– Мать, – прошипел Влаксан, лук выпал из его рук, гулко стукнувшись об дощатый пол.

– Я снял его! Ты видел? – радостно улыбаясь, подбежал Трифон. – А что у тебя с лицом?

Волк так и застыл с открытым ртом, словно болван, глядя на пацана.

– Не ожидал, что ты так хорошо стреляешь, – покачал он головой. – Ни разу не видал тебя на стрельбище.

– Ну, так я лучник, с малолетства отец меня то к охоте, то к дружине приобщал, хоть туда, хоть сюда ко двору пристроить. Что мне на стрельбище-то делать? Я и так стреляю хорошо. Пойду, гляну, что за чёрт к нам пожаловал, – махнув рукой вниз, Трифон побежал к лестнице.

Ночь вдруг стала темнее, и кровь жаром ударила в лицо. Холод отступил, но руки продолжали дрожать.

– Твою мать! – выругался себе под нос Волк, с силой ударив по опорному столбу.

А-ну, как его допросят? Говорят, княжий палач может выведать все тайны. Стрела вошла глубоко, всю грудь насквозь, не иначе. С такой раной не сбежит, да и не проживёт особо, но разболтать лишнего может.

– М-м-мать!

Он снял перчатки и обхватил голову руками. Глаза заболели, а руки, казалось, вообще стали чужими. Знать бы куда теперь определят Птаха, а то ещё выдаст всё, что знает о княжьем младенце…

Внизу забегали слуги. Белорад громко отдавал распоряжения. Волк глядел и не слышал ничего вокруг. Вот двое дружинников подхватили за ноги и уволокли Птаха, следом прибежали слуги, стали заметать листвой кровь, чтоб не портить вид в княжьем саду. Трифон вернулся тихо:

– Ты чего? – спросил он.

– Да, хотел сам вражину снять, обидно, – отмахнулся Волк.

– Ладно тебе, не бесись, я Белораду всё равно, как есть скажу: что без тебя и не заметил бы эту дрянь. Вон, на днях награйское посольство приедет, там, поди, этих чертей полезет со всех щелей. Сдаётся мне, и эта паскуда была заслана награйцами.

– А он что говорит?

– Ничего не говорит.

– Будут допрашивать? Может, расколется, – спросил Влаксан.

– Этот уже ничего не скажет, уже раскололся, – махнул рукой Трифон. – Шею себе свернул, когда падал. Я пришёл, он уже покойный был.

Волк почувствовал, как ужас отступает, и тело обмякло.

– Да уж, – покачал он головой, – Пойду стену обойду, глядишь, ещё кто тут ошивается.

– Давай, – кивнул Трифон, протягивая Волку бердыш, – не забывай своё.

Волк обошёл княжий сад и зашёл за терем, туда, где начинал дежурство. На углу, у Красного двора стоял пожилой дружинник, он глянул на Волка:

– Что там? Поймали кого?

– Скорее, пристрелили.

Старик кивнул и отвернулся, старательно вглядываясь в темноту города. Волк выбрал укромный угол и уселся на пол.

Птах! Ну, что ж дурень такой! И надо было ему лезть в эти окна! Сколько раз было велено не являться. Зачем доводить до лиха?

Не нужно было убивать! Так, шугануть, показать, что не шутит, да сдать дружине, что шарится под окнами паскуда какая-то. А вон как вышло. Хуже было бы, только если бы тот выжил и начал языком трепать, чего вызнал про княгиню.

Княгиня… Брониимира! Она и так натерпелась за свою небольшую жизнь. Мысль о ней успокаивала, точно вино. Захотелось упасть и забыться в её нежности.

– Я же тебя предупреждал, – прошипел себе под нос Волк.

К утру пришёл Белорад. Едва заслышав твёрдые шаги, Влаксан вытянулся в полный рост, крепко сжав бердыш.

– Всё тихо? – скорее утвердительно произнёс воевода.

– Конечно. Уж я-то услыхал бы.

– Да-а, – протянул Белорад, глядя вниз, – Трифон сказал. Молодец, Волк. Интересно только, давно ли эта паскуда по нашему двору шастает.

Да уж… Лучше бы здесь никому не знать как давно, и по какому поводу.

– Я впервые увидал.

– Как сменишься, свободен, – улыбнулся Белорад, – вы с Трифоном сегодня отличились, даю вам выходной.

Воевода задумчиво оглядел Красный двор и пошёл дальше.

Стоило уйти Белораду, как по стене застучали сапоги выспавшейся стражи. Дружинник показал свой жетон со стеной:

– Говорят, ночь была интересной? – спросил тот, принимая лук и бердыш.

– Да уж, – кивнул Волк, – гонец Награйский приехал, и какая-то скотина в саду княжьем тёрлась.

– Дела-а, – протянул дружинник, – как бы нам теперь смену не удвоили. А то забудь про сон…

Влаксан пожал плечами и пошёл к Чёрному двору. Нет никакой охоты рассуждать, как дальше будет. Пережить бы, что сейчас, того меньше хотелось обсуждать с дружиной ночного гостя.

Трифон, конечно, молодец, всё верно сделал.

В избе никто не спал. Дружинники галдели, наперебой обсуждая ночь. Стянув в сенях кафтан, да бросив в мешок жетон, Влаксан поднялся в спальню.

– Эй, Волк. А что ночью-то было? – окликнул его тучный Сытник.

– Ничего, – Волк снял с гвоздя у входа свою безрукавку, затянул шнуры на шее потуже, чтоб не подлезть было.

– А чего все галдят?

– У них и спроси.

Влаксан спустился во двор и пошёл к воротам. Чёрный двор галдел, бабы громко причитали, мужики деловито качали головами, оглядывая стены и прикидывая, откуда мог прийти лихой человек. Все шумели, как на свадьбе. Этот праздник не для него.

– Эй! – окрикнул Трифон, догоняя у ворот, – а ты что, на завтрак не пойдёшь?

– Раз уж сегодня хозяин себе, где-нибудь в городе и поем, – не оглядываясь, бросил Волк.

Трифон шумно втянул воздух.

– И спать я тоже не хочу, – опередил его Влаксан.

– Эх, – досадно вздохнул за спиной Трифон и хлопнул дверью избы.

Волк быстро пересёк Чёрный двор. Хотелось пойти в излюбленную корчму, напиться до беспамятства и проспать целые сутки, до следующей смены. Коли повезёт то и с девкой какой.

Забыться бы в объятиях княгини…

Голые деревья и кусты царапали ветвями рассветное небо. Чёрный столб, испещрённый молитвами, возвышался над Гратой, там, где когда-то был псарь. Медленно просыпались улицы города: бабы с вёдрами толпились у Княжьего Рукава, босоногие дети бегали кругами, цепляясь за юбки. Мужики выводили запряжённых кобылок в торговый и ремесленный концы.

Волк свернул в Локтевой проулок. Удар в спину свалил с ног. Он едва успел выставить руки, чтоб не расшибить себе нос. Крепкие руки тут же схватили его за шкирку и швырнули в кусты, точно нашкодившего щенка. Волк опёрся на руки. Сухие ветки цеплялись за одежду и волосы, норовя разодрать лицо. Ещё удар повалил на живот. Волк утёр разбитую губу и перевернулся на спину. Огромной тенью возвышался над ним Инг:

– Доволен, паскуда? – пиная его, произнёс приятель. – Рад, поди, что Птаха загубил, скотина!

– Его подстрелил не я, – задыхаясь, прохрипел Волк.

– Знамо, что не ты. Да, кто бы выследил его, ежели бы ты не подсказал? Сколько Птах здесь ни бывал, а только в твою смену его сняли. Думаешь, я глуп, чтоб не догадаться?

Инг схватил Волка за грудки, и, легко подняв, тряхнул:

– Он-то тебя жалел, сукин ты сын! Когда Косой предлагал тебя снять, ещё на деле, Птах за тебя вступился. Слишком он честен оказался для такой падали, как ты. Хоть на харю и смазлив, а душа у тебя гнилая! – Инг бросил Волка на землю и принялся снова пинать.

Влаксан пытался встать, но быстрые сильные удары в грудь, спину и по ногам, снова и снова валили его на землю.

– Эй! – раздался звонкий голос Трифона, – Ты что творишь, мразь? Почто добрых людей мучаешь?

Грязно выругавшись, Инг последний раз пнул Влаксана в лицо и пошёл прочь.

Трифон подбежал к Волку и удивлённо замер, глядя на уходящего Инга:

– Псарь? – и, опомнившись, бросился к Волку, – вставай, дружище! Ты как?

– Пойдёт, – выдавил из себя Влаксан, утирая лицо.

Дышать было трудно: из носа не переставая шла кровь, губы разбиты, и грудь со спиной Инг тоже знатно отбил. Ещё кусты эти скребут по глазам.

– Как он тебя отходил! – возмущённо покачал головой мальчишка, – За что так?

– Взбесился, что я на псарню до сих пор захаживаю, – захлёбываясь кровью, ответил Волк, – Псы его не шибко слушают, говорит, что я баламучу.