Женщина равнодушно пожала плечами:

— Не знаю.

Далила представилась и сообщила о цели визита — сразу же выяснилось, что Калоева вот-вот придет. Женщина просияла и радостно защебетала:

— Я Вера Николаевна, мама Мариши. Проходите, пожалуйста, дождитесь ее обязательно. Дочка мне не простит, если вас отпущу.

Самсонова ее успокоила:

— Да-да, я дождусь. А далеко ли Марина ушла? — спросила она.

— В аптеку. Здесь, рядом совсем, за углом.

— Она заболела?

Вера Николаевна протяжно вздохнула:

— Какое уж тут здоровье. И Марише неможется, и я расхворалась. Ах, ну надо же, — запричитала она. — Мариша из дому не выходит, с дивана почти не встает, а тут, как назло, за лекарствами выскочила. И именно в тот момент, когда вы пришли.

— Я не надолго, — сказала Далила.

— Нет-нет, я не к тому, просто счастье, что вы пришли. Мариша все эти дни только о вас и говорит. Теперь и я ваши книжки читаю.

Самсонова поинтересовалась:

— И как они вам?

— Поучительно, даже очень. Жаль, что на старости лет узнаю, как неправильно я жизнь прожила.

Обиженно взглянув на Далилу, Вера Николаевна вопросила:

— Где она раньше была, эта наука? И почему нас никто таким премудростям не учил?

Самсонова горестно усмехнулась:

— К сожалению, не всегда они помогают. Я вот и сама овладела премудростями, и других премудростям этим учу, а ошибок наделала бездну. И продолжаю их делать.

— Но почему?

— Потому что слаб человек. Иной раз знаю, как должна поступить, но не всегда удается себя заставить.

Вера Николаевна улыбнулась:

— А я по вашей науке себя заставляю, у меня пока получается. Вы знаете, я даже эксперименты произвожу. Прочитаю страницу из вашей книжки и на соседке ставлю эксперимент.

Она вдруг всплеснула руками:

— Ой, да что это мы в прихожей стоим! Проходите в гостиную! Вы уж извините, там не прибрано. Как Мишу похоронили, Мариша прислугу сразу же отпустила. А сама убирать не может, сил нет. Только лежит и вздыхает.

И в самом деле, пройдя в гостиную, Далила увидела беспорядок. На диване поверх пледа лежала ее последняя книга, в которой она анализировала нравственный упадок современной семьи.

— Можно взглянуть? — спросила Далила.

Вера Николаевна поспешно кивнула:

— Конечно.

Книга была раскрыта на главе, посвященной лжи. Самсонова, исследуя природу лжи, в целом оставляла за человеком право на секреты и тайны. Она допускала, что, оберегая их, можно прибегнуть ко лжи, оставаясь порядочным человеком. Но призывала не увлекаться, рекомендовала беречь свою совесть, не грузить ее лишней ложью.

«Совесть — верный страж и защитник человеческих интересов. Беречь ее чаще выгодно человеку, чем наоборот. Случаи, когда идти наперекор собственной совести целесообразно, крайне редки, — утверждала Далила на этой странице. — Ложь не блюдо, а всего лишь приправа — говоря языком кулинарии. Если приправа начинает заменять основные продукты, блюдо безнадежно испорчено. Так и в человеческих отношениях: если ложь превалирует, они безнадежно испорчены. Более того, ложь — это яд, который в малых дозах — лечебен, а в огромных — смертелен».

Далила с интересом взглянула на Веру Николаевну и спросила:

— Это вы читали эту страницу?

Та кивнула:

— Да, именно я. Только что.

— А Марина это читала?

— Маришу все больше интересует, как устроен мужчина и как завоевать его сердце. Молодая еще, к тому же вдова.

Далила припомнила, что устройству мужчины она посвятила последние три главы. Именно там и лежала закладка.

— А как вы относитесь ко лжи? — спросила она.

Вера Николаевна пожала плечами:

— Увы, я известная правдолюбка, чем когда-то даже гордилась. К сожалению, и Маришу так воспитала.

— Почему же «увы» и «к сожалению»? — удивилась Далила.

— Потому, что с годами я поняла: говорить всем и всегда правду в глаза — настоящая глупость. Глупость, которой подло гордиться. Вы правильно пишете в книге. Я с вами согласна. Действительно, человек так устроен, что не может прожить без лжи. Ложь порой необходима даже доброму и порядочному человеку. И я теперь вот Марише лгу. Много лгу: что здорова, что не волнуюсь, что все у меня хорошо. Лгу, и правильно делаю. Еще ей болезней и проблем моих не хватало.

— А что же она в аптеку тогда пошла? — невесело улыбнулась Далила.

Вера Николаевна виновато вздохнула:

— Значит, я плохо лгу. Много, но плохо. Видимо, неисправима. Ничего не поделаешь, пережитки прошлого. Справедливость, долг, честь, великодушие, благородство — так во мне и кишат. Все, чему когда-то на примере Павла Корчагина нас учили, к сожалению, в некоторых прижилось. А вот как со всем этим выживать, никто нам не объяснил. Хуже другое, Мариша меня превзошла, а время грязное — мутное время. Скажите, как в наши лживые дни жить по совести?

— Действительно трудно, — согласилась Далила. — Жить трудно, а хорошо жить, кажется, невозможно.

Вера Николаевна снова вздохнула:

— Вот и страдает она. Тяжело ей в этом несправедливом мире. Вы уж утешьте ее, я вас очень прошу.

Далила заверила:

— Обязательно. Для этого я и пришла.

В прихожей хлопнула дверь, и раздался звонкий девчоночий голос:

— Мамочка, я примчалась! Хоть ты у меня и здорова, но не сердись, буду лечить!

Вера Николаевна с просветленной улыбкой кивнула на дверь:

— А вот и Мариша. Доченька, у нас гости! — громко возвестила она.

В гостиную, прижимая к груди коробки с лекарствами, влетела стройная молодая женщина с восточным смуглым лицом. Далила ее узнала. Она тоже узнала Далилу и изумленно воскликнула:

— Вы?! Какая приятная неожиданность!

Самсонова поспешила прояснить цель прихода:

— Меня Елизавета прислала…

Закончить она не успела, Марина ее прервала, разочарованно сообщив:

— Да-да, отчеты готовы. Я все сделала в срок.

Вера Николаевна вставила:

— Она у меня аккуратная.

И тут же, ощутив себя лишней, вдруг заспешила:

— Ну, не буду мешать вам, Далила Максимовна, пойду вашу книжечку почитаю, дело полезное.

Марина, бросив Самсоновой «простите, сейчас я вернусь», поспешила за матерью. Из соседней комнаты тотчас послышался ее нежный голос:

— Мамочка, я купила не все. В нашей аптеке кое-чего не оказалось, но завтра утром я кого-нибудь попрошу съездить в центральную. Там, говорят, есть даже самые редкие. К следующему приему у тебя обязательно будет полный комплект лекарств.

Вскоре Марина вернулась и пояснила с виноватой улыбкой:

— Еще и мама вот приболела.

Далила поняла, что попала к очень хорошим, но беззащитным людям. Глядя на хрупкую фигурку Калоевой, на ее добрые ласковые глаза, на безвольно опущенные плечи, она решила брать быка за рога и спросила:

— Марина, кого вы боитесь?

Калоева вздрогнула, но ответила:

— Никого не боюсь. Почему вы так думаете?

— Отвечу вопросом: вы любите свою маму?

Ответ прозвучал с горячностью:

— Больше жизни люблю!

Далила заметила:

— Но, несмотря на эту любовь, вы все же вынуждены были ее к себе пригласить. Убитую горем, больную. Зачем? И почему сами к ней не поехали?

— Мне одиноко одной, — покраснела Марина. — А из Питера уезжать не хочу.

— Вы не умеете лгать, лучше скажите правду: почему вы боитесь уехать из Питера?

Калоева опустила голову и смущенно пролепетала:

— Я боюсь за Людмилу.

И, с мольбой взглянув на Далилу, попросила:

— Только не задавайте, пожалуйста, больше таких вопросов.

— Ну, уж нет! Я здесь как раз для того, чтобы задавать вам такие вопросы, — открыла карты Далила и снова подметила: — Вы даже в центральную аптеку, матери за лекарством, пойти не решились, а утверждаете, что никого не боитесь. И мама ваша боится. Когда я пришла, она встретила меня очень настороженно.

Марина, упрямо тряхнув головой, повторила:

— Вы ошибаетесь. Мы никого не боимся.

— А почему вы отпустили прислугу?