— Ты точно хочешь, чтобы я рассказал тебе, как благородная Амели, которая не сумела сбежать со мной перед свадьбой, чтя и переживая за чувства родителей, в итоге сумела изменять мужу со мной?

Его слова и усмешка беспощадно бьют по сердцу, словно молот, заставляя слезы накатываться на моих глазах. Меня начинает судорожно трясти от боли. И даже не его слова так больно разрезают душу, как его безразличие и сухость отношения.

— Получается, ты хотел, чтобы я сбежала с тобой? — ухватившись за маленькую надежду, шепчу трясущимся

голосом.

— Когда-то возможно и хотел. Пока ты не вышла за него замуж, и не позволила мне завладеть своим телом. Вскоре, я потерял интерес к этой игре с тобой и исчез — продолжает он, будто бы мне мало того, что я и так уже знаю.

— Прекрати — срывается с уст.

— Прекращаю, — говорит тише. — Возвращайся к своему мужу. Я слышал, что у вас сейчас все хорошо. Пусть так будет и дальше.

С глаз предательски начинают катиться слезы, и я судорожно стараюсь вытереть их с лица, чтобы он не видел меня в таком состоянии.

— Д-давид… скажи, что это просто неудачная шутка — с трудом, сквозь ком в горле, произношу я, пока все мое нутро сопротивляется и отказывается верить его словам.

— Уезжай. Мы изжили себя! — безразлично бросает он.

От холода в его голосе внутри что-то больно трескается и разбивается вдребезги.

В страхе услышать от него ещё хоть слово, я начинаю медленно вставать изо стола и, в последний раз взглянув на него в надежде, что он остановит меня, разворачиваюсь и ухожу. Ухожу, так и не дождавшись ничего.

Я думала больно — это, когда гуляешь в лабиринтах своей памяти, как чужестранец и не можешь вспомнить любимых людей. А оказалось нет. Больно вспоминать любимых, которые топчут твоё сердце с особой жестокостью.

Вырвавшись за ворота, я позволяю боли вырваться наружу. Разрыдавшись прям у стены, я скатываюсь вниз на землю и, обняв себя за колени, начинаю лихорадочно пытаться забыть все, что только что произошло.

Неужели мои чувства однажды затуманили мой разум и лишили здравого смысла? Неужели я сумела ради человека с ледяным сердцем забыть о гордости и чести, опозорив не только себя, но и собственных родителей и мужа?

Мной играли, меня использовали и выкинули — три факта, которые теперь навсегда останутся со мной, заставляя потухнуть маяк любви.

***

Тишина четырёх голых стен режет мой слух, но треск в голове быстро заставляет меня встрепенуться и свернуться клубком в постели, пока сердце беспощадно продолжает кричать о своей неистовой боли, воспроизводя вновь и вновь слова Давида.

Я лежу в больнице, "привязанная" к капельницам. Сколько прошло времени с той минуты, когда я потеряла сознание у ворот тюрьмы? День, два? Быть честной, я не знаю. Часы моей жизни остановились там, рядом с ним. В миг, когда безжалостный взгляд любимого мужчины вынес мне смертельный приговор.

Безразличие чёрных глаз покрыло льдом мою душу, остановив существование моей души.

— Я забираю её отсюда! Я сам в силах позаботиться о ней! — крики Альберта за дверью заставляют меня на секунду отвлечься от своих мыслей.

Голос мужчины подсказывает мне, что он рассержен.

Знает ли он правду или просто злится, что моё состояние ухудшилось? Надеюсь на второе. Не хочу причинять ему боль. Он этого не заслуживает, а я не заслуживаю его.

Хочется стать змеёй, скинуть с себя кожу, желательно с душой, выкинуть и стать новым "чистым листом".

Возможно тогда, я бы смогла заново себя полюбить, зауважать и принять. А сейчас… Сейчас я чувствую себя ненавистной чужачкой в собственном теле.

Не услышав, как в палату вошли, я вздрагиваю от страха, когда мужская рука прикасается к моим волосам и нежно поглаживает по ним.

— Всё хорошо, моя дорогая! Все хорошо!

Это Альберт. И хоть он сдержан, сквозь маску спокойствия я замечаю, как в глазах его мелькает недовольство. И я чувствую свою вину за это. За все чувствую вину.

— Поедем домой? — бережно спрашивает он.

— К тебе? — шепчу, убрав взгляд в сторону.

— К нам!

«К вам, Амели, к вам! Он твой муж!» — злостно вторит разум, доводя сердце до истерики.

— Как скажешь, Альберт. Мне все равно.

«Все равно на все.» — продолжаю мысленно.

— Пусть поспит — обращается он к кому-то за моей спиной.

Я оборачиваюсь и вижу своего врача, который стоит с шприцем в руке:

— Вам и в правду нужен сон — произносит с досадой и делает укол.

И снова темнота. И снова сны с Давидом.

Зачем они теперь? Что они хотят возродить средь пепла и разрухи?

Спустя неделю меня выписывают. Альберт не хочет больше, чтобы я встречалась с кем-то, кроме родителей. Да и я не хочу.

Уткнувшись взглядом в окно, я наблюдаю за быстроизменяющимися картинками Петербурга. Сегодня я возвращаюсь в дом, в котором жила до аварии с мужем. Я не помню его, не помню семьи, которая там живет, не помню ничего. Все, словно в первый раз.

Впереди сидят Альберт и папа, а рядом со мной мама, которая держит меня за руку. Она единственная, чья любовь и нежность греют меня и рисуют улыбку на моем лице. В её объятиях боль улетучивается, и в сердце просыпается вера, что скоро наступит рассвет в бесконечной ночи, где царят только мысли о Давиде.

Я потеряна в пучине навеянных воспоминаний с ним и больше не могу трезво рассуждать. Кажется, теперь я потеряла не только память, но и саму себя. Целиком. Полностью.

Мне до сих было тяжело поверить, что все те счастливые воспоминания с ним, что возвращаются ко мне, обесценены. Обесценены нами. Не могу поверить и простить нам с Давидом, что мы уничтожили то, что должны были беречь.

— Родная, что происходит? Ты снова плачешь! — встревоженного тянется к моему лицу мама, желая протереть не удержавшуюся слезу.

— Не знаю, мам — молвлю и прячу глаза от неё.

Я злюсь на свою слабость и плаксивость. Злюсь, что не могу унять свои эмоции, которые расстраивают родных мне людей. Злюсь, и эта злость делает меня ещё более уязвимой.

Подъехав к дому, я замечаю на крыльце приятную женщину, которая встречает нас с улыбкой на лице и распахнутыми объятиями. Как оказывается, — это моя свекровь. И, судя по всему, мы с ней в неплохих отношениях, что меня не может не радовать.

К сожалению, я не могу долго находиться за столом со всеми. Чувствуя сильную усталость, я извиняюсь и спешу пройти в комнату, которую ранее мне представил Альберт.

Войдя во второй раз в нашу спальню, я начинаю её осматривать. Она кажется такой "пустой", без любви, холодной.

Взглянув на постель, я чувствую, как по телу пробегает дрожь собственного ничтожества. Мне становится еще противней от себя. От того, что любя одного, я вышла замуж за другого, а по итогу спала с обоими.

Наверное, самое ужасное, что может чувствовать девушка, — это своё бесчестие.

Услышав гром, я отвлекаю свой взор от кровати и смотрю в окно, за которым лил дождь. Медленно пройдя к нему, я распахиваю настежь дверцы и, забравшись на широкий подоконник, тянусь наружу.

Холодные капли дождя прекрасно дополняют июньский зной и отлично передают мои эмоции этому миру. Хочется, чтобы они, стекая по коже, забрали с собой весь яд, разъедающий меня на мелкие атомы.

— Заболеешь — раздаётся голос мужа позади меня.

— Пусть… — произношу безразлично, не отрывая взгляда от мрачности.

— Я стучался. Несколько раз.

Я смотрю на него через плечо и встречаюсь с взглядом полным волнения и некой злости. Ни одного лишнего слова не вырывается из его уст за все это время. Он сдержан, но это не лишает меня уверенности в том, что он переживает.

— Это твоё — протягивает мне свою ладонь.

Я опускаю глаза на неё и вижу кулоном в виде бабочки, что навеивает на меня новые воспоминания:

Париж, ужин в ресторане и бирюзовая коробочка с белой лентой.

«Ты напоминаешь мне мотылька, что так безустанно порхает в воздухе» — неожиданно заучит голос Давида в ушах, и мне становится чертовски больно.