Я ходил по пустому лесу, собирал просто так осенние листья, которые падали мне на плечи; вечерами, раскладывая эти листья на столе, восстанавливал свои дневные маршруты и с грустью отмечал, что Медвежье Государство опустело. У Вологодского ручья перестали мне встречаться следы Мамаши и ее детского сада. Реже находил я и следы Хозяина. Он, пожалуй, тоже посещал овсяные поля, но до овсов ему было гораздо ближе, и днем после ночных походов он возвращался в свое летнее хозяйство. А как с остальными медведями? Останутся ли живы, а если останутся, то заглянут ли обратно в свои «дома» перед тем, как уйти на зимние берлоги?

И мои медведи вернулись. Вернулись в конце сентября. Хозяин по-прежнему занял дорогу в лес. Мамаша снова показывалась у Вологодского ручья. Объявился и Лесник. Позже всех прикатил с овсов в лес Дурной. Все заняли свои прежние хозяйства, но ненадолго. Приближалась зима. Рядом был снег, мороз, крутые метели, слепые бураны, и медведи отправились на берлоги.

Первым на зиму ушел Мой Мишка. В своей последней дороге с Верхнего озера я не нашел следов Лесника и Дурного медведя. Перестал потрескивать по кустам Черепок. А последним исчез Хозяин — последними уходят на берлогу обычно самые большие медведи...

Но я еще оставался в лесу, собирался зимовать, и последний раз пошел за продуктами. В этот раз обратно в свою деревушку я особенно не торопился. Телят из леса давно угнали, вместе со стадом ушли из леса и пастухи. Я оставался в лесу один — в пустой деревушке меня никто не ждал, мне некуда было торопиться, я остановился, скинул рюкзак, присел на колоду и закурил. От частых осенних дождей лес вымок, почернели стволы елей, лес стал грустным, прощальным, и мне очень захотелось именно сейчас сказать моему Медвежьему Государству, Государству доброму и открытому для меня, простое «до свидания».

Я сказал это «до свидания» тихо, почти про себя. Но мне ответили. Ответили не близко, но ясно: «Чик-чик... чик-чик...» Так всегда случайно потрескивает неосторожный сучок под мягкой медвежьей лапой... Кто-то еще не заснул, кто-то ходил, что-то проверял, искал. Но совсем скоро это медвежье «чик-чик» в лесу уже не раздастся, его не будет до самой весны.

Спокойной вам зимы, друзья...

Зима начиналась трудно и долго, приходила несколько раз и всякий раз отступала. От кислого снега и поздних густых дождей лесные дороги вспухли и стали непроходимыми. Я давно собирался оставить свой лесной домик и выйти к людям. В Москве меня ждали дела, но выбираться из леса с грузом по тяжелой, непроходимой дороге я не решался и ждал крепких, верных морозов, которые, по моим расчетам, вот-вот должны были прийти и схватить, вымостить прочным льдом кислые, распухшие болота.

Наконец озеро укрылось первым льдом. Лед крепчал с каждым днем, но был не прозрачным, а мутным, седым — такой лед редко оставался лежать до весны. Это была первая примета того, что тепло еще вернется, что озеро снова откроется темной, дымящейся водой, — и примета подтвердилась. Мороз опять отступил, и лед на озере растащило, разбило теплым южным ветром. И снова я ждал, когда вернется зима, когда уляжется сырой ветер и когда вместо него потянет суровым холодом с севера, а на небе появятся, наконец, большие морозные звезды настоящей зимы.

Но южный ветер не стихал, сплошная мутная мгла, что висела над крышей моего дома, никак не уходила, и каждая новая ночь, как и предыдущая, слепо и тяжело опускалась на пустую лесную деревушку. В такие ночи я подолгу не спал, топил печь, записывал в дневник все, что осталось в памяти от недавних встреч в тайге, и неприятно, тревожно слышал за окном изводящий вой ветра.

Я жил тогда в пустой лесной деревушке один. Еще совсем недавно рядом со мной был мой Верный, который успел к зиме подрасти. Наверное, с собакой было бы куда проще, а может быть, и веселей. Но Верный погиб, не пройдя со мной до конца все лесные дороги 1965 года. Собака заболела, у меня не было для нее никаких лекарств, и я мог только как-то успокоить, согреть своего верного друга.

Я укладывал собаку рядом с собой на лавке у печи, укрывал ее одеялом. Утром я поднимался с лавки, шел к умывальнику, на озеро за водой, за дровами, а собака, потеряв в болезни все свои силы, оставалась неподвижно лежать на месте и только по оставшейся еще привычке — не потерять хозяина — чуть заметно поводила следом за мной полузакрытыми, тусклыми, догорающими глазами.

Верного я похоронил недалеко от своего дома, как хоронят обычно собаку-друга.

В Москву я вернулся только в декабре. Работа, встреча с друзьями, стопки непрочитанных журналов, что дожидались меня с самой весны, — все это сразу отодвинуло недавние лесные встречи. А память о тяжелой осени, о трудной зиме, память о собаке, оставшейся навсегда там, в лесу, казалось, никогда не вернет этим встречам их тепла, радости, а оставит только грусть и вряд ли так скоро позовет меня обратно в лес.

Но в конце января я получил письмо, простую, бесхитростную весточку от Петра, с которым летом мы вместе пасли на лесном пастбище телушек, ловили рыбу, пекли в русской печи хлеб. В письме говорилось о том, что в лесу по зиме был Василий, охотился, искал куницу, что с весны в лесную деревушку вряд ли отправят теперь стадо, так что на озере будет тихо, и что снега сейчас так много, что в лес не пробраться теперь, поди, и на охотничьих лыжах...

И что-то сразу изменилось во мне с этим письмом, что-то остановило разом всю мою городскую суету, и уже в конце января я стал снова собираться обратно в свой лес.

Зачем? Что собирался искать я дальше?.. Глухие таежные озера я уже нашел. Я видел и волков и лосей. Встречался с медведями. Отыскал в лесу все старые тропы, подновил на них стрелочки и тески, что указывали путь по тайге. Всего этого мне вполне хватало, чтобы сесть за письменный стол и начать работу над книгой. Что же еще собирался я открывать для себя в знакомом лесу, на берегах знакомых озер? Не знаю. Но с каждым днем все чаще и чаще вспоминал я теперь избушку на Долгом озере, которую отыскал только по осени и подправил, вспоминал лодку, которую починил и на всякий случай убрал подальше от полой воды в кусты. Я вспоминал свой котелок, оставленный в домике на берегу лесного озера, свой топор, свое повидавшее виды одеяло, которые тоже, наверное, ждали меня там, в лесу... По ночам мне снился огонь в печи, как наяву, видел я во сне шнур перемета и слышал, как в глубине озера на этом шнуре тупыми толчками отзывается громадина-щука, попавшаяся на крючок.

В окно моей московской комнаты все еще бились городские метели-сквозняки, еще приходилось спускать от мороза уши лохматой шапки, но я уже знал, что зима уходит. Острое чувство приближающейся весны не могло меня обмануть. Это чувство обострялось, становилось беспокойней и нетерпеливей, когда слышал я за окном первую песенку-колокольчик большой желтогрудой синички. А потом первая капель, первая сосулька, первая лужица на дороге, первый клочок-проталина оттаявшей весенней земли и на этой дымящейся проталине первые, уставшие с дороги, весенние грачи.

Я уже собирал вещи, готовил снасть, снаряжал патроны, хотя и знал, что попасть в лес по весне с грузом почти невозможно. Не знаю, как бы дожидался я отъезда, если бы рядом со мной не было тогда Бурана.

Бурана я принес домой маленьким месячным щенком-кутенком. Буран был лайкой, и у него к месячному возрасту уже поднялись острые, чуткие ушки и веселым калачиком загнулся к спине хвостик-крючок. Я возился со щенком все свободное время. Носил его гулять, учил слушаться, а когда мой будущий пес крепко спал в корзинке, я старался представить, как мой Буран вырастет, как станет большой собакой и как вместе с ним мы будем мирно жить на берегу Долгого озера в небольшой лесной избушке, жить рядом с таежными птицами и зверями.

В дорогу мы отправились лишь в мае. Быстро добрались до реки Шильды, но здесь, где начинался наш лес, надолго остановились. Дороги в лес все еще не было. Шильда гудела весенним широким половодьем. В лесу в эту зиму было много снега, снег лежал в лесу долго, но на этот снег в середине мая упала по-летнему знойная жара, и за день-два эта жара высушила по деревне до пыли дорогу и разом растопила в лесу почти весь снег. Растаявший снег глубокой, широкой водой катил по лесным дорогам к реке, затопил все лесные болота. По такой весенней воде я с трудом добрался до края леса, но дальше пути не нашел.