– Порочная суета? Это что? Чем же ты занимался?

– Я имею в виду, что чрезмерно увлекался девушками и потаканием собственным сиюминутным желаниям. Вот что. Суетился по поводу украшения своего личного убежища в столице. Шелками расписными да вышитыми спальню свою украшал, женщину свою наряжал, да сам же ею ублажался. Да так и после смерти Вяза ещё продолжалось, пока… – маг замолчал.

– А теперь иначе?

– Во всяком случае, я так считаю. Не исключено, что обольщаюсь. И что старые устремления к прежним увлечениям дадут о себе знать. Для того, чтобы так не произошло, надо заставить себя включиться в суровый режим, чёткий трудовой распорядок и не давать поблажек собственной лени. Тогда и места для тоски не останется. Полезная работа лечит любую душевную хворь.

– Да, – согласилась с ним Ландыш, подумав о Радославе и его тоске. – Я тоже хочу работать для пользы себя и других.

– Чего же не работаешь?

Ландыш смутилась. Ответить ей было нечего, да и невозможно.

– Я буду. Моё безделье тут вынужденное и временное.

– Тут? Это как же понимать «тут»? Надо ли понимать тебя, что ты тут гостья? – он подчеркнуто выделил «тут». – Где она, твоя Родина? В каких краях? Далеко или близко?

– Высоко или низко, – засмеялась Ландыш. – Не знаю, – ответила она. И это было правдой. В каких, понятных для Кипариса координатах, она могла бы указать то место, где появилась на свет, куда намеревалась отбыть, и где будет протекать её будущая жизнь? По поводу будущего она и сама не знала, каким оно будет, где и с кем? С Радославом? Конечно, с Радославом…

– Я задал вопрос, вовсе не ожидая твоего ответа. Я знаю больше, чем ты думаешь. Золототысячник многое мне рассказал.

– Золототысячник? Я такого человека не знаю. И о чём он тебе рассказал, это твои тайны. Мне намного интереснее то, что открыто для меня вокруг, что открыто всем ветрам и свету, льющемуся с неба, чем то, что закрыто в чужих информационных кладовых. Чего там найдёшь, кроме страшных теней, боящихся света? Я не люблю тайн. Они редко бывают добрыми и светлыми.

– Пожалуй, и так, – согласился маг. – А если некоторые тайны и не имеют отношения к чему-то обязательно плохому, раз они укрыты мраком, то для того и спрятаны, чтобы не совать туда нос. Вот как семечко до своего вызревания, как ребёнок в чреве матери, как звёзды в безмолвии ночи. – Маг приблизил своё лицо к лицу Ландыш. Она уловила его приятный и несколько терпкий дух молодого мужчины, вовсе не бывшего таким уж аскетом, о чём он ей вещал только что. Он прикоснулся к её губам, но не поцеловал, а только вдохнул в себя её дыхание, – Чудесная, милая, – прошептал он, – но чужая и недосягаемая…

Ландыш отшатнулась первая. Он был точно такой же мужественный и притягательный, как и Радослав, такой же сильный и властный как Кук, молодой как Фиолет, но в отличие от них он был потрясающим, поскольку соединял в себе все эти качества вместе. Может, он и уступал им в развитии своего ума, находясь в другом и более упрощенном витке цивилизации, но так не казалось нисколько. Он выглядел земным человеком в своих проявлениях, в тонкости своего восприятия её самой, что Ландыш ответно ощущала, в нежности желаемых прикосновений. Впервые она ощутила, что хотела бы вот такого мужа, молодого и страстного, полностью ей открытого и почти наивного в этой открытости, приносящего ей свою послушность, как приносит её более мощное и укрощённое существо более слабому, побеждённое не коварством или насилием, а любовью. Она похолодела от чувства вины, как от уже совершённой измены Радославу, хотя никакой измены не было, и быть не могло. Она отошла в сторону от Кипариса, а вина осталась в ней. Почему так было? Ведь даже целуясь и откровенно ласкаясь с Фиолетом у того водопада на континенте златолицых, она не несла в себе никакой вины, поскольку черта так и осталась неприкосновенной для неё и для Фиолета. Они просто играли. Она от своей юной переполненности щенячьим счастьем вообще, Фиолет от того, что пытался убежать от тоски по Иве. А тут что-то произошло, тогда как действий не было совершенно никаких. Не считая прикосновения чужого мужчины к её губам. Это даже поцелуем не было. И находясь рядом, он казался ей каким-то далёким миражом из неизвестного и близкого уже будущего, где кто-то, на него похожий, займёт место Радослава в её сердце. При ясном понимании, что это будет вовсе не инопланетный маг экзотического культа Ночной Звезды, а кто-то совсем другой.

Ландыш взглянула вдаль. Синева и прохлада реки проникала и сюда сквозь стволы деревьев. Сад располагался на возвышении, и река хорошо просматривалась. – Давай поплывём туда, – она указала на более сгущённую синеву берега, – как ты и хотел. У тебя есть лодка?

– Есть, конечно, – ответил маг с какой-то обречённой покорностью, как будто и не предлагал ей только что путешествие через реку на другой берег. – И даже не одна лодка. Возле Храма есть пристань. Сама и выберешь любую лодку, какая тебе глянется. Только как же твой муж? Вдруг тебя хватится? Ссора же может выйти. Он ревнивый?

– Не знаю, – ответила Ландыш, поскольку не знала, ревнивый ли её муж. К кому её было ревновать? К Фиолету? Это было бы смешно. Слишком разные весовые категории у него, можно сказать мужского эталона, и у нежного, вечного мальчика по своей внешности, Фиолета. К Куку? Ещё смешнее. Старый ловелас Кук в вечном окружении немолодых женщин не мог вызвать его ревности. Костя, чья симпатия к Ландыш проявлялась только тогда, когда он её видел, и ясно было, что исчезала из его памяти тут же, как исчезала из его поля зрения сама Ландыш? Прочие сыновья Кука, никогда у упор её не видящие? Андрей, увлечённый своими златолицыми гуриями?

– Ну ладно. Мы быстро. Успеем до того часа, как прибудет водитель на сиреневую дорогу. Если что, он немного и подождёт.

Радослав не мог понять, где может быть Ландыш в такую позднюю пору? Никогда она так не задерживалась. И связь с нею была отчего-то заблокирована. Зачем-то она не хотела, чтобы он с нею связался. Это было странно, но, в общем-то, на неё похоже. Она и прежде блокировала связь, не желая, чтобы её тревожили каждый час без причины. Не понимая, что такая причина могла возникнуть внезапно, а сама она всего лишь чужеродная песчинка на чужой планете. В этом было её упрямство и её глуповатая беспечность, ей свойственная как девушке, так и не вышедшей из своего забалованного детства. Как ни ругал её он сам, как не гремел гневом Кук, не нервничала Вика, Ландыш не изменяла своим легкомысленным, а устоявшимся привычкам.

Пробродив какое-то время по дому и саду, он вдруг в беседке наткнулся на её связь, брошенную тут. Так она, оказывается, её и не взяла! Уже темнело. Чего было ждать? Радослав вышел и направился в сторону скоростной дороги. Еле успел на последнюю машину, отправлявшуюся в сторону столицы, размышляя о том, что придётся при обнаружении Ландыш вызывать Костю с дежурным аэролётом, предварительно найдя где-нибудь безлюдные окрестности, что не было в столичном граде таким уж лёгким делом. Надо было выйти за пределы улиц или же войти в какой-нибудь обширный парк в черте самой столицы, чтобы там была возможность посадить машину незаметно. Злясь на глупую загулявшую жену, он связался с Фиолетом, желая выяснить, не с ним ли встретилась вдруг Ландыш? Но и Фиолет был не в зоне доступа. В последнее время он надолго и без объяснения причин куда-то исчезал, что в целом было куда опаснее для него лично, чем для всей команды землян. Не исключено было, что он бродил, так сказать, по местам своей былой славы, то есть по местам своей прежней жизни в качестве местного бродяги.

Странное зрелище представляла собою вечерняя столица. Она была полностью темна, освещаемая только слабо светящимся небом, да светлыми пятнами многочисленным окон, всегда закрываемыми в тёмное время суток шёлковыми и прочими тряпичными шторами. В зависимости от достатка того, кто за этими окнами и жил. Нижние этажи, отданные под столовые, также были закрыты. Исключением были лишь кварталы, где жили златолицые. Там был шум и гам. Визги женщин, басовитые крики мужчин, яркий свет и распахнутые двери в тех домах, которые они именовали «домами радости». Ничего похожего на гнусные бордели прошлого Земли или «дома любви» Паралеи в этих заведениях не было. Там златолицые люди отводили свою душу и радовали тело, привыкнув к свободе в отношении полов на своём континенте. Они много работали, и им не препятствовали жить, как они того хотят в своё свободное время. Они никому же не мешали, так как жили на отдельных улицах. Зато всем мешали те молодцы, которые приходили незваными на их радостные гульбища, где часто устраивали драки и поножовщину. Виноваты в том были сами златолицые женщины, не умеющие никому отказывать.