«Смех — продлевает жизнь» — утверждают ученые. Ну что ж, Давид продлил мне жизнь до двухсот лет — это точно. Непередаваемые эмоции испытываются, когда, катаясь по незнакомым улицам, открываешь для себя новые и все более интересные места.

К вечеру мы приехали на пляж и прошли в сторону, где нет не единой души. Давид расстелил покрывало недалёко у берега. Мы сели на него и устремили свои взгляды на морскую гладь. Солнце садилось за горизонт. Вдали слышалась городская суета, а вблизи шум прибоя, который так умиротворял наши души.

— Можно включить музыку? — поинтересовалась у него, держа в руках телефон.

— Конечно, — он взглянул на меня и улыбнулся.

Я радостно сняла телефон с блокировки и стала искать любимые песни. А включив, легла на тёплый плед, распахнув руки к небу. Секунда за секундой, мысль за мыслью, я наслаждалась от всего, что окружало меня. Но моё сердце замерло в миг, когда я вдруг услышала, как поёт Давид. Подпевая песне, он медленно потянулся ко мне.

— Ты умеешь петь? — прошептала, не сводя глаз от него.

— Да, — нависнув надо мной, он продолжил петь.

Меня охватило восхищение. Не могла оторваться, слушая его, затаила дыхание. Моё лицо расплывалось в лёгкой улыбке от удовольствия, а глаза невольно закрылись, унося меня в другой мир.

«Боже, продли мне эти минуты навсегда» — прошептала про себя.

Почему он так идеален? Почему он сотворён подобно моему идеалу? Почему именно он? Почему не Альберт?

При наступлении ночи, мы уже совсем забыли о существовании кого-либо. Почти ни о чем не говорили, тихо наслаждаясь глазами. Я была уже одета в его свитер, что стал моим спасением от холода.

— Ты никогда не научишься тепло одеваться — недовольно фыркнул Давид, доставая из сумки свою кофту.

И, как только надела его и почувствовала аромат Давида, я поняла, что не верну ему свитер никогда. Он мой.

На телефоне тихо проигрывалась песня за песней. И вот я услышала игру любимой гитары. Вскочив, я расплылась в улыбке. Мне вдруг так захотелось быть счастливой открыто — выплеснуть и показать свои эмоции миру. Ощущая себя небрежной в необъятном свитере, я решила распустить волосы, чтобы хоть немного казаться женственной. Я отдалась танцу, позабыв обо всем. Улыбаясь и смеясь, я перестала замечать хоть что-то. Танец возможно длился минуту, а возможно и целый час. Я не знаю. Меня переполняли эмоции счастья, и мне не хотелось останавливаться.

Но пришлось, когда заводная мелодия вдруг сменилась на игру саксофона. Эта была до боли знакомая мелодия из любимой песни родителей, но она была без слов.

Дыхание сперло, когда я почувствовала, как сзади ко мне подошли. Я обернулась и увидела Давида, который бесцеремонно, но очень нежно, положил руку мне на талию, а второй рукой взял мою ладонь. Я без слов поняла его. Положив руку ему на плечо и, прислонившись к ней лицом, мы закружили в медленном танце.

Его объятия, наверное, это и есть бесценность, которую не купить ни за какие богатства мира. Его объятия — это роскошь, к которой мне, в скором времени, не дотянуться.

Теперь я поняла маму, которая однажды сказала мне, что нет беднее человека, лишенного близости с любимым человеком. Как же точно. Ведь скоро, имея все, я стану самым бедным человеком.

— Что мне сейчас стоит украсть тебя у него? — уткнувшись в мои волосы, прошептал он.

— Это стоит моей чести. Прошу, никогда даже не думай об этом! — произнесла взволнованно.

От его слов глаза неожиданно наполнились слезами, а в горле образовался ком, который заставлял задыхаться. Меня разрывало на части это перепутье.

Шёпот его слов был слишком громким для меня. Я прижалась к нему ещё сильнее, не желая даже на мгновение отпускать его. Я не хочу, чтобы в нашей жизни были другие. Мечтаю, чтобы были только мы: я и он. Просто не могу и не хочу представлять нас с другими

Я сошла с ума, понимаю, но в этом сумасшествии я счастлива.

— Полетим в Париж?

— Прости? — я взглянула на него удивлённо.

— Завтра. В Париж.

— Вам же завтра нужно в Петербург, — с трудом вымолвила я, не веря своим ушам.

— Я не могу, — он сделал паузу и усмехнулся. — Нет, просто не хочу!

— Давид, я… — остановилась, понимая, что не могу сказать "нет", но и "да" сказать я не осмелилась.

Он потянул меня вновь в свои объятия, ничего не сказав в противовес, но кажется все и так было ясно. Ведь биение моего сердце, что можно было услышать даже за континентом, было громче любых слов для него.

* * *

— Артём, — позвала друга, вернувшись домой с утра.

— Я на кухне, — раздался громкий голос мужчины.

Я вошла на кухню и улыбнулась ему, чувствуя лёгкое смущение перед ним.

— И как прошла ночь? — усмехаясь, он протянул мне стакан любимого сока.

— Почему это звучит так пошло? — скривила лицом, не желая отвечать на грубый, по-моему мнению, вопрос.

— Не уходи от ответа.

— Между нами ничего не было, если ты про это, — почувствовала, как щеки залились румянцем от подобных слов.

— Меня, конечно же, ничто другое совсем не интересовало, — закатил глаза, сделав небольшую паузу. — Звонили родители.

— И? — напряглась я.

— Думал поговорить о том, что ты не готова к свадьбе. Но…

— Что? — перебила его. — Артем, ты в своём уме?

— Я то в своём. За тебя же переживаю.

— Не надо, все в порядке.

— Будучи обручённой, посвящаешь всю себя другому мужчине, общаешься с ним двадцать четыре часа в сутки — это ты считаешь порядком? — более строго проговорил он.

— Что ты мне предлагаешь делать?

— Не знаю. Все оплачено и все приглашены. Даже не посмел заговорить с твоим отцом об этом, так как там уже все готово, — сдержанно ответил, переведя дыхание. — Свадьбе быть, — сказал уже более расстроенно.

— Я знаю, Тём, — вымолвила я тихо.

Дело ведь не в деньгах и не в гостях. Дело в чести семьи, которую я могу запятнать своим безрассудством. На душе было так гадко. От одной мысли, что мне придётся делить свою жизнь с чужим мне человеком, начинало скручивать живот.

Как я позволю ему коснуться меня, обнять меня, назвать "родной"? Как посмею позволить ему то, что позволено только Давиду?

— Что Давид говорит? — перебил мои мысли Артём.

— Что он скажет? Все давно решено, и он это знает.

— Не предлагает ничего? — удивился он.

— А должен?

— В твоих сопливых романах он бы уже давно предложил бежать, — грустно усмехнулся парень.

— Но увы, это реальная жизнь. И подобное предложение бессмысленно. Я ни за что не пойду против семьи.

Он ничего не ответил. Возможно, в его представление, мы с Давидом вдруг должны начать бороться за некую справедливость. Но мы ведь сами виноваты, что потянулись друг к другу, понимая, что я уже принадлежу другой семье.

О какой справедливости может быть речь, когда мы сами так несправедливо отнеслись к семье и к Альберту? Мы не имеем право ни на что. Единственное, что у нас есть — это сейчас. И от чего-то, вместо того, чтобы поскорее проститься друг с другом и попробовать все забыть, мы, наоборот, растягиваем неизбежное.

— Он пригласил меня в Париж, — выйдя из собственных мыслей, улыбнулась я, взглянув на Тёму.

Пожалуй, я совершила ошибку, сказав это тогда, когда он делал глоток сока, потому что в последующие секунды, брызги сока разлетелись во все стороны из его уст.

— Артём, — рассмеялась я, прикрыв лицо рукой.

— Судя по твоей интонации, ты согласна полететь с ним туда, — посмотрел шокировано на меня.

Я улыбнулась, прикусив нижнюю губу, постеснявшись дать положительный ответ.

— А как же Альберт? — саркастично вымолвил он.

Я виновата убрала взгляд в сторону и прошла к выходу из комнаты.

— Ты понимаешь да, что ты влюбилась? — услышала я раздосадованный голос Артёма.

Я с грустью взглянула на него, но ничего ему не ответила.

«Понимаю» — прошептала самой себе.

— Ты приговорила себя к разбитому сердцу, Амели, — последнее, что услышала от друга, прежде чем исчезла за дверью.