Павел подумал, что Джинджа в самом деле похожа на нее, но не как младшая сестра, а как дочь. Бросая сердитые слова, Кумрия то и дело подтягивала спускавшиеся чулки, открывая свои сильные красивые ноги, напоминавшие ему о г-же Божич.

Павел Исакович подумал, что, видимо, таков уж его удел вдовца — вечно вмешиваться в женские дела, которые его вовсе не касаются.

О Джиндже он решил ничего не говорить.

Когда они сели, Павел обратил внимание на то, что Кумрия приняла такую позу, какую никогда до сих пор в его присутствии себе не позволяла, с бесстыдством несчастной, брошенной и обманутой женщины, и заговорила она таким же тоном:

— Зачем приехал? Чего тебе от меня нужно?

Павел вспомнил, как в молодости любил Кумрию, когда она вышла замуж за Трифуна, и как она сама по-сестрински его любила. Какая это была красивая, добрая, скромная девушка. И как они когда-то ссорились из-за разных пустяков. Однажды в Темишваре она вообразила, будто он высмеивал ее у невестки из-за широких рукавов ее платья.

И потом даже не хотела его видеть.

Павел сказал, что едет из Темишвара, что он получил в Вене паспорт, видел Трифуна, который тоже получил паспорт и собирается с нею и с детьми в Россию. Что в Митровице у него, Павла, важные дела и он полагает пробыть у них всего несколько дней. Потом поедет в Вену. Дела в Митровице чисто военного свойства, и ей об этом следует помалкивать.

Кумрия спросила, почему он врет и притворяется, будто не знает, что она оставила мужа, увезла детей и не собирается возвращаться к Трифуну.

— Говори прямо, зачем приехал?

Павел, опустив голову, признался, что знает об этом, однако надеется, что все еще уладится. Ей надо вернуться к мужу.

Кумрия привстала, но тут же снова развалилась на подушках и наконец сказала, что в жизни не видела столько лжи, притворства и подлости, сколько нагляделась в семье Исаковичей. Зачем вилять? Ясно, что Павел приехал уговаривать ее вернуться к Трифуну. Напрасный труд! Кстати, видел ли он девку, которую старик привел в свой дом? И что скажет он на это?

Но только пусть он пока ничего не говорит отцу, даже если тот спросит о Трифуне. Она снова возбужденно вскочила с софы и принялась расхаживать по комнате. Павел сказал, что, разумеется, он слышал об этой женщине, но никогда ее не видел и толком ничего не знает. Трифун утверждает, будто это какая-то их родственница, мужа которой убили.

Кумрия остановилась перед ним. Ее грудь заколыхалась от смеха.

— Врет он! — сказала она. — И врать научился, старый бес! Я знаю Трифуна! Десять лет мы с ним хлеб-соль водили. Да и ты, Павел, не лучше. Приехал уговаривать меня вернуться.

Исакович был не слишком ловок с женщинами, как все вдовцы, но у него была редкая для мужчины черта, словно ключом отворявшая женские сердца. Он был с ними терпелив.

Слушал их с улыбкой и смотрел на них, как им казалось, с восхищением. По сути же дела, он вслушивался не в их слова, а в то, что стояло за этими словами. И сочувственно улыбался. И в конце концов ему всегда удавалось привести их в хорошее настроение, а порою даже рассмешить. Видя, с какой жалостью смотрит на нее деверь, Кумрия растрогалась. И, закрыв лицо руками, расплакалась.

— Вот чего дождалась после десяти лет замужества, — говорила она, всхлипывая. — Была красивая, богатая, молодая, когда выходила за Трифуна, столько молодых офицеров сваталось и вот на тебе, выбрали в мужья человека на восемнадцать лет старше…

На какую-то минуту Павлу показалось, что он слышит г-жу Божич.

— Отдала свою молодость человеку, который выставил меня на посмешище, — продолжала Кумрия, — сошелся с этой женщиной из Махалы. Шестерых детей родила ему, доброй, верной женой была и чего дождалась? Старый жеребец решил, что ему нужна любовница! И привел ее в дом.

Павел принялся утешать невестку. Сев возле нее, он нежно обнял ее и сказал, что не знает, какова эта махалчанка, и что, хотя Трифун ему брат, он на стороне Кумрии. И пока жив, та женщина никогда не вытеснит ее из их семьи.

Не было и не может быть такого у Исаковичей!

— Но ты должна вернуться в Темишвар, и как можно скорее. Собственно, почему ты решила бросить Трифуна?

Кумрия удивленно посмотрела на Павла.

— Что тут рассказывать? Узнала я неожиданно и случайно и прямо в ужас пришла, когда поняла, что Трифун взял эту женщину в дом. Прежде-то была как слепая. Никогда такого от Трифуна не ожидала. Не все ли равно, что это за женщина? Молодая, красивая. Из тех, что мужей отбивают. Намного моложе меня. В этом все дело.

Исакович, словно поп с амвона, стал проповедовать, что она-де совершила ошибку, бросив мужа с любовницей. Как бы ни было тяжело, но если бы она осталась, Трифуну скоро надоели бы скандалы, да и та женщина не выдержала бы и удрала.

Они же, Исаковичи, никогда не согласились бы с разводом.

Однако Павел ошибался.

Красивая, стройная женщина, сидевшая рядом с ним, лишь качала головой и, глядя в потолок, твердила, что никогда не вернется в Темишвар. Всмотревшись в ее лицо, он увидел на нем следы бессонных ночей и слез.

Роняя шлепанец, Кумрия перекинула ногу на ногу. И когда снова поглядела на Павла, он понял, что тратит слова попусту. Трифун и не подозревал, как глубоко обидел он свою бывшую голубку.

— Мне, — сказала она, — противно даже думать об этом старом жеребце.

А как же дети, напомнил ей Павел, ведь они останутся без отца.

У Павла нет детей, сказала Кумрия, и ему никогда не понять, что ей стыдно было бы перед детьми, если бы она вернулась к такому человеку. Жену, которая родила шестерых детей, так просто не бросают, и в дом, где она живет, любовниц не приводят. Человек, так поступивший, недостоин и того, чтобы даже вспоминали его имя. Теперь уже брак ничем не залатаешь и не склеишь. Никогда она не смогла бы снова лечь в постель к такому человеку.

Не спьяну и ненароком Трифун повалил эту вдовушку где-нибудь возле стога сена, нет, он привел ее на позор детей в дом, где жила его жена. Ей пока у отца хорошо, а детей она не отдаст, не хочет, чтобы у них мачехой была потаскушка. Пусть себе уезжает в Россию, пусть идет на все четыре стороны, она к нему не вернется. Даже в могиле не желает лежать рядом с этим человеком.

Павел, погладив ее по руке, сказал:

— Я приехал не уговаривать тебя возвратиться в Темишвар, а по военным делам. Но ведь ты еще молодая, красивая, тебе только тридцать два года! Неужто ты хочешь похоронить себя заживо, сидя подле отца? Навеки разлучить детей с отцом? Ехать надо до октября, пока снег не засыплет дороги в горах, опоясывающих Венгрию. Неужели ты допустишь, чтобы Трифун уехал в Россию строить новую жизнь с потаскушкой, а не с законной женой? В своем ли ты уме? Или хочешь остаться здесь и слушать, как дети, плача, зовут отца? Ведь в России ты быстро прослывешь первой красавицей среди офицерских жен.

Однако Кумрия по-прежнему качала головой. Видно было, что ей приятно слушать утешения, но все же смотрела она на Павла с удивлением и печалью.

— Как же, однако, — сказала она, — бездетный вдовец не понимает женского сердца! Неужто ты, Павел, не знаешь, что́ значит для девушки, особенно выросшей без матери, замужество? Проходят годы, а девушка ждет, мечтает о любви и любимом. Неопытная девушка. И вот появляется мужчина, он нашептывает обещания, клянется в вечной любви, уверяет, что не знал до сих пор, что такое настоящая любовь. Она — его первая любовь. Потом осыпает ее поцелуями, сжимает в объятиях и воркует, воркует. Мол, будет плясать, как медведь, если она родит ему сына. Отдаст за нее всю кровь до последней капли. Все сокровища мира готов сложить у ее ног. А потом? Потом однажды жена пробуждается от грез и видит, что этот самый мужчина оставляет ее с такой легкостью, словно решил пересесть с одной кобылы на другую.

Нет, никогда она не вернется в дом Трифуна.

— А теперь поздно, — сказала она, — ты, верно, устал. Время уж за полночь. И завтра можно продолжить разговор. Ясно, что ты приехал уговаривать меня вернуться к мужу.