Достал он меня. Пришлось налить. Да и не жалко мне этой дряни мутной и вонючей. Жену его только жалко.

Мужик в три огромных глотка опрокинул полный граненый стакан. Икнул, сорвал травинку, закусил ей спустя пару минут опал, как листья с березы после первого мороза.

— А подмога не пришла, подкрепление не прислали. Нас осталось только два. Нас с тобою наебали, — затянул я одну из любимых песен своих студенческих лет.

Чиж согласно вздохнул. По исконно русской традиции, сокрушаться и ныть на всякое, можно было ещё долго. Но мы были не из таких. У нас был боевой настрой, поллитра мутного шмурдяка и пара редисок на закусь.

Как ни странно, но дело в неумелых руках спорилось, а душа требовала песню. И когда я затянул “В каморке, что за актовым залом репетировал школьный ансамбль”, Чиж застыл. С молотком в руках и гвоздем соткой в губах.

А я весело и задорно, в такт пению, отрывал гнилое, отмерял целое и пилил новое.

— Это ты что ли сочинил? — изумился Чиж, когда я кончил эксперименты со своей луженой глоткой.

— Не, эт тезка твой. Серега Чиж, — подмигнул я малому. — Тоже, кстати, патлатый, как и ты.

— Круто, — выдал моментально загордившийся подросток. — Прям, как будто про нашу школу. А меня в этот ансамбль не взяли. Сказали, медведь на ухо наступил. И даже батя не помог, — сокрушался малой.

— Фигня, — махнул я рукой. — А не спеть ли нам песню. А? О любви!

И работа вновь закипела, но уже в другом темпе, задаваемом молотком юного падавана. Финальный “бамс” и мы с Чижом сорвали реально бурные аплодисменты. Оказывается, мы так увлеклись, что не заметили, как вокруг нас собрался местный девичий бомонд в количестве четырёх человек. Пришлось смущенно раскланиваться.

— Тааак. Граждане. Что за несанкционированный митинг? — вернул нас в реальность рык участкового.

— Да вот, работники поют душевно так, — оправдывались из толпы. — Заслушались.

— Песни — это хорошо, — пробасил приближающийся к нам голос.

Едва я успел спрятать под кустом сирени бутыль с самогоном, как источник рыка появился перед нами. Благо пробка закрученная была.

Петрович бегло оглядел наше рукотворное извращенство, в нашем понимании бывшее первосортным забором, хмыкнул, снял фуражку, протер носовым платком лысину и крутанул будёновский ус.

— Продолжайте граждане, — разрешил представитель власти.

Но петь уже как-то расхотелось от слова совсем.

— Ну, спой еще, а. Ну пожалуйста, — канючила жиденькая толпа новоявленных поклонниц.

— Если вы просите, — смутился я.

На публике я не выступал лет десять. Да и в юности орал под гитару только по-пьяни. А тут. Почти трезвый, без инструмента и настроя. Ловя кураж, передал привет печени и желудку, залихватски выхватил из под куста мятый пластик, смочил горло и, сморщившись от дикого аромата и послевкусия, закурил.

— Сигарета, мелькает во тьмеее, — дрогнувшим голосом затянул я. — Ветер пепел в лицо швырнул мнеее.

Толпа слушала мои жалостливые вопли, как мне казалось, похожие на блеяние козла во время гона, раскрыв рты.

— А если покультурнее репертуар подобрать и инструмент тебе дать, честь нашего участкового пункта отстоишь? — ухмыльнувшись, поинтересовался Забалуйко, куривший в сторонке.

— Нуууу, — смутился я.

— А ты подумай. Ты же на все лето к нам приехал, а оно длинное. Много чего напортачить можно, — начал гнуть свою линию участковый.

— Товарищ майор, — протянул я расстроенным голосом.

— И малого к делу пристрой. Дуэт он патриотическую песню задорнее исполняет, — пошел на уступки Забалуйко.

Чиж открыл рот, порываясь отмазаться. Но мельком глянув на меня, промолчал. Так мы сами того не желая влипли в сельскую самодеятельность. А если точнее — самонадеятельность.

Толпа наше мычание приняла за согласие и начала требовать продолжения концерта. Я попытался отмазаться, что куры не доены, заборы не достроены и вообще, я стесняюсь и инструмента нет. А нужна, как минимум гитара марки “Мейд ин Бобруйск”. Но все было бесполезно.

Наш концерт привлек внимание вездесущих подростков. Так эти засраны, расценили мои отмазы по-своему. И через пять минут мне вручили замызганую гитару с видавшее всякое струнами. Бабы одобрительно загудели, выкрикивая, что сейчас песни, а в субботу они запрягут своих мужиков поставить у ДК нормальный забор, взамен нашей порнографии. А в случае неповиновения введут против своих половин половые санкции.

Тройка мужиков, отиравшаяся неподалёку, погрозила мне кулаком.

— А и хер с вами, — сдался я. — Только маэстро на сухую более петь не согласен. Горло нужно промочить. И не абы чем. Как минимум, перцовкой.

Намек был распознан моментально. Не успел я докурить, как напротив меня уже была накрыта поляна. Страждущие рассаживались рядышком, передавая по кругу рюмки с самогоном. Причем женская половина общества участвовала в разогреве перед концертом, слегка активнее мужской. Пришлось смириться. Ибо пьяная, да ещё и неудовлетворенная баба — это тот ещё геморрой. Поддержки Чижа тоже ждать было бессмысленно. Тоже мне, друг называется. Взял и в самый ответственный момент по тихой грусти свалил в неизвестном направлении. Не иначе, как за очередной порцией люлей. А и пофиг на него.

С видом знатока я уселся на пенек, взглядом велел услужливому подростку наполнить для маэстро тару, а сам начал терзать гитару, пытаясь понять, до какой степени можно тянуть струны. Ибо настойкой по музыкальным канонам это действо назвать было нельзя.

Взывать к тишине для настройки по тюнеру было бессмысленно. Да и не по-пацански это. Решил проверенным способом.

— Малой, подь сюды. Мобила есть? — поинтересовался я у подростка, смотревшего на меня с нескрываемым восторгом.

— Мобила старая. Денег на счету нет, — отмазывался школьник.

— Да пох. Ты мне номер свой продиктуй, я тебе позвоню. Ты только трубку не бери, — огласил я вводную.

Школьник удивился, но промолчал. Я набрал его со своего мобильника и приложил свой телефон к левому уху, зажав его плечом. Слушал гудки и аккуратно подтягивал пятую струну.

— Ровно на тон ниже стандарта, — резюмировал я, после второго дозвона и пары трямков.

Толпа нихрена не поняла, но впечатлённая моим познанием, замолчала и закивала.

— А зачем вы мне звонили? — растеряно протянул телефонный помогатор.

— Телефонный гудок чистую “Ля” выдает. Проверенный временем тюнер, а не эти ваши телефонные гаджеты, — ворчал я, продолжая аккуратно крутить колки.

Гитара трещала. Казалось, ещё чуть-чуть и дерево начнет ломаться. Или струна, звякнув, порвется в самом неподходящем месте. Но всё обошлось.

Через минуту, заинтригованная и возмущённая нерасторопностью маэстро, толпа начала недовольно гудеть. Легонько брынкнул, привлекая к себе внимание. Гомон утих. Сельчане шикали друг другу, ожидая шоу.

Мне даже протянули стакан с мутной жидкостью, пахнущую дрожжами с нотками меда. Мол, давай, для смелости.

Вздохнув, ведь с утра не планировал же пить, а тут такое, опрокинул стакан и снова закурил. А когда самогонка освоилась в желудке, я запел. Ну как запел. Гнусавил, рычал, ныл и дико фальшивил, пытаясь скопировать артистов, исполнявших репертуар моей молодости.

Но деревенскому гитаристу так полагается.

Да и на лажу всем глубоко пофиг было. Люди просто кайфовали и вместе со мной веселыми голосами выводили “Я ядреный, как кабан и имею свой баян”, жалобно просили кольщика наколоть им маму и колокола.

— Да, в городе сейчас так уже не получится. Все на телефон снимать будут. Зачем, правда, совершенно непонятно, — пронеслось в моей голове.

Через полчаса после начала уличного концерта пальцы левой руки нестерпимо горели. Зато голос, разогретый самогоном, окреп.

— Перекур, — объявил я. — Желающие могут выпить, покурить и поублажать прекрасных дам.

Разновозрастная толпа, расположившаяся на полянке, захихикала. А я с наслаждением закурил, разглядывая позабытые сельские пейзажи.