— Сания! Брок! — громкий окрик словно вырывает их из странного транса.

Ректор, Аксель и Дората стоят посреди разрушенной столовой и смотрят на них. Рэм злится, Аксель как всегда спокойно и невозмутимо всматривается исключительно в девушку, Дората хмурится.

— Что здесь произошло? — грозно требует Рэм.

— Тут пучок свидетелей, спроси у них, — обводит рукой помещение и, наконец, отрывается от Брока, — и вообще, я — пострадавшая сторона. Этот ко мне приставал.

Делает шаг в сторону, состроив мордашку, будто её сейчас стошнит и на обозрение оставшейся самой смелой публике представляет застывшего Брока с неоспоримым доказательством её слов, выделяющимся через ткань свободных штанов.

— Сания! Ко мне, — рычит Рэм, — Брок! Наводишь здесь порядок и потом тоже ко мне. Нас ждёт серьёзный разговор.

Вихрем разворачивается и выходит из столовой. Сания идёт следом, специально огибает белобрысую семейку по широкой дуге, сцепившись взглядом с Акселем, и выходит из столовой.

Чувствует ли она вину?

Нет.

Брок обнаглел. Пусть творит, что хочет, но если она это видит — мимо проходить не будет.

Так было принято у них в семье: помогай слабому. С той лишь оговоркой, что слабый должен быть из твоих. Значит ли это, что Мири невольно стала её семьёй? Или то, что круг людей вокруг неё расширился в принципе?

— Сания! Что. Ты. Творишь? — сразу же начинает ругаться Рэм, захлопнув дверь кабинета, — ты хоть знаешь, кто его родители?

— А ты знаешь, кто мои родители? — с вызовом бросает девушка, падая на диван.

Рэм застывает на мгновение, растерявшись. Родители? Что ещё за сюрприз ждёт его?

— Вот и я не знаю, — невозмутимо продолжает Сани после короткого молчания, — и если он пойдёт к папочке жаловаться, что его побила девочка, — проговаривает это издевательским голосом, — я в нем окончательно разочаруюсь. И вообще, я думала ты за меня.

— Я за тебя, но я ректор…

— Двуличный гад, — улыбается Сания.

Мужчина выдыхает и садится в кресло, запрокинув голову назад. От той психической и физической усталости, что он чувствовал по возвращению сюда, не осталось и следа. Эта девочка переключила в нем тумблер с режима «Сдохнуть бы» на «Живем дальше».

— Как в остальном дела? — спросил наконец, выдохнув остатки напряжения.

— Я ужасно соскучилась! Где ты так долго пропадал?

И рассказала ему про выход в город, про носочки, про то, что теперь каждый месяц можно что-то необходимое покупать детям.

— У вас там есть дети? Сколько их?

— Младшие, да. Те, кому меньше 16. Сейчас тринадцать и пятеро взрослых — я, Вал, Сэм, Надин и Трит. Надин и Трит часто уходят, их почти не бывает дома. Сэм целитель, а Вал наша мамочка. Она возится с совсем крошками.

Рэм потрясён.

— Похоже все, что мы знаем о вашем мире — неправда.

— По большей части правда, не обольщайся.

— Тебе нужно сдать экзамены на отлично, чтобы получать повышенную стипендию.

— Да, я работаю над этим!

Делится своим восторгом по поводу бумаги, что так много писать пока еще тяжеловато, но вот вчера она все равно сделала все необходимые конспекты. И у нее есть пара вопросов, которые она не поняла, а где искать — не знает.

— Задавай, — улыбается мужчина.

Он отвечает и удивляется, удивляется, удивляется.

Она не спрашивает про сложные формулы или принципы.

Она спрашивает о мотивах тех или иных поступков бывших правителей. Она спрашивает о Всевидящем — их боге. Беспризорники чаще ругались этим именем, чем молились ему, и ей было интересно, почему некоторым все, а кому-то — ничего.

— Все души проходят в эту жизнь, чтобы наработать добродетели, — видя вопрос в глазах, поясняет, — делать хорошие поступки и стать хорошими людьми. Если не получается в этой жизни — будут пробовать ещё, рождаясь ещё и ещё раз. Когда пройдут необходимый урок, наработают нужные добродетели — переходят или на другой уровень, например попадают в лучший мир…

— Рай?

— Ну, можно и так назвать. Или снова возвращаются сюда, чтобы учить других.

— Тогда мне никогда не попасть в рай, — задумчиво произносит девушка.

— Значит встретимся здесь ещё раз, — подмигивает мужчина.

Она спрашивает о душе.

— Кто-то считает, что душа живёт в животе. Кто-то, что в районе солнечного сплетения. Кто-то говорит, что душа занимает все тело, а кто-то, что летает рядом. Её мало кто видит, это особый дар, но те, кто видит — восхищены. Она ни добрая, ни злая. Сама по себе, отдельно от человека — душа чистая и нейтральная. Она не будет горевать, если умрёт кто-то из твоих близких. Душа принимает его выбор, искренне, глубоко, поддерживая. Но на душу, когда она приходит на землю и рождается вместе с человеком, как бы сверху накладываются все то, что думали предки малыша, его родители, нормы общества. И она заключена во все эти программы. Поэтому так непросто бывает порой.

— Почему тогда души не рождаются сразу чистыми без всех вот этих вот заморочек, — вертит рукой в воздухе.

— Считается, что они тоже учатся. Душа без развития статична, а там, где нет движения — будет болото.

— Как все сложно, — вздыхает девушка.

Рэм улыбается уголками губ.

— А ещё у нас есть тело, о котором тоже нужно заботиться. Считается, что тело — храм души. Ты успела поужинать?

— Не до конца, — согласно кивает Сания.

Ужин как всегда приносит Альба, и пока расставляет посуду, кидает полные ненависти взгляды на листающую книгу девушку, и полные тихого обожания на ректора.

За еду принимаются молча, каждый в своих мыслях.

— Кстати у меня для тебя подарок, — мужчина возвращается к своему пиджаку, который скинул до этого и достает небольшую розовую коробочку.

— Ты меня забалуешь, — смеется Сания, в предвкушении смотря на девчачую расцветку.

— Не страшно, — Рэму нравится эта искренняя реакция. Одаривать её было истинным удовольствием для мужского эго, — открывай.

Сания смело берет коробку и быстро её открывает, чтобы… Чтобы замереть с застывшей в воздухе рукой. Она ещё с минуту смотрит на то, что там лежит, резким движением убирает коробку на стол, забирается в глубь дивана с ногами и, закрывая лицо руками, начинает плакать.

Пожалуй впервые за много-много лет она плачет не от безысходности, боли или чувства вселенской несправедливости, а от…счастья. Вот только Рэм этого не понимает и, ругая себя за торопливость, никчемность и вообще за все на свете, садится рядом.

— Сания…малыш…ну ты чего, родная…давай выкинем, сделаем вид, будто ничего и не было, — он гладит её по волосам, пытаясь отодрать ладони от лица, а когда прислоняет голову к своему плечу, чувствует, как она вцепиляется пальчиками в его рубашку и теперь рыдает на груди.

— Я…тебе…вы…ыкину, — получается выговорить сквозь рыдания и Рэм расслабляется.

О Всевидящий!

Он с ней точно с ума сойдёт.

Потихоньку плач становится тише, все реже прерывается судорожными всхлипами и хватка на рубашке ослабевает.

— Я тебе тут намочила, — проводит пальчиком по мокрому пятну на ткани, — прости.

— О это не самое страшное, — усмехается мужчина, ловя в ладони её низко опущенное лицо, — что случилось? — спрашивает, когда она наконец поддается и смотрит на него.

Глаза сияют, как два чистых изумруда, нос и губы распухли и стали красными, а последние нестерпимо хочется поцеловать. Она сейчас очень милая, очень открытая и ранимая, очень домашняя.

Очень его.

Девушка ещё раз судорожно выдыхает, успокаиваясь, закрывает глаза, откуда выкатываются ещё две слезинки. Рэм аккуратно вытирает их большими пальцами.

— У нас дома все знают, что лучший подарок для меня — это резиночки и заколки. Все это часто теряется, рвётся ну и так далее. А это… — она мягко высвобождается из его рук, берет в руки коробку и достает оттуда заколочку.

Сделанная в форме пера, золотисто-коричневого цвета и украшенная разноцветными камнями разных форм, цветов и размеров, она достойна носиться на волосах самых высокопоставленных дам.