Разве не свидетельствует о божественном происхождении его души то, что, став перед выбором места, не возжелал он ни садов, ни домов, ни дворцов, ни поместий на морских побережьях, ни всей той немалой роскоши, что была у него в Ионии[484], но признал всё сие великолепие ничтожным в сравнении с городом самой Афины, породившим Платона и Демосфена и всяческую прочую премудрость?[485] Итак, он явился туда, дабы приумножить свои познания и отдать себя в руки учителей, способных поведать ему нечто большее, нежели то, что он уже знал[486]. Но, сведя с ними знакомство и дав себя испытать, он захватил их врасплох, скорее удивив собой, чем удивившись сам. И, прибыв в Афины в толпе юнцов, он был единственным, кто покидал город, научив иных большему, чем те научили его[487]. Вот почему вокруг Юлиана всегда замечали целый рой юношей, стариков, философов, риторов. Более того, сами божества взирали на него с уверенностью, что сей муж восстановит отеческие обычаи. И речи, и застенчивость его вызывали равное восхищение: ни слова не произносил он, не залившись румянцем. Так что кротостью его наслаждались все, но доверия удостаивались лучшие из них и в первую очередь — наш соплеменник[488], человек, пользовавшийся среди людей безупречной славой и своей добродетелью поборовший всякое злословие. И в то время как юноша склонялся к тому, чтобы до конца дней своих остаться в Афинах, ибо это представлялось ему пределом счастья, обстоятельства вынудили властителя искать себе соправителя — с одной стороны, по причине разорения городов, расположенных вдоль Рейна, а с другой — из-за того, что посылаемые туда военачальники покушались на большее, нежели им было дозволено[489]. Итак, он призывает на царство юношу, изучающего философию в Афинах и самою любовью к ней внушающего доверие тому, кто сам учинил больше всего несправедливостей. Ибо Констанций, хотя и был убийцей его отца и братьев[490] — одних прежде, другого недавно, однако надеялся, что юноша останется ему верен и что нрав последнего оградит его от наветов. И надеялся не напрасно, тогда как юношу, напротив, никак нельзя было убедить в том, что оказанная ему честь не обернется для него злом, ибо пролитая кровь родных была тому прямым подтверждением. И вот, не будучи в силах сего избежать, он со слезами на глазах призвал богиню[491] и, умоляя ее о защите, отправился в путь. Едва вступив во власть, он был отправлен властителем на дело, посильное разве что Гераклу[492]. Ибо таковыми были обстоятельства, связанные с галлами, что живут у края Океана[493]. Констанций, воюя с Магненцием, хотя и отнявшим чужие владения, но правившим в соответствии с законами[494], решил пустить в ход все средства, лишь бы только до него добраться. И тут он открывает варварам доступ в римские пределы, в письмах своих дозволив им занять столько земли, сколько они смогут[495]. Лишь только дано было сие дозволение, а все прежние договоренности этими письмами отменены, варвары в отсутствие какой бы то ни было преграды, ибо Магненций держал свои войска в Италии, хлынули потоком на нашу землю. И цветущие города сделались «добычей мисийцев»[496], которые разоряли деревни, разрушали стены, увозили имущество, угоняли женщин и детей. За ними плелись, таща на спине свое же добро, те несчастные, что были обречены на рабство. А кто, обливаясь слезами, не в силах был выносить неволю и видеть бесчестие своих жен и дочерей, того убивали на месте. Завладев всем нашим достоянием, насильники принялись вспахивать землю: нашу — собственноручно, а свою — руками пленников. Жители же тех городов, кои не были взяты варварами благодаря крепости их стен[497], испытывали недостаток в земле и погибали от голода, питаясь чем придется, покуда число их не сократилось настолько, что сами эти города превратились в поля, и обезлюдевшей земли внутри городских стен стало хватать для посевов. Так что жители сами и быков запрягали, и плуг тянули, и семена бросали, и колосились у них посевы, и трудились жнецы и молотильщики — и всё это по сию сторону ворот, так что никто не назвал бы попавших в плен более несчастными, чем те, кто остался дома. Такою ценою купив себе победу, властитель поначалу радовался и торжествовал, но когда супостат его потерпел поражение[498] и собственное его предательство обнаружилось, а Рим чуть не кричал о том, что страна разорена врагами, Констанций, опасаясь за свою жизнь, не решился выдворить вон ликующие полчища варваров, но счел уместным послать на войну юношу, взятого на ратное дело прямо со школьной скамьи. Удивительнее же всего было то, что властитель в одно и то же время возносил молитвы богам и о торжестве его над врагами, и о поражении, первые — из желания вернуть себе землю, вторые — из зависти к Юлиану. А что послал он его туда, не менее уповая на его гибель, чем на победу[499], обнаружилось тотчас же. Ибо хоть и было у него столько войска, сколько раньше причиталось троим правителям[500], много было и гоплитов, и всадников, из коих самыми грозными, я полагаю, являлись те, что неуязвимы для оружия[501], однако велел он, чтобы Юлиана сопровождали три сотни самых негодных гоплитов[502] — мол, на месте тот найдет гарнизонные войска. Но последние привыкли к поражениям, и с давних пор не было у них иной заботы, кроме как отсиживаться в осаде. Тем не менее Юлиана сие ничуть не смутило и не испугало, но, впервые взявшись тогда за оружие и познав, что такое война, — причем предстояло ему вести оробевших воинов на всепобеждающего врага, — он носил свои доспехи так, словно издавна имел дело со щитом, а не с книгами, и действовал столь храбро, будто стоял во главе несметного числа Аяксов[503]. Тому было две причины: первая — его мудрость и знание того, что мысль превосходит силу, вторая же — вера в то, что боги являются его союзниками в войне, ибо знал он, что и Геракл избег Стикса благосклонностью Афины[504]. И первым явным знаком благоволения к нему богов стало то, что, двинувшись из Италии в средине зимы[505], когда без крыши над головой недолго погибнуть от холода и снега, он всё время похода наслаждался теплыми солнечными днями, так что шедшие с ним солдаты называли стоявшее время года весною, и раньше врагов был побежден холод. Явилось и другое доказательство того, что судьба ему благоприятствовала. В то время как он проходил через первый городок той земли, которую завоевывал[506], сложенный из ветвей венок, каких много вывешивается жителями для украшения городов на веревках, высоко протянутых от стен до колонн[507], — один из таких венков, отвязавшись, опустился на голову цезаря и пришелся ему впору, и со всех сторон понеслись ликующие крики[508]. Венок же, я полагаю, предвещал грядущие трофеи и то, что шествует он к победе. вернуться ...не возжелал он ни садов, ни домов, ни дворцов, ни поместий на морских побережьях, ни всей той немалой роскоши, что была у него в Ионии... — Семья Юлиана владела поместьем в Эфесе (см.: Сократ Схоластик. Церковная история. ΙΠ.1), однако, согласно самому Юлиану, после смерти его отца оно было конфисковано Констанцием (см.: Послание к сенату и народу афинскому. 273b). вернуться ...но признал всё сие великолепие ничтожным в сравнении с городом самой Афины, породившим Платона и Демосфена и всяческую прочую премудрость! — Ср. с признанием Юлиана в его любви к греческой культуре в «Похвальном слове царице Евсевии» (см.: 118d— 119a). См. также: Allard 1900: 322. вернуться ...отдать себя в руки учителей, способных поведать ему нечто большее, нежели то, что он уже знал. — Речь идет о преподававших в то время в Афинах философе-неоплатонике Приске и риторах Гимерии и Проэресии. вернуться ...научив иных большему, чем те научили его. — Имеются в виду афинские философы и учителя риторики, о которых Либаний был не слишком высокого мнения (об этом см., в частности: Либаний. Письма. 627). вернуться ...и в первую очередь — наш соплеменник... — По поводу того, кто мог быть этим лицом, не называемым Юлианом прямо, высказывались различные предположения: Цельс, впоследствии правитель Киликии (см.: Sievers 1868: 90; Allard 1900: 327), философ Максим Эфесский (см.: Seeck 1906: 208) или же Сатурний Секунд Саллюстий, префект претория в 361—365 гг. н. э. и близкий друг Юлиана (см.: Юлиан. Письма. 16). вернуться ...посылаемые туда военачальники покушались на большее, нежели им было дозволено. — Имеется в виду восстание 355 г. н. э. в Галлии, поднятое начальником пехоты Клавдием Сильваном незадолго до прибытия туда Юлиана. Сильван, франк по происхождению и опытный полководец, первоначально отправился в Галлию по распоряжению императора Констанция с целью защиты западных границ от нападений варваров, однако вскоре был ложно обвинен перед императором в измене. Тогда, опасаясь расправы, он заручился поддержкой верных ему войск и провозгласил себя августом. Узнав об этом, Констанций спешно послал против предателя войска во главе с магистром конницы Урзицином; последний, сумев усыпить бдительность Сильвана, организовал на него покушение, в ходе которого военачальник и был убит (подробно об этом см.: Аммиан Марцеллин. Римская история. XV.5.2—31). вернуться Ибо Констанций, хотя и был убийцей его отца и братьев... — См. соответственно примеч. 11 и 33. вернуться ...призвал богиню... — Речь идет об Афине (см.: Юлиан. Послание к сенату и народу афинскому. 275a—b). вернуться Едва вступив во власть, он был отправлен властителем на дело, посильное разве что Гераклу. — Имеется в виду война с германцами на западе империи (см. примеч. 24 к «Монодии Юлиану»). Об этом же подробно пишет Аммиан Марцеллин (см.: Римская история. XVI—XVII). вернуться ...связанные с галлами, что живут у края Океана. — Речь идет о части Галлии, примыкающей к совр. Ла-Маншу и Атлантическому океану. Океаном греки называли величайшую на свете реку, которая, по их представлениям, омывала землю и давала начало всем остальным рекам, морям и водным источникам. вернуться ...хотя и отнявшим чужие владения, но правившим в соответствии с законами... — Речь идет о владениях Константа, брата императора Констанция (см. примеч. 22). Известно, что, несмотря на узурпацию власти, Магненций за время своего недолгого правления проявил себя как разумный и справедливый политик (см.: Зосим. Новая история. II.54.2). вернуться И тут он открывает варварам доступ в римские пределы, в письмах своих дозволив им занять столько земли, сколько они смогут. — Чтобы лишить Магненция возможности искать военной помощи по ту сторону Альп, у враждебно настроенных к Констанцию германцев, император отправил последним большие дары, заручившись также поддержкой галлов, предводители которых благоволили к нему. Римские же войска в Италии незадолго до этого уже перешли на сторону императора (см.: Зосим. Новая история. II.53.2—3). вернуться ...сделались «добычей мисийцев»... — То есть легкой добычей (древнегреческая поговорка). вернуться Жители же тех городов, кои не были взяты варварами благодаря крепости их стен... — Речь идет о городах на Рейне — Аргенторате, Бротомаге, Табернах, Салисоне, Немкетах и некоторых других, на которые германцы не отважились напасть (см.: Аммиан Марцеллин. Римская история. XVI.2.12). вернуться ...но когда супостат его потерпел поражение... — См. примеч. 22. вернуться ...послал он его туда, не менее уповая на его гибель, нежели на победу... — Согласно Аммиану Марцеллину, многие считали, что Констанций отправил Юлиана в Галлию не потому, что действительно рассчитывал на его успех в войне с германцами, а потому, что там юноша мог быстрее погибнуть в силу своей неопытности в ратном деле (см.: Римская история. XVI.11.13). Ср. об этом у Сократа Схоластика: Церковная история. III.1. вернуться ...троим правителям... — Имеются в виду Констанций, Константин II и Констант — трое сыновей Константина Великого, наследовавшие его власть. вернуться ..много было и гоплитов, и всадников, из коих самыми грозными... являлись те, что неуязвимы для оружия... — Имеются в виду катафрактарии, тяжеловооруженные конные воины, облаченные в доспехи, закрывавшие их с головы до ног: в шлем с металлической маской спереди, панцирь, наручи и поножи. Доспехи защищали не только всадников, но и лошадей и в этом случае состояли из маски, надевавшейся на голову животного, и металлической пластинчатой или чешуйчатой попоны. О наличии в армии Констанция таких закованных в броню всадников Либаний упоминает далее в настоящей речи (см.: 206). Однако, согласно Аммиану Марцеллину, такая же конница сражалась и на стороне Юлиана в Галлии (см.: Римская история. XVI.2.5). вернуться ...три сотни самых негодных гоплитов... — В другой своей речи Либаний говорит, что гоплитов было «менее четырехсот» (см.: На консульство императора Юлиана. 44). Сам же Юлиан в «Послании к сенату и народу афинскому» называет число «триста шестьдесят» (см.: 277d; ср.: Зосим. Новая история. III.3.2). вернуться ...будто стоял во главе несметного числа Аяксов. — Имеется в виду Аякс Теламонид — один из храбрейших ахейских героев, сражавшихся под стенами Трои. вернуться ...и Геракл избег Стикса благосклонностью Афины. — Отсылка к двенадцатому подвигу Геракла, в ходе которого герой спустился в Аид и привел оттуда Кербера (Цербера). Переправиться через Стикс Гераклу помогла богиня Афина (см.: Гомер. Илиада. VIII.362—369; Одиссея. XI.620—626). вернуться ...двинувшись из Италии в средине зимы... — Юлиан выступил в поход зимой 355 г. н. э.; его собственные воспоминания о галльском периоде нашли отражение в «Послании к сенату и народу афинскому» (см.: 277d сл.). вернуться В то время как он проходил через первый городок той земли, которую завоевывал... — Здесь и далее описывается торжественный въезд Юлиана в Виенну-на-Роне. Ср.: Аммиан Марцеллин. Римская история. XV.8.21. вернуться ...на веревках, высоко протянутых от стен до колонн... — Имеются в виду портики, которые тянулись вдоль улиц всего города. вернуться ...один из таких венков, отвязавшись, опустился на голову цезаря и пришелся ему впору, и со всех сторон понеслись ликующие крики. — Об этом же случае пишет Сократ Схоластик (см.: Церковная история. III.1). |
