Завтра, точнее, уже сегодня я сделаю первый шаг туда, где перед большим знаком вопроса стоят два, не совсем обычные здесь, в глухой тайге, понятия: добродушие и доверчивость медведя.

Всю тропу до Верхнего озера я знал почти наизусть. От лесной деревушки, где жили пастухи, я плыл сначала на лодке. Лодку оставлял в конце озера, на берегу мелкого заросшего залива, и по чуть приметной тропе шел к дальнему таежному озеру, которое и Петро, и Василий называли Верхним. Старая, давно не хоженая лесная дорожка миновала поляну и осторожно пробиралась между двумя угрюмыми елями.

Эти ели всегда казались мне воротами в лес. Здесь я обычно останавливался, курил и только потом шел дальше через густой, слепой ельник. Ельник оканчивался, и очень скоро над тропой нависала высокая и кривая береза с наростом плоского узорчатого гриба. До этой березы было всего пятнадцать минут быстрого шага. И почти сразу за березой встречал я обычно следы медведя.

Сегодняшние свежие следы уже лежали на моей тропе, и я еще раз убедился, что этот медведь выходит на прогулку когда ему вздумается, — по-моему, у него не было никакого определенного распорядка дня. Он мог появиться около березы и днем, и вечером, и утром. Выйдя на тропу, этот зверь брел дальше к болоту, по пути задерживался чуть ли не у каждой кротовой норы, иногда рылся в кустах, сворачивал на лесную поляну и так, не торопясь, добирался до ягодного болота, которое именовалось Первым Сокольим.

Никаких соколов рядом с болотом за все время я так и не увидел, но ягоды на Первом Сокольем были, и медведь их собирал. Густой мокрый мох долго хранил следы зверя. Медведь крутился около ягодных кустов, мял их, обсасывал кисти голубики, обрывал бруснику вместе с листьями и всегда успевал уйти с болота до моего появления.

Кто он? Он не велик. Василий, пожалуй, оценил бы его солидность в пудах: «Медвежонок пудов на пять». Может быть, но меня интересовал прежде всего характер этого зверя. В следах не было последовательности. Медведь крутился по ягоднику бестолково, бродил по своим старым дорогам, где ягоды уже были оборваны, терял здесь много времени, вместо того чтобы пройти сразу чуть дальше.

Не задумывался этот медведь, видимо, и обо мне, не искал встречи с человеком, а мои следы просто игнорировал. Иногда я ждал его у края болота, ждал подолгу, другой раз издали слышал, как брел он по кустам, но увидеть так и не увидел. Позже, изучив пути и время прогулок этого животного, я пришел к выводу, что встретиться с ним на тропе так же трудно, как с человеком, который никогда не знает сам, что он будет делать в следующую минуту. Это был какой-то дурной, бестолковый медведь.

Я оставлял дурного медведя в покое и шел дальше, зная всякий раз, что совсем скоро встречу следы еще одного медведя.

Первое Соколье болото податливо похлюпывало под моими ногами, пофыркивало сырым торфом и оставалось позади. Снова мою тропу сжимал непролазной стеной черный ельник. В этом месте с лесной дорожки я часто вспугивал рябчиков. Рябчики, наверное, уже привыкли ко мне и далеко не улетали. Они рассаживались по еловым ветвям и с любопытством крутили головками, провожая меня дальше.

Сухой еловый остров заканчивался, и начиналось еще одно болото, которое именовалось Вторым Сокольим. Со Второго Сокольего болота и начинались владения еще одного медведя. Еловый остров, который я только что миновал, был как бы ничейной территорией, своеобразной вспаханной полосой — ни один из соседей сюда, кажется, никогда не заглядывал: муравейники стояли нетронутыми, черничник был не объеден.

Хозяин Второго Сокольего болота оставлял после себя неторопливые тяжелые следы. Первый раз я вступал на территорию этого медвежьего «дома» осторожно, старался не попадать своим сапогом в отпечаток медвежьей лапы, старался ничем не выдать своего присутствия в чужих владениях. Но на следующий день свежих следов медведя на тропе я не обнаружил: медведь, видимо, узнал обо мне и обошел мои следы стороной, по кустам.

Так повторялось несколько дней подряд — зверь на тропу старался не выходить. Угрюмая осторожность этого зверя, его недоверие к чужому вызвали у меня откровенное уважение, и я дал медведю имя. С тех пор от Второго Сокольего болота до Верхнего озера я ходил по тропе, которая принадлежала «Леснику». Он должен быть хмурым и даже немного сердитым, этот Лесник. А, встретив тебя, должен посмотреть в твою сторону пристально, выжидающе, будто желал спросить: «Кто ты и что скажешь?»

Но до каких-либо разговоров между нами было еще далеко. Медведь по-прежнему сторонился меня, старался не пользоваться тропой, которую волей-неволей захватил я, а я, честное слово, немного побаивался этого угрюмого, скрытного зверя.

На Верхнем озере я ловил рыбу, плавал на плоту вдоль заросших заливов и старался перехитрить щук. Озеро мне нравилось, оно будто звало меня к себе, и я навещал эту тайную глубокую воду таежного озера каждый день и каждый день встречал свежие следы Лесника.

Лесник по-прежнему уходил от меня, избегал встречи, оставляя мне лишь широкие глубокие следы на мягкой белой глине около вывороченных с корнями деревьев. Другой раз следы затекали водой на моих глазах — медведь только-только был здесь. Я останавливался, ждал, когда он уйдет подальше. Порой мне казалось, что зверь где-то совсем рядом и тоже ждет и откуда-то пристально смотрит на меня. Лес молчал. Молчали птицы. Хотелось как-то снять это тягостное напряжение, прогнать от себя мысли: где медведь, следит ли за мной? А вдруг?.. Но я не решался даже закурить, чтобы лишний раз не выдать себя. Не шевелясь, я стоял около свежих следов медведя минут пять — десять, потом осторожно шел дальше. А на обратном пути с озера снова видел его следы, только что оставленные на тропе: Лесник снова проверял свою дорогу. Следы человека, его запах не могли не беспокоить медведя: ведь мои следы лежали в его «доме».

Что-то надо было предпринимать. Конечно, проще было бы встретиться с ним и все-все ему объяснить. Но как это сделать? Этого я не знал. А уходить не хотелось. Тайный лесной зверь тянул к себе, и я все чаще и чаще ловил себя на мысли, что теперь хожу в лес только для того, чтобы встретиться и как-то объясниться с Лесником.

Теперь, добравшись до Второго Сокольего болота, я стал оставлять на тропе свои знаки: делал ножом метки на вывороченных еловых корнях, ронял на тропу стружки с рябиновой палочки, оставлял на камнях пустые спичечные коробки и яркие бумажки от сигаретных пачек. Я не боялся уже курить в дороге, и Лесник не уходил, не сторонился моих своеобразных заявок, но, как и в самом начале, тихо и тайно бродил за мной следом.

Мы с ним жили как бы в одном доме без перегородок, но ни разу не встречались, не видели друг друга. Я его не видел — это точно. А как он?

Спичечные коробки и яркие бумажки от сигаретных пачек оставались нетронутыми, но каждая новая отметка на тропе все-таки задерживала зверя. Перед каждым предметом, недавно появившемся в лесу, Лесник останавливался за несколько шагов, а потом только шел дальше.

Иногда я возвращался с озера в сумерках. В темноте по тропе приходилось идти осторожно, чтобы не поранить лицо об острые еловые сучки. Я внимательно прислушивался, старался разобрать ночные голоса. Порой, услышав странный лесной звук, я останавливался. Во время таких остановок мне не раз приходил на память угрюмый характер Лесника. Вряд ли этот зверь потерпит шутки и фамильярность, за которые сейчас в темноте можно было принять любой мой неосторожный шаг.

В середине августа дни умирали раньше и быстрей. Ночные дороги по лесу стали повторяться чаще, и смутная тревога теперь почти не покидала меня. Мои хождения на Верхнее озеро казались мне какой-то странной охотой. Кого за кем? И я часто ловил себя на привычном для зверовых охот движении правой руки к рукоятке охотничьего ножа — этот нож теперь был всегда со мной.