Мне оставалось только ждать, когда вода спадет, и слушать еще и еще раз рассказы-известия, принесенные из леса по настам. Насты в этом году были крепкие и долгие. В апреле чуть ли не каждый день пекло солнце. На солнце снег плавился сверху, раскисал, но после солнца уже к вечеру объявлялся крутой мороз и схватывал раскисший снег прочной ледяной коркой. По такой морозной корке, по настам, в эту весну нередко разъезжали даже на лошадях. По таким прочным настам и ходил в лес, в брошенную деревушку Василий.
Василий ходил в лес за рыбой. К этому времени в озере пробуждались от зимнего сна-вялости косяки плотвы-сороги. Густые стаи этих рыб еще подо льдом шли к устью ручья, готовясь в путь-дорогу на нерест. Василий ломал пешней лед у ручья, ставил сети и ловил из-подо льда крупную, тяжелую плотву.
Это было в апреле. Медведь к этому времени уже поднялся из берлоги, пробудился и отправился по настам на поиски корма. Василий видел следы большого медведя на Черепове — зверь на широких махах гнал по насту лося. Лось проваливался, пробивал копытами наст, обдирал ноги о льдистую, острую кромку мерзлого снега. Медведь шел следом легко, наверное, все-таки догнал лося, но Василий по следам не пошел и, чем окончилась эта весенняя охота, не знал.
Видел Василий следы медведя и около самой деревни. Этот медведь был поменьше. Следы были свежие, и собака Василий, Копейка, ушла по этим следам и долго с лаем преследовала зверя...
Кто бы это мог быть? Кто из моих старых знакомых осмелился заглянуть в деревню? Кто охотился за лосем на Черепове, где обычно вертелся лишь небольшой медвежонок Черепок, который, конечно, не стал бы тягаться с лесным быком?.. На эти вопросы я мог ответить лишь там, в лесу, а не здесь, на берегу разлившейся реки.
Вода в реке пошла на убыль, пошла споро, почти на глазах. Я уложил в рюкзак все, что могло войти в него, и собрался в первую дорогу. Мне предстояло забросить в лес три таких рюкзака, каждый из которых потянул бы на весах не менее трех пудов.
В первую дорогу Бурана я не взял. Нести на руках его было трудно, а мучить маленького щенка на весенних гнилых дорогах я не хотел. Бурана я оставил Петру. Он как-то заманил его в кладовку, закрыл там, а я потихоньку выбрался из дома и тронулся в путь.
До Менева ручья я добрался без особых приключений и даже ни разу не зачерпнул сапогом весеннюю воду. Два километра весенней дороги оставались за плечами, впереди было еще двадцать с лишним километров пути, но мне почему-то верилось, что и дальше меня не ждут никакие особые преграды, кроме кислых весенних болот. Но у Менева ручья дорога в лес преподнесла мне первый сюрприз.
Неширокий по летнему времени ручей сейчас разлился. Вода приподняла бревна старого моста и растащила их вслед за собой по ручью. Дороги на ту сторону ручья не было...
Конечно, я не задумывался бы, как быть: возвращаться или переплывать весенний ручей, не будь со мной тяжелого рюкзака, — тогда бы я очень скоро форсировал водную преграду. Но рюкзак на себе с берега на берег через буйную полую воду не переправишь, и пришлось мне, вооружившись топором, наводить через Менев ручей первую в этом году переправу.
Рядом с ручьем не было подходящего леса, а из худосочной, ломкой ольхи ни плота, ни моста не сделать, и я принялся разыскивать по ручью бревна, унесенные полой водой.
Бревна по течению унесло далеко. По одному я вылавливал эти бревна, плавил их вверх по течению, собирал в плот, потом, забравшись по грудь в воду, разворачивал этот плот поперек ручья. И когда плот одним концом уперся в бугорок, оставшийся среди полой воды от противоположного берега, я, наконец, облегченно вздохнул, если так можно было назвать то, что получилось у меня вместо глубокого вздоха. Мокрый, грязный, в одних трусах стоял я около своего рукотворного моста с топором в руках, и этот топор судорожно трясся в закоченевшей руке. И все-таки на ту сторону Менева ручья я перешел победителем.
Наверное, после нескольких часов возни с мостом и полагалось мне немного передохнуть, но я напрочь отказался от отдыха, посчитав, что на ходу, да еще под рюкзаком, я скоро избавлюсь от леденящего изнутри холода. Шел я быстро. В лесу еще местами лежал снег, осевший, жесткий сверху, ноздреватый — зима еще оставалась в лесу под ельниками, в канавах, — а рядом со снегом, на местах повыше и посветлей, уже цвели первые фиалки. Черемуха только-только набирала лист и стояла будто в зеленом тумане. Вокруг пели птицы, пели неумолчно, громко. Я шел через туман ожившей черемухи, через бесконечные птичьи песни и тоже негромко пел. Долгая зима, ожидание встречи с лесом остались позади. И вот она, эта встреча. Вот он, лес! Вот эта дорога, знакомая до мелочей, старая, трудная, лесная дорога, которая в прошлом году увела меня, пожалуй, навсегда в тайгу...
Почти сразу за Меневым ручьем на дороге лежали следы небольшой медведицы и двух крохотных медвежат. Медведица вышла на дорогу по сухой грядке и шла впереди меня в сторону Собольей пашни. След тянулся по дороге километра три. Медведица шла не спеша, обходила лужи, грязь. Медвежата топали рядом, то слева, то справа от матери, и тоже не лезли в воду, а выбирали место посуше, и только там, где маленькому зверенышу не удавалось удержаться на скате или на свале дороги, видел я скользнувшие к луже небольшие лапки-следы будущих хозяев тайги.
Медвежья семья добралась благополучно до Собольей пашни и свернула с дороги. В том году здесь я ни разу не встречал медвежьего следа. Откуда сейчас взялись здесь эти звери? Почему забрели к самому Меневу ручью и почему раньше, ни вчера, ни позавчера, не выходили на эту дорогу — других, прежних следов на дороге не было. Куда отправилась эти звери, что искали они: пищу или присматривали для себя новый дом, осваивали новое хозяйство?
До Пашева ручья медвежьих следов я не встретил. У ручья я остановился отдохнуть. Здесь в прошлом году я всегда встречал следы Хозяина, здесь видел иногда этого большого сумрачного медведя. Хозяин тоже должен был давно подняться из берлоги, но ни старых, ни новых следов Хозяина у Пашева ручья я не обнаружил. Не было знакомых мне отпечатков лап и на Прямой дороге, хотя вода с дороги уже сошла, и след мог бы остаться на обветрившейся лесной грязи...
К вечеру добрался я до Вологодского ручья, где когда-то в первой своей дороге пережидал ночь у дымящегося сырого костра. Я спустился к ручью, умылся; достал из рюкзака хлеб, сало, сахар, а после ужина внимательно осмотрел всю поляну, перешел по мосту на другую сторону ручья, прошелся по дороге и опять не отыскал знакомых мне медвежьих следов. А ведь в прошлом году здесь бродила медведица с медвежатами. Я встретился однажды с этой серьезной мамашей, почти столкнулся с ней нос к носу, но мы мирно разошлись. Неужели и этот зверь покинул свое прежнее хозяйство и тоже куда-то ушел?
Ночевать у Вологодского ручья мне не хотелось. На тайгу опускались теперь каждый вечер белые светлые ночи, и, застань меня в пути такая ночь, я вряд ли бы заплутал в дороге. Сейчас, когда лесная деревушка и мое озеро были совсем близко, я не мог больше откладывать встречу. Звал меня тут же продолжить путь и тот небольшой медведь-медвежонок Черепок, которого в прошлом году угощал я рыбой и сухарями.
Неужели и он расстался со своим «домом» и тоже куда-то переселился?
К поляне, где встречались мы с Черепком, я подходил тихо. Оставил на дороге рюкзак и, будто шел на тайное свидание, все время останавливался и внимательно выслушивал вечернюю тайгу... Вот он, прошлогодний пенек, где оставлял я медведю угощения. Здесь, за кустами черемухи, я прятался и, осторожно выглядывая из кустов, наблюдал первый раз за своим будущим другом.
Нет, Черепок не покинул свою поляну, вспомнил ее после зимнего сна и вернулся в свой «дом» — вот его следы, недавние, не очень большие. Он снова крутился у муравейников, что-то искал на краю леса. Здравствуй! Ну здравствуй, мой Черепок!
Как мне хотелось тогда остаться здесь до утра, подождать и, может быть, увидеть своего старого знакомого! Узнает ли он меня или нет? Не испугается ли?
