Входит  Л ю б а.

Л ю б а. Слушаю, Роман Романыч.

П ы л а е в. Скажи снабженцам, чтобы дали мне квартальную справку. Они знают. И еще. Появится председатель Совета — давай его. Он где-то, должно, на подходе.

Л ю б а. Уже здесь.

П ы л а е в. Пусть войдет…

Люба уходит. Входит  В е д у н о в.

Входи, входи, председатель. Здравствуй. Я жду, что ты поднимешь народ на воскресник да поможешь нам вести дорогу, а ты вместо того подсыпаешь нам песочку. Как это понимать, а, дорогой председатель? (Здоровается.) Садись.

В е д у н о в (напористо). А как понимать, Роман Романович, ваши новые порубки? Первые порубки вы объяснили разгильдяйством подчиненных. Иначе и не объяснишь. Положим, понимаю. Но вы обещали, что накажете виновных, а впредь подобного не повторится. На деле же никто не наказан, более того, порубки продолжаются, только в больших масштабах. Что это? По-моему, это уже не разгильдяйство.

П ы л а е в. Верно, дорогой председатель, на сей раз не разгильдяйство. Наоборот, на строительстве насыпи работают самые лучшие бригады, взявшие обязательство на полгода раньше оконтурить Зареченскую нефтяную ловушку. А проще говоря, идя навстречу знаменательной дате, трудящиеся решили, не ожидая зимы, переправиться на тот берег Иленьки.

В е д у н о в. Но, позвольте, Роман Романыч, народ, да и ваши рабочие, не одобряет эти порубки. Более того, возмущаются. И я пришел…

П ы л а е в. А я, думаете, спокоен. Да я вчера, сказать вам, был на участке Палкина, поглядел на это краснолесье да как подумал, что положим его под топор, — до сих пор сам не свой. Шутки ли — такую-то красотищу. Но поймите же, дорогой председатель, во имя чего. Родина ждет топлива. Нефть — это скорость, сила, взлет. Это сегодня — кровь государства, кровь нашей жизни. (Искренне и горячо.) И чем больше ее, тем здоровее и недоступнее мы для любого агрессора. Это понимает каждый наш рабочий. Мы сейчас, дорогой председатель, как Иван-царевич из сказки. Помните, как он искал тот меч-кладенец? Чего только не насылали на царевича Баба Яга с Кощеем! А он все шел, знал, наконец, что в мече его несокрушимая сила. Все доброе, умное, говоря нашим языком, все передовое и прогрессивное помогло Ивану-царевичу, потому он и одолел бесовскую силу. Так и вы, дорогой мой председатель, должны помочь нам на нелегком нашем пути к мечу-кладенцу. А природа, она ведь не знает наших нужд и, видите, взяла и упрятала нефть под землю. Мало того, бросила еще нам под ноги реки, болота, топи, леса. Боже мой, ведь это только сказать. А мы должны пробиться к нашей силе. Я хочу верить — да что хочу, верю, вы поможете нам. Если хотите, это и наш, и ваш единый патриотический долг. Разве не так, а?

В е д у н о в. Так, Роман Романыч. Дело ваше святое. И мы помогаем. Вот людей ваших размещаем. Почту возим каждый день. Продуктами делимся. Все, даже школьники, работали на насыпи. И еще поможем. Но я, как председатель Совета, все жители, да и рабочие ваши, против порубок. Давайте так повернем: ну будь это, Роман Романыч, ваш лес или, скажем, лес вашего отца. Неужели бы вы стали также пластать его налево и направо? Не верю. Головой ручаюсь, вы бы и нефть добыли, и лес сохранили. Что и говорить, пойма реки — помеха не из легких. Ну и подождите холодов. Природа сама вам протягивает милость. И подождите. Ждет же сеятель весны. Хлебороб! Да мне ли вас учить?

П ы л а е в. Вот и я о том же: надо ли меня учить? Вышестоящие органы знают о наших работах и понимают, что не хлебом единым жив человек. Поверьте мне, я плачу теми же слезами, — но вырос лес, выросло и топорище.

В е д у н о в. Роман Романович, у земли есть такие достояния, на которые народ имеет только единственное право — всеми силами беречь их. Они, как сама человеческая жизнь, — святы и неприкосновенны во веки веков. Только вдумайтесь, что вы делаете: вот пока мы с вами ведем разговоры, там падают деревья, которым понадобилась не одна сотня лет, чтобы стать такой красотой. А ведь вы не с топорищем в лес-то вошли, а с современнейшей техникой. И я от лица советской власти требую — немедленно прекратить порубки.

П ы л а е в. Да вы, товарищ Ведунов, успокойтесь. Я думаю, мы найдем общий язык. Говорю вам еще раз: как и вы, не об умалении пекусь, а о приращении народного богатства. Иначе и дня бы не жил на белом свете.

В е д у н о в. А лес? Как же он? Ну что мы без него? Голая Африка. Да вот послушайте, Роман Романыч. (Суетно достает из кармана записную книжку, читает.) «Очень я себя чувствовал вялым и слабым в день отъезда и дорогой. Но необыкновенная красота весны нынешнего года в деревне разбудит мертвого. Жаркий ветер ночью колышет молодой лист на деревьях, и лунный свет и тени, соловьи пониже, повыше, подальше, поближе… Утром опять игра света и теней от густо одевшихся берез по высокой уж темно-зеленой траве, и незабудки, и глухая крапива, и все — главное, махание берез такое же, как было, когда я шестьдесят лет тому назад в первый раз заметил и полюбил красоту эту».

П ы л а е в. Да вы и поэт к тому же. Ей-ей, поэт. И «жаркий ветер», и «лунный свет», и соловьи. И неплохо, знаете. Особенно конец. Как там у вас?..

В е д у н о в. Лев Толстой это, Роман Романыч. Но мысль одна: не будь той красоты, среди которой творил Толстой, может, не было бы «Войны и мира» и «Воскресенья», «Крейцеровой сонаты» и «Анны Карениной». Вот она, наша национальная гордость! Источник духовной красоты и вечного народного здоровья. А для вас — ведь это страшно подумать — лес — всего лишь порубочный материал. Строевая древесина — в лучшем случае.

П ы л а е в. Вы, председатель, немножко взволнованы и потому сгущаете краски. Однако имеется в виду, что даже самый поэтический инструмент — скрипка — и та сделана, как вы говорите, из древесины. Поверьте, я не люблю леспромхозы, не люблю штатных лесорубов и, если хотите, День работников леса считаю поминками по лесу. Но на пути к нашей великой цели во имя народного блага я готов перешагнуть через свои симпатии и антипатии. Мы с вами, дорогой председатель, единая суть — люди долга. Долга перед временем и народом.

В е д у н о в. Это все слова.

П ы л а е в. И да, и нет. Дорогой председатель, мы живем в конце двадцатого века, когда целые континенты залиты электрическим светом, а у вас в школе перед детьми на партах стоят керосиновые лампы. И то не на каждой. Сами слепнете при этих допотопных семилинейках. А вы о какой-то национальной гордости. А что она, сама-то по себе? Что? Да знаете ли вы, что немцы, захватив Ясную Поляну, в кабинете Толстого устроили конюшню? Плевали они на нашу национальную святыню, потому как они в ту пору были сильней нас. А отсюда простой вывод — национальная гордость без силы — амбиция без амуниции. Гордость, видимо, тогда гордость, когда есть чем отстоять ее. В мире, к сожалению, всякое право утверждается силой. В том числе и право на гордость. В годы первых пятилеток лентяи, лежебоки всякие жаловались на наши размахи, темпы, жертвы, голод, на то, что мы круто обошлись с деревней. А скажи-ка, дорогой председатель, что бы мы делали перед лицом фашизма, не успей мы построить Уралмаш и Магнитку, Комсомольск и Сталинградский тракторный? Опоздай мы на пять — семь лет — и крышка нам. Немцы сожгли бы на костре наши метрики, книги Ленина и Толстого, а нам бы повесили на шею номер раба — вот и вся гордость.

В е д у н о в. Неверно, Роман Романович. Неверно совсем. Отечество наше родилось раньше Христа. И неужели неписаная и писаная история России ничему не научила вас? Не верю. В Россию много приходило врагов: с дубиной и мечом, с ружьем, пушками, танками, самолетами, а Россия стояла и стоит. И стоять будет. А то, что сейчас вы нервозно, задыхаясь и кашляя, валите все налево и направо, судорожно, наугад, абы больше, бурите скважины, называя все это саженьими шагами, вряд ли зачтется историей. Даже часто подпрыгивать — росту себе не прибавишь. В первые годы революции мы, пожалуй, были правы, когда говорили: лес рубят — щепки летят. Но теперь, когда народ встал на ноги, — нет оправдания этому щепному товару. Сейчас надо под стать России ставить столбы бетонные, с прицелом на века. Наверное, в том и заключается вековая сила России, что она никогда не шаталась, не знала паники, жила крепко, строила на века, а врагов била насмерть! Россия никогда не жила последним дыханием, и своей судорожной деятельностью вы не докажете обратного. Беру смелость сказать, не интересы Родины согревают вас, а хотение двух планов. Да, два плана, — конечно, похвально, и, чую, вы умеете дать их ударным трудом. Мне сказывали в бригадах, что вы сами в авральные дни садитесь за рычаги трактора и выстаиваете вахты на буровых. И все-таки для меня вы тот спортсмен, кто рвется к финишу, срезая углы на дистанции. Не знаю, как там наверху, а что касается меня, так я не зачту вам рекорда.