Пожалуй, Павел мог перебросить тяжелую технику морем – хоть в тот же Антверпен. Но то ли не желал делать работу за нас с Жозефом и Хельгой, то ли панцеров до сих пор не хватало даже на восточный фронт – в конце концов, там Каприви все еще располагал куда более серьезными силами, чем стояли на нашем пути.

– Уверен, вы справитесь и так, друг мой. – Оболенский похлопал меня по плечу. И не забывайте – в наших интересах, чтобы армия его величества императора Павла успела к Вене раньше той, что поведете вы. Если эльзасцы каким-то чудом займут столицу Рейха – Жозеф может посчитать это собственной победой… И наверняка пожелает изменить условия пактов.

– Я не верю этому старому пингвину ни на грош, – проворчал я. – И именно поэтому и настаиваю, чтобы западный фронт усиливали русскими солдатами, офицерами и оружием. Каждая винтовка, которую нам отправят из Петербурга или Тулы, рано или поздно станет козырем в любых переговорах… Не говоря уже о том, что не помешает как следует помогать тем, кто сражается на нашей стороне.

– Мы уже получили груз от Судаева. – Оболенский развел руками. – И все ваши передовые отряды снабжены автоматическим оружием.

– И этого в сотню раз меньше того, что нужно! – буркнул я. – Никто не говорит про самозарядные винтовки – тирольцам до сих пор приходится воевать с допотопными штуцерами… Неужели так сложно распечатать один-единственный армейский склад с «трехлинейками»?

– Увы… Поставки оружия, подвоз боеприпасов, продовольствия – бич любой войны. – Оболенский нахмурился – и вдруг хитро улыбнулся. – Впрочем, вы сможете лично задать пару вопросов тому, кому мы обязаны винтовками для эльзасских егерей.

– Лично? – Я приподнял бровь. – Боюсь, это случиться нескоро – едва ли я смогу вернуться в Петербург раньше, чем Каприви подпишет капитуляцию.

– Вы не сможете, друг мой. А вот Петербург, похоже, решил навестить вас…в каком-то смысле, – отозвался Оболенский. – Видимо, кое-кому там не терпится повидаться с внуком.

– Что?! – Я не поверил своим ушам. – Вы же не хотите сказать…

– Думаю, вам стоит чуть меньше торчать на передовой. И чуть чаще читать телеграммы из штаба. – Оболенский залез рукой в карман на кителе и протянул мне сложенный вчетверо листок. – Сиятельный князь Александр Константинович Горчаков прибывает в Регенсбург завтра утром.

Странно, но я почему-то нервничал. Куда сильнее, чем на переговорах с четырьмя европейскими монархами. Сильнее, чем в катакомбах Ватикана. И, пожалуй, даже сильнее, чем перед ночной переправой через Дунай и штурмом Регенсбурга – хотя там я сто раз мог свернуть шею или поймать лбом пулеметную очередь. И едва ли дело было в какой-то особенной отваге, уверенности в собственных силах или даже опыте. Просто судьба уже подготовила меня чуть ли не ко всему на свете.

Кроме встречи с собственным дедом.

Я имел тысячу оснований гордиться собой: заключил так нужный Павлу союз с Британией и Францией, стал близким другом и деловым партнером американского президента – и доверенным лицом будущей правительницы германского Рейха. Остановил войну на Карибах и, фактически, обеспечил не только создание полноценного западного фронта в Европе – но и успешное его продвижение в сторону Вены. Переиграл на встрече в Ватикане самого короля Георга – опытнейшего в подобных закулисных схватках бойца. Продвинул интересы российской короны, везде, где это вообще было возможно – и при этом как будто нигде не облажался.

В конце концов, это не я ехал к деду на поклон, а его везли откуда-то с севера Регенсбурга ко мне. В здоровенный роскошный кабинет, раньше принадлежавший кому-то из местных военных чинов. Мебель из темного дерева, ковры, караул из эльзасских егерей – все вокруг буквально подчеркивало мои успехи и высокий статус.

А я все равно дергался, как юнкер-первокурсник перед экзаменом, и никак не мог окончательно успокоиться – будто даже стольких выдающихся достижений почему-то оказалось недостаточно, чтобы впечатлить одного-единственного ворчливого старика. И сколько я ни пытался читать донесения с передовой – так и не прогнал мысль, что дед прямо сейчас войдет без стука – и тут же примется отчитывать меня за провалы, сомнительные выкрутасы и бесполезный риск – но в первую очередь, конечно же, за немыслимое и постыдное для единственного наследника рода Горчаковых скудоумие.

И дед действительно вошел. И действительно – без стука.

– Ну у вас тут и погодка, – проворчал он, на ходу расстегивая мокрый плащ. – Будто обратно в Петербург прилетел.

– Дед!

Я буквально выпрохнул из кресла, махнул вокруг стола – и через мгновение уже стиснул старика в объятиях.

И тут же осторожно отпустил – настолько хрупким вдруг показалось тело под одеждой. Ростом я уже давно обогнал деда, зато он всегда был плечистым и кряжистым… раньше был. А теперь превратился в тень себя прежнего: щеки впали, а на коже не только прибавилось морщин, но и сама она истончилась и пожелтела, как после долгой и тяжелой болезни. Мы не виделись всего полгода, и за это время дед исхудал чуть ли не до костей – и особенно это стало заметно, когда он снял плащ.

Но самое страшное и тоскливое я видел вовсе не глазами.

Дар деда напоминал ветхий глиняный сосуд. Еще целый, но уже давший трещину, через которую влага утекала куда быстрее, чем он успевал наполняться. Одному Богу известно, чего стоили те дни, когда я вступал в бой и нуждался во всей мощи родового Источника без остатка, а деду приходилось тянуть на личном резерве. За каждую мою победу он заплатил собой – в буквальном смысле. Здоровьем, силой… месяцами жизни.

Которых и так вряд ли оставалось много.

– Ну хватит уже просвечивать! – Дед сердито швырнул на диван мокрую шляпу. – Я тут как в подштанниках стою. Иди лучше обними старого… Да не сломаюсь, не бойся!

Даже голос изменился – стал совсем хриплым, каркающим – и звучал чуть ли не вдвое тише, чем раньше. Будто одряхлел и лишился сил вместе с телом.

Прежним остался только характер – фирменное Горчаковское упрямство, заставлявшее деда не только жить, но и действовать. Жестко и планомерно, каждый день взваливая на себя уже давно непосильную ношу столичных политических игрищ и бесконечных заседаний Государственного совета.

Уж не от них ли он удрал сюда, почти на самую кромку западного фронта?

– Ладно. Понежничали – и будет. – Дед отступил на пару шагов и опустился в кресло. – Давай рассказывай, что тут у вас на самом деле происходит. По радио такое рассказывают – сам понимаешь… Их послушать, так сиятельный князь Горчаков уже чуть ли не саму Вену занял.

– Вену пока нет, – усмехнулся я. – Регенсбург – как видишь. Но и до столицы дойдем, не переживай.

Деловой настрой деда передался и мне. И раз уж разговор пока не касался оценки моих личных действий – его вполне можно было считать приятным… Ну – или почти приятным. Я не торопясь обошел стол, устроился на свое место – и начал. Издалека, чуть ли не самых переговоров в Ватикане, о которых даже среди высших столичных чинов наверняка было известно не так уж много. Потом перешел к переправе через Рейн и маршу до Штутгарта, потом к Нюрнбергу – и в конце концов закончил там, где сейчас стояла французская армия – примерно в полусотне километров отсюда на юго-восток.

– Да уж, задали вы немцам жару, нечего сказать, – довольно кивнул дед. – Выходит, и винтовки эти Судаевские пригодились, и ребята наши из Петербурга.

– Еще как пригодились. – Я откинулся на спинку кресла. – Нам бы еще панцеров – а то у мсье Жозефа с этим не густо.

– Панцеров – не жди. – Дед покачал головой. – У тебя тут и так, можно сказать, три армии. А у российской армии – наступление.

– Планируется? – уточнил я.

– Вовсю идет! Тебе что – вообще не докладывают? – Дед хлопнул ладонями по подлокотникам – но тут же успокоился. – Впрочем, тут как раз удивляться особо нечему – там все так резво пошло, что никакой телеграф не успеет.