Радослав вспомнил Лоту. Она до сих пор жила в имении Кука, где вышивала тому шёлковые картины для стен, платья для Вики и маленькой Виталины, а также помогала Вике по хозяйству, заодно ухаживая за двумя маленькими девочками. Второй девочкой была дочь самой Лоты. От кого она её родила, это не было тайной, поскольку Кук и Вика знали, кто Лоту осчастливил. Некий загульный маг из некоего Храма, как рассказывала Радославу шёпотом Вика, не понимая того, насколько ему безразличны тайны женщины, о близости с которой он вполне искренне забыл. Поскольку никогда не считал их ценностью, для которой надо зарезервировать нишу хранения в своей памяти. Он относился к Лоте точно также, как и к прочим служащим людям в имении Кука. Те были бронзоволицыми, и все казались на одно лицо, с тем лишь отличием, что иные были бородаты, а другие безбородые. А штаны они носили все поголовно, и неимоверно-широкие рубахи свои расшивали одинаково. Так что понять, у кого есть под складками шёлка женская грудь, а у кого она отсутствует, было непросто. Лота, чтобы не выделяться из всех прочих, стала также носить штаны и обширную рубаху, а свои чудесные тёмные волосы убирала под подобие шёлкового тюрбана. Лицо её сильно загорело, став почти таким же, как и у бронзоволицых, только чуть более тонким по своим чертам, более узким. Бронзоволицые были широколицые, а многие и чрезвычайно мордатые. Так что Лоту они точно держали за худосочную и больную, не домогаясь её особо-то, в чём были неутомимы. Узнать о том, был ли у Лоты утешитель, нет ли, настолько не было интересно, как и о том, есть ли жена и любовница у садовника Кука, которого он никогда не мог запомнить в лицо. Но в эту минуту он вдруг ощутил, нет, не грусть, а скорее её веяние, при воссоздании для себя облика очаровательной Лоты, похожей на изысканную статуэтку, покрытую мягким золотистым лаком. Вспомнил её тишину, бывшую неким маскировочным пологом на ней, если не знать, какой страстностью в сочетании с искусностью обладала эта женщина. И Радославу довольно сильно захотелось увидеть Лоту. Просто для того, чтобы с благодарностью прикоснуться к её нежной коже и отразиться в её ласковых длинных глазах. Было даже странно, что Кук – любитель всякой экзотики полностью проигнорировал внешнюю изысканность Лоты. Он нагружал её работой как грубого тяжеловоза, и если бы не добрая Вика, реально заездил бы её на бескрайних просторах своего имения. Работая сам как двужильный даже в немолодом своём возрасте, Кук и прочих не щадил, если они стояли на своих ногах, а не лежали в старческой немощи. Только Радослав и Ландыш были вне того распорядка, которым Кук нагружал буквально всех. Это наводило на странные мысли. Неужели Кук считал его кем-то, кто даже хуже старика. Не считал его вообще на что-то годным, а по сути, реально-существующим? Ландыш была не в счёт. Экзотика жизни на континенте бронзоволицых всегда ставила в тупик Радослава в том смысле, что он не понимал Кука. Зачем Кук жил там, а не здесь, где вокруг обитали привычные по виду, и образу жизни понятные люди? Где существовали скоростные дороги, пусть и кастовые, разноцветные, где была очень вкусная еда и умеренный климат. Но то был выбор Кука, и никто не собирался его оспаривать.

Он подумал о том, что Лоту надо вызволять из неволи, в какую она попала в результате своей безмерной благодарности за спасённую жизнь. День проходил за днём, а Кук всё больше присваивал её себе как рабочую единицу, коих ему всегда не хватало. Неизвестно было и то, платил ли ей Кук за трудовую деятельность её «ню», или же он свыкся с нею, как свыкаются с кошкой или собачкой. А домашним животным, как известно за их использование никаких «ню» не платят. Радослав ощутил чувство вины за то, что по его вине Лота оказалась заброшенной на чужом континенте, где и попала под нож кровожадного маньяка.

«Завтра же» – подумал он, – «привезу её в столицу». Он решил, что арендует ей сносное жильё. Будет его оплачивать какое-то время, как и существование самой Лоты и её маленького ребёнка от неизвестного местного типа, а потом пусть она вернётся на свой континент, где сможет купить себе маленький домик, украсив его шелками, расшитыми собственными руками художницы. С того самого времени, казавшегося теперь настолько давним, как у него появилась Нэя, он всегда испытывал интерес и симпатию к тем женщинам, что умели создавать своими руками хоть что-то. Пусть она хотя бы немного отдохнёт от своих вечных трудов, пусть почувствует, что он в отличие от той скотины, что покинул её одну, умеет испытывать благодарность за то, чем она его награждала в редкие их встречи.

Какое-то время он топтался возле улицы, где и кипела прохладная ночная жизнь с привкусом чужого жаркого континента. Внезапно все закричали истошными голосами, в центре довольно разреженной толпы сгустился клубок из человеческих тел. Плакала тоненько и протяжно какая-то женщина, и неизвестный юноша вдруг метнулся совсем рядом с Радославом. Он кинулся в гущу схватки, разбрасывая всех в разные стороны.

– Не смей! Не смей, тварь, бить женщину! – кричал юноша на бородатого кряжистого мужика, который не отпускал из своего кулака волосы женщины, у которой было разбито лицо. Другим кулаком громила стукнул юношу в лицо. Тот пошатнулся, но устоял, ловко дав сдачу. Сзади на юношу прыгнул ещё какой-то тип. И тогда кряжистый разбойник стукнул парня ногой в живот, продолжая волочить женщину, потерявшую равновесие. Вынужденно подойдя, чтобы не дать окончательно подлецу убить женщину, а заодно и покалечить храброго защитника слабых, Радослав включился в неравную схватку. Он молниеносно сшиб злостного хулигана с ног, вторым ударом отшиб на приличное расстояние его дружка, после чего помог женщине подняться с земли. Парень, совсем юный, вытер женщине окровавленное лицо своим шарфиком, снятым с шеи. Явно он вышел погулять вечерком, для чего и разрядился. К женщине подошли другие златолицые и увели её в дом. Хулиганы успели где-то раствориться, а подоспевшая и кем-то вызванная уличная охрана оперативно и умело повязала растерявшихся юношу и Радослава, как единственных участников драки. Охрана была многочисленной, человек шесть, и никого уже не интересовало, кто тут был прав, а кто виноват. Златолицые мгновенно попрятались, а белолицые поспешно разбежались. На запястья юноши и Радослава надели гремучие цепи и защёлкнули запоры. Такой вот вышла поздняя прогулка.

После этого двух защитников слабых и побитых повели как преступников в приземистый одноэтажный и длинный дом, где и находилась тюрьма, если по земному определению, а по-здешнему «дом ограничения».

– Тебя как зовут? – спросил Радослав у парня. У того была разбита нижняя губа, и по подбородку сочилась кровь, орошая его юную поросль на лице. Полноценной бородой это пока ещё не было.

– Светлый Поток, – ответил парень. Поразившись замысловатому имени, Радослав какое-то время думал, как себя обозначить по-местному. Он сказал первое, что пришло в голову, – Можжевельник, – и засмеялся своей выдумке. Охранник грубо подтолкнул его в спину, не разделяя его веселья. Втолкнув его и парня Светлого Потока в тёмную конуру, пропахшую так, словно там жила собачья стая, охранники заперли за ними дверь. Над дверью слабо светился зеленоватый ночник. Возле стен спали люди на деревянных кроватях без постельного белья. По двое и трое на каждой широкой кровати. Кое-кто из отдыхающих, если так можно было выразиться, повернули к вошедшим свои бородатые лица. Но без всякого любопытства. И вновь погрузились в прерванный отдых или сон. Лишь одни из мужиков сказал им, – Не повезло вам, ребята. Мест спальных не осталось. Придётся вам укладываться на полу. А уж завтра нас вывезут, кого куда, как разберутся. Кого в чистое поле гулять дальше, кого рыбам на съедение.

– Мы не бродяги, – сказал юноша Светлый Поток. – У меня есть идентификационный номер. Я учусь на строителя. Мы всего лишь заступились за зверски избиваемую женщину.

У Радослава не было ни номера, ни местного имени, кроме новоизобретённого Можжевельника, так что он был для местной власти самым настоящим бродягой.