— Я уже упоминал свою биографию. Я придерживаюсь своих действий.

С минуту судьи молчали. Гор-Вильсон оправился первым.

— И что мы должны делать с этими действиями? — Он поднял руку и стал загибать пальцы, перечисляя его проступки. — Вы сбежали из своей армии в нашу, и это говорит нам о том, что вы всегда можете сменить свой мундир, по меньшей мере, один раз. Почему не два? Вы отказывались от продвижения, таким образом, стремились остаться в наших войсках, но без того, чтобы брать на себя ответственность за атаки против французов. Вы остаетесь в британской армии без всяческих подозрений, и у вас появляется отличная возможность наблюдать ее в действии на трех важных театрах — на Пиренейском полуострове, в Ботани Бэй и в Соединенных Штатах.

— Что? — воскликнул Траск. — Уж не подразумеваете ли вы?..

Осборн оборвал Гор-Вильсона:

— Мы судим этого человека военным трибуналом не за шпионаж, майор.

— А возможно, должны были бы, — возразил Гор-Вильсон, пожимая плечами, — вы принимали участие в самом позорном эпизоде американской кампании — мародерстве и грабеже в городе Хэмптон, в штате Виргиния, за что весь ваш полк признали негодным и расформировали. Когда был объявлен мир с Францией, вы не позаботились о том, чтобы вернуться на родину, где вы никому не нужны и где вам будут плевать в лицо, нет, вместо этого вы почему-то решили вернуться в Англию. Объясните нам это ваше действие, будьте так любезны. — Он резко загнул последний палец и опустил обе руки.

Жак чувствовал, как нервное возбуждение после допроса разрастается у него глубоко в груди, создавая легкий звон в ушах. Он смотрел на холодное лицо Осборна, пока тот слушал. Похоже, никакие доводы не смогут расположить этого аристократа к нему, парии, изгою… Поэтому ничего из того, что говорил Жак в действительности не имело никакого значения.

Он слегка пожал плечами:

— Я интересовался страной, за которую я сражался. Глупое любопытство, возможно.

Породистое лицо подполковника стало еще более суровым.

— У вас еще есть что сказать по поводу тяжелых обвинений, предъявляемых вам?

Они ожидали, что он будет умолять их. Но Жак сказал с отвращением:

— Нет.

Все трое одновременно откинулись на высокие спинки своих стульев. Осборн произнес холодно:

— Рядовой Десерней, вы можете идти. Вы предстанете перед нами в понедельник утром, чтобы услышать приговор данного суда.

Бареме, 3 марта

Вы не можете не задаваться вопросом, что собирается сейчас делать старая гвардия Бонапарта, те, кто предположительно должен был держать под своим крылом короля Людовика. Массена мог схватить нас у Марселя, если бы он поднял свою задницу. И маршал Ней — что он делал, просто лежал и ждал, когда мы появимся? Он ждет нас и сейчас, потому что у них есть семафор — новая система оповещения с сигнальными затворами, сообщающий о количестве войск врага отсюда до Парижа. Один из парней сказал мне со смехом:

— Посмотри, Бертран, новости путешествуют быстрее нас.

Но, слава Богу, никто больше этого не делает. Я слишком устал, чтобы подсчитывать, сколько лошадей и мулов мы хлестали кнутами, подгоняли заостренными палками и обманом заставляли подниматься вверх по этим перевалам, а затем нам приходилось оставлять обессилевших животных у обочины дороги. Но ублюдок все равно проложит себе путь, а потом я увижу, как его растерзают перед Греноблем. Это единственная каменная стена, которую он никогда не преодолеет.

София укладывала Гарри в постель и рассказывала ему историю о лошади, о гнедой кобыле, которая благополучно добралась до зеленого поля после невероятных приключений, у нее были жеребята, которые бегали быстро как ветер, особенно когда бежали домой. София знала, что после того как она уйдет из детской, сын будет мечтать о Шехерезаде, которая, пританцовывая, направляется к Клифтону.

Следующий час она провела у себя в комнате, но думать она не могла. Она слонялась без дела, время от времени присаживалась на край кровати, безучастно глядя на занавешенные шторами окна, затем поднималась и шла бездумно, перекладывала предметы на письменном столе.

Событие, которое отец попросил ее обдумать, нельзя было подвергнуть анализу. Его можно было только оживить в памяти с яркостью, которая всегда поражала ее.

Откровение, снизошедшее на нее в тот день за пределами Сиднея, уничтожило барьеры, и она не могла вернуть их на прежнее место.

Миссис Маккери, жена губернатора, предоставила Софии большую верховую лошадь, на которой сама прежде ездила. София предпочла бы выезжать одна, как она привыкла делать это дома в низинах Суссекса, но эскорт был здесь обязательным, поэтому ее сопровождал лейтенант Джоунс из полка Маккери. Вместо того чтобы пустить лошадь галопом, пробуя на вкус чувство риска и приключений, которого она никогда не могла удовлетворить, разве только во время быстрой езды, она вела полукровку спокойным шагом рядом с лейтенантом. Они поднимались вверх по изрезанным колеями улицам поселения на восточную гряду, где каторжане строили новую, более широкую дорогу.

Ей уже был знаком маршрут, поэтому она узнала гигантский эвкалипт у развилки, полоску зеленой земли, ведущую к тропинке, которую она еще не исследовала. Ей говорили, что она ведет к смотровой площадке на дальней оконечности, с которой можно видеть огромную красивую гавань, раскинувшуюся внизу. Лейтенант Джоунс оставил ее, чтобы она могла сделать короткий крюк, в то время как он поехал вперед к работающей партии людей. Там не могло быть никакой опасности, никаких наблюдателей в лесу — строители дороги и солдаты, охранявшие заключенных, находились очень близко. Невидимый кордон вокруг был так же надежен, как оковы на ногах заключенных. Она ехала по земле красных мундиров.

Серебристые эвкалиптовые деревья вытягивались вверх, как притоки кобальтового неба, какое бывает в середине лета; в их высоких кронах пронзительно звенели цикады. Лошадь настороженно прядала ушами, осторожно ступая в доходящем до колен подлеске, кишащем змеями и игуанами. София должна была почувствовать присутствие человека за густой листвой у поворота тропинки, но не почувствовала.

Неожиданно он оказался рядом. Высокий, широкоплечий, крепко упирающийся ногами в землю, с руками, распростертыми в разные стороны, и раскрытыми ладонями. Он перегородил ей тропинку, как калитка, захлопнувшаяся у нее на пути. В тот же самый момент цикады враз умолкли. Софии удалось рассмотреть незнакомца: копна густых, опаленных солнцем волос, ниспадающих на лоб, глубоко посаженные темно-серые глаза, четкий овал загорелого лица.

Затем лошадь вдруг вздрогнула, дернула свою голову в сторону с тихим ржанием, которое было похоже на сдавленный вопль. Поднявшись в испуге на дыбы, кобыла бросилась в листву слева от тропинки, топча копытами землю.

Софии удалось остаться в седле, вцепившись в ручку дамского седла так крепко, что она ушибла колено. Когда она хваталась за гриву лошади, повод выпал у нее из рук.

Человек что-то пробормотал, ступил вперед, несмотря на опасную панику животного, и заговорил с лошадью очень ласково и тихо. София выпрямилась, но чувствовала, что мускулистое тело под ней напряглось и собралось, готовое снова подняться на дыбы.

Мужчина положил свою руку на шею лошади, и она перестала перебирать ногами, встала как вкопанная, нервно дергая боками, но, покоренная мягким голосом мужчины, успокоилась окончательно. София чувствовала, как шея лошади все еще дрожала под его пальцами.

Тем временем человек провел ладонью вниз по носу лошади, говоря ей по-французски ласковые слова, которых она не понимала. Когда его рука оказалась на уздечке, он снова встретился с Софией взглядом.

Если бы он заговорил с ней сразу, она бы тотчас овладела собой и смогла бы проигнорировать его взгляд. Но он выглядел настолько пораженным, как будто это она застигла его врасплох, а не наоборот. Его глаза теперь были широко раскрыты, они посветлели, приобретя цвет легких облаков. Он бросил на нее взгляд, который удивительным образом сочетал в себе и вежливость, и дерзость одновременно: оценивающий, откровенный и требовательный — София никак не могла определить. Но вдруг она почувствовала себя так, будто это на нее, а не на шею лошади, он нежно, но властно положил свою руку.