребёнка прислушивалась к их разговору и уловила рассказ про старика.