Меня навещали и живые. Каммит с Куилли, потом Стукс, ввалившийся с таким видом, словно это место принадлежит ему. Его рассеченная щека была зашита дюжиной петляющих черных швов, что заставило меня вспомнить фильм о Франкенштейне, который я тоже смотрел по TКM вместе с отцом.

— Останется адский шрам, — сказал он, потирая швы. — Я никогда больше не буду красавцем.

— Стукс, ты никогда им и не был.

Часто приходила Клаудия, и однажды — примерно в то время, когда я начал думал, что, вероятно, буду жить — с ней пришел Док Фрид. Одна из медсестер катила его в инвалидном кресле, которое, должно быть, принадлежало какому-то королю, потому что спицы колес казались сделанными из чистого золота. Мой старый заклятый враг Кристофер Полли обделался бы от зависти.

Искалеченная и зараженная нога Фрида была ампутирована, и он явно испытывал сильную боль, но у него был вид человека, который точно будет жить. Я был рад его видеть. Клаудия осторожно соскребла мою старую мазь и промыла рану. Потом они оба склонились над ней так, что их головы почти соприкоснулись.

— Заживает, — произнес Фрид. — А вы что скажете?

— ДА! — крикнула Клаудия. Она действительно снова могла слышать — во всяком случае, немного, — но я подумал, что все равно она будет говорить этим бесцветным ревом всю оставшуюся жизнь. — РОЗОВАЯ КОЖА! И НИКАКОГО ЗАПАХА, КРОМЕ ВДОВЬЕГО МХА В МАЗИ!

— Может быть, инфекция все еще там, — сказал я. — Может, она проникла глубоко.

Клаудия и Фрид обменялись удивленными взглядами. Доку было слишком больно, чтобы смеяться, поэтому Клаудия сделала это за него.

— ОТКУДА ТЫ ВЗЯЛ ТАКУЮ ГЛУПОСТЬ?

— Почему глупость?

— Болезнь может скрываться, принц Чарли, — сказал Фрид, — но инфекция всегда выставляется напоказ. Она дает вонь и гной, — он повернулся к Клаудии. — Сколько его плоти вам пришлось удалить?

— ОТ ЛОКТЯ ПОЧТИ ДО ЗАПЯСТЬЯ! ТУДА ПРОНИКЛА ЭТА ГРЕБАНАЯ ЗАРАЗА, КОТОРУЮ ОНА ПЕРЕДАЛА ЕМУ! ТАМ ОСТАНЕТСЯ ПУСТОТА, ГДЕ НИКОГДА НЕ ВЫРАСТУТ МЫШЦЫ. ТВОИ ДНИ ИГР, ПОХОЖЕ, ЗАКОНЧИЛИСЬ, ШАРЛИ.

— Но ты сможешь ковырять в носу обеими руками, — сказал Фрид, заставив меня рассмеяться. Это было приятно. С тех пор как я вернулся от Колодца Тьмы, у меня было много кошмаров, а вот смеха в обрез.

— Тебе нужно лечь и попросить кого-нибудь дать тебе то обезболивающее, которое тут есть, — сказал я Доку. — Те маленькие листья, которые ты жуешь. Ты выглядишь хуже, чем я.

— Я уже поправляюсь, — сказал он. — И, Чарли — мы все обязаны тебе жизнью.

В этом была доля правды, но не вся правда. Например, они были в долгу еще и перед Снабом. Он отправился туда, куда обычно отправляются Снабы, хотя мог появляться время от времени (у него было для этого немало способов). С Персивалем, однако, было иначе. Он не пришел навестить меня сам, поэтому я попросил его привести. Он застенчиво вошел в комнату с колышущимися занавесками, одетый в белый костюм, прижимая к груди шляпу типа берета. Я думаю, это была униформа королевского шеф-повара.

Его поклон был глубоким, рука отдавала честь, дрожа. Он боялся взглянуть на меня, пока я не предложил ему стул и стакан холодного чая. Я поблагодарил его за все, что он сделал, и сказал, что очень рад его видеть. Это развязало ему язык, сначала немного, а потом и совсем. Он рассказал мне новости о Лилимаре, которые не потрудился передать никто другой. Думаю, потому что он видел это с точки зрения трудового человека.

Улицы подметали, убирая мусор и битые стекла. Сотни людей, которые прибыли в столицу, чтобы помочь свергнуть прогнившее правление Элдена, разъехались по своим городам и фермам, но на смену им явились сотни других, пришедшие исполнить свой долг перед королевой Лией, прежде чем вернуться в свои дома в таких местах, как Прибрежье и Деск. Мне это напомнило проекты УПР[250], о которых я читал в школе. Мыли окна, высаживали сады, кто-то, разбиравшийся в этом деле, один за другим запускал фонтаны. Мертвых, которые больше не восставали из могил, достойно похоронили. Снова открылись некоторые магазины, и еще больше собирались открыть. Голос Персиваля все еще был невнятным и искаженным, иногда его было трудно понять, но я перескажу все так, что будет понятно.

— Стекло в трех шпилях меняется с каждым днем, принц Чарли! Из того уродливого темно-зеленого оно становится синим, как раньше. Мудрые люди, помнящие, как это все прежде работало, снова подключают троллейбусные провода. Пройдет много времени, прежде чем машины снова заработают, а эти чертовы штуковины всегда ломались даже в лучшие времена, но пользоваться ими будет приятно.

— Я не понимаю, как они могут ездить, — сказал я. — Здесь ведь нет электричества, кроме маленького генератора на одном из нижних этажей дворца, который, я лумаю, принес мой друг мистер Боудич.

Персиваль выглядел озадаченным. Он не имел понятия об электричестве в моем представлении.

— Сила, — сказал я. — Откуда троллейбусы берут силу?

— А! — его лицо, по-прежнему бугристое, но уже не настолько, прояснилось. — Ну, конечно, силу дают станции. Они…

Последовало слово, которого я не понял. Он увидел это и сделал оставшейся рукой машущий жест.

— Станции на реках, принц Чарли. Или на ручьях, те, что послабее. А возле моря, в Прибрежье, есть очень мощная приливная станция.

Думаю, он говорил о чем-то вроде гидроэлектростанций. Если так, то я не смог выяснить, как они уцелели. В Эмписе было много такого, что осталось для меня загадкой. Но по сравнению с тем, как это место вообще существует — и где — вопрос о выработке энергии казался пустяковым. Почти бессмысленным.

Солнце всходило и заходило. Люди приходили ко мне и уходили. Некоторые из них были мертвыми, некоторые живыми. Но та, кого я хотел увидеть больше всего — та, кто ходил со мной к колодцу, — никак не приходила.

Но однажды пришла и она. Гусиная принцесса, ставшая теперь королевой.

Я сидел на балконе за занавесками, смотрел вниз на центральную площадь дворца и вспоминал всякие неприятные вещи, когда занавески раздвинулись, и из-за них вышла она. На ней было белое платье, подпоясанное на тонкой (все еще слишком тонкой) талии золотой цепочкой. На ее голове не было короны, но один из пальцев украшало кольцо с усыпанной драгоценными камнями бабочкой. Я догадался, что это королевская печатка, и подумал, что таскать на себе золотой головной убор ей было бы слишком тяжело.

Я встал и поклонился, но, прежде чем я успел приложить руку ко лбу, она схватила ее, сжала и прижала к своей груди возле сердца.

— Не-не, не делай этого, — сказала она с таким идеальным фермерским говором, что я рассмеялся. Ее голос все еще был хриплым, но уже не таким сдавленным. Мне он показался прекрасным. Я догадывался, что до проклятия он звучал иначе, но этот тоже был хорош. — Лучше обними меня, если твоя раненая рука позволяет.

Она позволяла, и я крепко обнял ее. От нее слабо пахло духами, чем-то вроде жимолости. Мне казалось, что я могу обнимать ее вечно.

— Думал, что ты не придешь, — сказал я. — Что ты решила забыть про меня.

— Я была очень занята, — сказала она, отводя глаза. — Побудь со мной, дорогой. Я хочу посмотреть на тебя, и нам нужно поговорить.

Примерно полдюжины медсестер, которые ухаживали за мной, были отпущены для выполнения других обязанностей — в течение нескольких недель после падения Губителя Летучих недостатка в работе у них не было. Но Дора осталась, и она принесла нам большой кувшин эмписарского чая.

— Я много пью, — сказала Лия. — Мне уже не больно говорить — ну, совсем чуть-чуть — но у меня постоянно пересыхает в горле. И рот у меня останется таким, как ты видишь.

Ее рот больше не был затянувшимся, но все еще выглядел изуродованным и возможно, был обречен навсегда остаться таким. Ее губы казались заживающими ранами, покрытыми темно-красными струпьями. Уродливая язва, через которую она питалась, почти полностью исчезла, но ее рот никогда больше не восстановится полностью, так же как Вуди не вернет себе зрение, а Клаудия не сможет в полной мере пользоваться ушами. Я вспомнил, как Стукс сказал, что он никогда больше не буду красивым. Королевой красоты Лии из Галлиенов тоже никогда не стать, но это не имело значения. Потому что она и так была красива.