Где-то после его второй годовщины трубка вернулась в подставку на каминной полке. Однажды я спросил его об этом, и он сказал:

— Я уже два года не пью. Думаю, пора перестать портить зубы.

Но время от времени трубка все равно снмалась с подставки. Это было перед некоторыми важными встречами агентов в чикагском офисе, где ему нужно было выступить с презентацией. Всегда в годовщину маминой смерти. И вот теперь, в комплекте с табаком, а это означало, что разговор предстоит весьма серьезный.

Радар забиралась на крыльцо по-старушечьи медленно, отдыхая перед каждой ступенькой. Когда она, наконец, сделала это, папа почесал ее за ухом.

— Кто хорошая девочка?

Радар проворчала что-то довольное и улеглась рядом с папиным креслом. Я сел в другое.

— Уже начал давать ей лекарства?

— Пока нет. Подсыплю пилюли от атрита и от сердечного червя в ее ужин.

— Ты не взял комплект для установки предохранительных перил.

— Это на завтра. Вечером почитаю инструкцию, — а также брошюру «Уход на дому для чайников». — Мне понадобится твоя дрель, если ты не против. Я нашел там старый ящик с инструментами — на нем инициалы АБ, может, его отца или деда, — но в нем все заржавело. А крыша протекает.

— Пользуйся на здоровье, — он потянулся за трубкой, чаша которой была уже набита. В нагрудном кармане у него лежало несколько кухонных спичек, и он зажег одну из них об ноготь большого пальца — в детстве меня очаровывало это умение, которое он сохранил до сих пор.

— Ты ведь знаешь, что я охотно поехал бы туда, чтобы тебе помочь.

— Да нет, не нужно. Там очень маленькая ванная, и мы бы мешали друг другу.

— Но ведь дело не в этом, не так ли, Чип?

Сколько времени прошло с тех пор, как он так меня называл? Лет пять? Он поднес зажженную спичку — уже наполовину сгоревшую — к чаше и начал посасывать мундштук. Конечно, он ждал моего ответа, но мне нечего было сказать. Радар подняла голову, вдохнула ароматный табачный дым и снова улеглась на доски крыльца. Она выглядела очень довольной.

Он погасил спичку.

— Там наверху есть что-то, чего ты не хочешь мне показывать?

Это напомнило мне Энди, который спрашивал, есть ли там чучела зверей и кот-часы, который следит за тобой глазами. Я улыбнулся:

— Нет, это просто дом, довольно старый и с протекающей крышей. В конце концов с этим придется что-то делать.

Он кивнул и затянулся трубкой.

— Я говорил с Линди об этом… об этой ситуации.

Я не удивился. Линди был его куратором, и папа должен был рассказывать ему обо всем, что его беспокоило.

— Он говорит, что, возможно, у тебя выработался менталитет опекуна. С тех пор, как я пил. Бог свидетель, были времена, когда ты заботился обо мне, хоть и был совсем ребенком. Убирался, мыл посуду, сам готовил себе завтрак, а иногда и ужин, — он сделал паузу. — Мне трудно вспоминать те дни и еще труднее говорить о них.

— Дело не в этом.

— Тогда в чем?

Я все еще не хотел говорить ему, что заключил сделку с Богом и должен выполнить свою часть этой сделки, но было другое, что я мог ему сказать. То, что он поймет, и то, что, к счастью, было правдой.

— Ты ведь знаешь, что «Анонимные Алкоголики» говорят о благодарности?

Он кивнул.

— Благодарный алкоголик не станет напиваться.

— Вот и я благодарен тебе, что ты больше не пьешь. Хотя я не говорю тебе об этом все время, но это так. Вот я и хочу отплатить за это каким-нибудь добрым делом — такой ответ тебя устроит?

Он вынул трубку изо рта и вытер глаза рукой.

— Наверное, устроит. Но я все-таки хочу встретиться с ним. Чувствую, что должен это сделать. Ты понимаешь?

Я сказал, что понимаю.

— Может быть, когда он немного оправится после перелома?

Он кивнул.

— Да, хорошо. Я люблю тебя, сын.

— Я тоже тебя люблю.

— И буду любить все время, пока живу. Ты ведь знаешь это, правда?

Я знал и понимал, что не хочу знать, сколько это время продлится. Если бы я это знал, то сильно бы расстроился.

— В твоей программе говорится еще, что каждому дню достаточно его забот.

Он кивнул.

— Хорошо, но весенние каникулы быстро кончатся. Ты должен продолжать учебу, независимо от того, сколько времени тебе захочется проводить там, наверху. Не забывай об этом.

— Ладно.

Он посмотрел на трубку:

— Ну вот, эта штука погасла. Так всегда бывает.

Положив трубку на перила, он наклонился и потрепал густую шерсть на загривке Радар. Она подняла голову, потом снова опустила.

— Чертовски хорошая собака.

— Ага.

— Ты просто влюбился в нее, не так ли?

— Ну что ж… да. Думаю, что да.

— У нее есть ошейник, но нет бирки, а это значит, что мистер Боудич не платит налог на собак. Я думаю, что она никогда не была у ветеринара.

— Похоже, что так.

— Ее никогда не прививали от бешенства. И от всего остального, — он остановился, потом сказал. — У меня есть вопрос, и я хочу, чтобы ты подумал над ним. Очень серьезный вопрос. Неужели мы влезем в долги из-за этого? Продукты, собачьи лекарства, перила для унитаза?

— Не забудь про утку, — сказал я.

— Неужели? Скажи, что ты об этом думаешь.

— Он попросил меня следить за домом и сказал, что за все заплатит, — это был ответ в лучшем случае на половину вопроса. Я знал это, и папа, наверное, тоже. Поразмыслив, вычеркните «наверное».

— Не скажу, что все это пробьет большую дыру в нашем бюджете. Пара сотен долларов — это не смертельно. Но вот больница… Ты знаешь, сколько стоит недельное пребывание в «Аркадии»? Плюс операции, конечно, и весь последующий уход? — я этого не знал, но папа, как страховой агент, знал хорошо.

— Восемьдесят тысяч долларов, и это минимум.

— Но ведь нам не придется за это платить?

— Ну хорошо, платить будет он — только чем? Я не знаю, какая у него страховка и есть ли она вообще. Я спросил Линди, и он сказал, что с «Оверлендом» он дел не имел. Наверное, у него есть «Медикэр». И, может быть, что-то кроме этого, — он поерзал на стуле. — Я его немного проверил. Надеюсь, это тебя не злит.

Меня это не злило, потому что проверка людей была тем, чем мой отец зарабатывал на жизнь. Было ли мне любопытно? Конечно, еще как.

— И что ты нашел? — спросил я.

— Почти ничего, что, я бы сказал, в наше время почти невозможно.

— Ну, у него нет ни компьютера, ни даже мобильника, так что он не пользуется «Фейсбуком» и прочими сетями.

Я подумал, что мистер Боудич не пользовался бы «Фейсбуком», даже если бы у него был компьютер. «Фейсбук» шпионил.

— Ты сказал, что в ящике с инструментами, котрый ты нашел, были инициалы АБ, верно?

— Да.

— Что ж, это подходит. Участок на вершине холма занимает полтора акра, что довольно много, и его купил некий Адриан Боудич в 1920 году.

— Его дедушка?

— Возможно, но, учитывая, сколько ему лет, это мог быть и его отец, — Папа взял трубку с перил крыльца, рассеянно пожевал мундштук и положил обратно. — Кстати, сколько ему лет? Интересно, он правда этого не знает?

— Думаю, это вполне возможно.

— Когда я видел его в прежние времена — до того, как он совсем заперся в доме, — он выглядел лет на пятьдесят. Я махал ему рукой, и иногда он махал в ответ.

— Ты никогда с ним не разговаривал?

— Ну, я мог поздороваться или сказать пару слов о погоде, когда было что сказать, но он был не из разговорчивых. По возрасту он мог бы воевать во Вьетнаме, но я не смог найти никаких записей о его службе.

— Значит, он не служил?

— Наверное, нет. Я, вероятно, смог бы узнать больше, если бы все еще работал на «Оверленд», но я не работаю и не хочу спрашивать Линди.

— Понятно.

— Я выяснил, что у него есть по крайней мере какие-то деньги, потому что налог на недвижимость подлежит обнародованию, и счет за дом 1 по Сикамор-стрит в 2012 году составил двадцать две тысячи с мелочью.

— Он платит столько каждый год?

— По-разному. Важно то, что он платит, и он уже жил здесь, когда мы с твоей мамой сюда переехали — может быть, я тебе это говорил. Раньше он бы выкладывал гораздо меньше, налоги на недвижимость выросли, как и на все остальное, но речь в любом случае идет о шестизначных цифрах. Это большие деньги. Интересно, чем он занимался до того, как вышел на пенсию?