– Наши победили под Люблином?! – Я едва не подпрыгнул от нетерпения. – Идут на Варшаву?

– Нет. – Дед мрачно нахмурился. – Люблин как раз пришлось сдать… Не дело это, конечно – зато голова у твоего Павла работает что надо. Приказал оставить город, и пока немцы там ковырялись, посадил пехоту на грузовики, прицепил пушки, выстроил панцеры клином – и в одни сутки махнул до самой венгерской границы – и оттуда прямиком на запад.

– Ловко это он. – Я покачал головой. – Там и воевать не с кем, получается – армия-то у немцев вся в Польше, одни гарнизоны остались, из местных… Только не пожгли бы наших там этими… лучами смерти!

– Было такое дело. По Люблину били два раза – камня на камне не оставили. – Дед сверкнул глазами – и тут же радостно оскалился. – Только колонну на марше выцеливать – это тебе не по жилым домам лупить. На новых панцерах моторы шустрые стоят – попробуй поймай.

– Верно, да. – Я на мгновение задумался, прикидывая скорость, с которой машины Шестопалова могли идти по хорошей дороге. – Это что ж получается – они сейчас где?

– Да чтобы я сам знал! – Дед развел руками. – Планами своими Генштаб не делится, а докладывают разное. Кто-то говорит, что Павел свернул на юг и пошел через Дунай на Буду. А кто-то – что видел наши панцеры в Трнаве под Пресбургом.

– В Трнаве?! – вытаращился я. – Да там до Вены километров сто остается!

– Ага. Крепко вы канцлера взяли за одно место, мальчишки. – Деде хищно заулыбался. – Калеными щипцами держите.

– Надо дожимать. – Я скосился на висевшую на стене карту. Только еще попробуй дожми. Тяжеловато нашим будет – считай, одни в Венгрии… Земля-то чужая.

– Чужая, не чужая – а мадьяры на австрияков уже лет сто как зубы точат, – отозвался дед. – А уж знать там горячая – сами генералов повесят и хлебом-солью наших встретят… смотря чего им пообещают.

– Своего собственного короля. – Я пожал плечами. – Если ее величество Анна-Мария согласится отказаться от одного из титулов и венгерской короны – мадьярские рода наверняка ее поддержат. Если уже сейчас не поддерживают.

– Меня мало интересует внутренняя политика Рейха. – Дед махнул рукой. – Впрочем, вряд ли ты думаешь, что прилетел сюда из Петербурга, чтобы обсуждать каких-то там мадьяров.

– Определенно, – вздохнул я. – Работы хватает и в столице – и если уж ты решил проделать такой путь – наверняка нашлись причины посерьезнее.

– Ну… Как насчет повидать единственного внука? – Дед поправил лацканы пиджака. – Привести в порядок дела с наследством… И заодно обсудить твою грядущую свадьбу.

– Мою свадьбу? – Я едва не закашлялся от удивления. – А тебе не кажется, что сейчас не лучшее время?

– Кажется, – каркнул дед. – И, тем не менее, в столице брак князя Александра Горчакова и наследницы германского престола считается уже чуть ли не решенным делом. И более того – сам император Павел, похоже, всячески одобряет эту… затею.

– Вот как? – усмехнулся я. – В таком случае, мне будет крайне неловко разочаровывать его величество. Но все-таки придется.

– Слава тебе Господи! – Дед запрокинул голову к потолку. – Приятно видеть, что мои старания не пошли прахом – и я не вырастил идиота!

– Очень надеюсь, – осторожно отозвался я. – Хотя, признаться, я несколько удивлен твоей радости. Все-таки положение мужа царственной супруги открывает немалые перспективы.

– К черту такие перспективы, Сашка! И дело даже не в том, что твоему ненаглядному Павлу вовсе не будет лишним убрать тебя подальше от столицы. Чтобы после моей смерти понемногу прибрать к рукам все, что останется без хозяина. – Дед сердито сдвинул брови. – Потери заводов и капитала ты вполне сможешь компенсировать новыми землями и титулом… Признаться, я даже удивлен, что германская красотка еще не пообещала тебе в придачу к собственным прелестям корону Богемии, Венгрии и какой-нибудь объединенной Югославии.

– Звучит неплохо, – улыбнулся я. – Осталось попросить вороного коня и деревянную саблю.

– Боишься, что тебя нарядят в парадный мундир, обвешают орденами и посадят на трон для красоты? – Дед понимающе кивнул. – Я бы тоже боялся… Но вряд ли твоя королевна настолько глупа. Ты слишком хорош, чтобы оставить тебя без полномочий. Нет, Сашка, дело не в этом… точнее – не только в этом.

– А в чем же тогда?

– В детях. Тебе не дадут вырастить сына русским. Знать Рейха проглотит Горчакова в качестве принца-консорта – но уж точно не в качестве наследника германского престола. Ему придется взять родовое имя матери и всю жизнь говорить исключительно на немецком. – Дед мрачно усмехнулся. – Конечно же, если ты не хочешь, чтобы эта самая жизнь оказалась прискорбно-короткой.

– Я не хочу, чтобы мой… чтобы наш род прервался, дед. Думаю, этого вполне достаточно, чтобы отказаться от самой блестящей партии.

– И даже от короны. Пусть Павел сам женится на Анне-Марии, если ему так уж хочется укрепить союз держав – или пусть ищет другого идиота вместо моего внука. Я не…

Договорить дед не успел – замолк буквально на полуслове. Нет, в кабинете было все так же тихо, и никто не спешил помешать нам… пока не спешил. Приближение сильного Одаренного мы оба почувствовали даже раньше, чем в коридоре послышались торопливые шаги. И когда дверь распахнулась – дед уже развернулся к ней лицом.

– Доброго дня, князь… князья, – тут же поправился фон Лихтенштейн. – Простите, что вынужден прервать вашу беседу – но ее величество желает вас видеть.

– Разумеется, – кивнул я. – Вам известно, что случилось?

– Да. Впрочем, я не уверен, что могу говорить об этом при… посторонних. – Фон Лихтенштейн осторожно покосился на деда. – Но уверяю вас – это буквально вопрос жизни и смерти!

Я на всякий случай перечитал еще раз. И еще – с самого начала, внимательно, дотошно вглядываясь в каждую строчку. Будто чужой язык мог каким-то образом утаить истинный смысл послания, подсунув вместо него нечто совершенно немыслимое… Ну, или мои познания немецкого оставляли желать лучшего.

И все же я не ошибся: познания не подвели, и на покрытом бурыми пятнами листке бумаги было написано именно то, что я прочитал в самый первый раз.

– И давно?.. – Я отложил письмо – осторожно, будто оно могло взорваться. – Проклятье, откуда это вообще взялось?

– Примерно полтора часа назад этот… этот текст, – Хельга явно не без труда нашла хоть как-то подходящее слово, – напечатал на машинке Жан-Люк Дюбуа, лейтенант из французского штаба. И сразу же после этого достал револьвер, взвел курок и снес себе полчерепа.

– Что?! – выдохнул я. – Так вот откуда на бумаге кровь…

– Именно, князь. – Фон Лихтенштейн почему-то заговорил тише, почти перейдя на шепот. – Но самое странное во всей этой истории – даже не жуткая смерть. А то, что бедняга – если верить словам сослуживцев – вообще не знал немецкого!

Странное – но уже не удивительное. Я почти сразу сообразил, что несчастного лейтенанта угробила та же сволочь, что с завидной регулярностью пыталась пробраться в мои сны. Таинственный менталист, убивший Гижицкую в Лотарингии, явно умел кое-что посерьезнее копаний в голове – но то ли мой рассудок был ему по зубам, то ли просто везло.

Пока что.

– Послание от канцлера, – вздохнул фон Лихтенштейн.

– И весьма эффектно доставленное. И все же, дорогой внук – может, потрудишься прочитать его вслух?

Деда Хельга не звала – хотя бы потому, что понятия не имела, что он уже прибыл в Регенсбург. Но мне даже в голову не пришло оставить его в кабинете – а фон Лихтенштейн, конечно же, не возражал. Да и сам старик уж точно не пожелал бы пропустить что-то важное – поэтому сейчас сидел на диване напротив и нетерпеливо буравил меня взглядом.

– Не имею никакого желания воспроизводить… это. – Я снова бросил взгляд на окровавленную бумажку и поморщился. – Если вкратце – канцлер фон Каприви, фактически, выдвинул ультиматум с целью принудить ее величество Анну-Марию к переговорам. Он требует приостановки военных действий на западном фронте, созыва совета курфюрстов и проведения выборов кайзера. – Я на мгновение задумался. – Разумеется, рейхстаг под его руководством не признаёт и не признает ни титул императрицы, ни саму законность ее коронации в Риме. Как и мы не признаём законными полномочия канцлера, во всеуслышание объявив его виновным в государственной измене.