Что толкнуло Интересное Лицо — отбыть именно в этом направлении, не сбившись — ни на градус, ни на уличные распродажи алмазного фонда и промельк роскошного лета, чьи музыкальные школы исполняют каждый лист в нотоносцах ветвей и каждый миг… ни на теневой вариант, пустивший заики-карандашики — вдоль всех оград, дождей и вех, Причастный в нулевых очках определить не смог, но подозревал, что нам открыты — тьмы тем и тысячи тысяч курсов для убывания, роскошество альтернатив, сверхприбыль маневров, винтов, синусоид, наконец, простейших крюков с заходом в кино и в казино, ведь если мир чем-то предметен и совпадает с распространенностью времени, так — рассеянием… возможно — в чужой земле и прахе, или в кабале макабрических представлений… И не резонно ли хотя бы перетрясти — палитру других назначений, прежде чем слупить или абонировать — зауженную арену, вкогтиться в ограниченный рынок сбыта, приложить себя — в непристойном промежутке, практически в гетто, пристреляться к одному адресу и продинамить — подавляющее, окунуть в кому, сгноить в дискриминации, вытравить, вложить собственную голову — в пасть песка… Что означает — прямой выход навстречу опасности, неоправданный риск — и собой, и будущим всех, кто вверил ему свою судьбу!
А не скорей ли долг наш — осениться собирательным образом сущего, озаботиться — собирательством?..
Само же отъезжающее Лицо сказалось голословным и декларативным в прощальном сообщении, но, к счастью, лаконичным, шепнув, что за ним следят дым и песок.
Впрочем, Причастный № 1001, в очках «Ночь, проглотившая бактриана», полагал, что Интересное Лицо как пить дать раззуделось задачей, кипело планом, программой, туманилось сольным проектом, стоя одной ногой в котором, а следующую наверняка занеся — над предписанием, собиралось участвовать в диалоге нового и старого, и генерировать, и обуревать, например, формировать положительных литературных героев, запускать директивы, консультировать, вести концертную деятельность или подготовительную работу, а может, познавать язык танца и спасать беспризорных животных — кошек, скарабеев, скорпионов и что-нибудь в форме молодого месяца, скажем, змей. Да и не будь у Интересного Лица — цели или средств, и заведи оно невнятные желания и доктрины, и заподозри — неуловимый удел исполинских и узких начинаний, и пусть разнежилось в отдельном укрепрайоне и рассиропилось на заимке, бесспорно, Лицо замышляло — расточать себя (дым жертвенников, песок большого строительства — или порошащий глаза) и, вероятно, циклично возрождаться не только с весной, но и с каждым фениксом.
Посему Причастный № 1001 отмел ординарность предпринятых операций, отбраковал взгляд на И. Л. из ограниченного окна, кропленного осадками или пулями, клювами, заплесканного флагами, помидорами и мельканием перемен, отверг видение из утлой минуты и для оценки незаурядной деятельности представил — два ряда степеней: державная, великолепная, неотразимая и благотворящая, а также: дутая, тщеславная, абсурдная, зудящая (дым посулов, песок растоптанных надежд), и был почти уверен, что Интересное Лицо рыцарственно отринуло и те, и эти — или оставило в вытянутом персте от себя.
По некотором занесении песком аркбутана и сандриков упомянутого познания, или по заволакивании дымом модильонов и капотиров сооружения в изгнании, или по увлечении паутиной — вимпергов и люкарн, нарезанных в храме вне стен, и по крупным не то дионисиям, не то лемуриям Причастный № 1001 и Ставший Спутником внезапно решили навестить Интересное Лицо, вероятно, чтобы удостоверить для себя и впоследствии для нас — факт знакомства, а заодно снять кальку с начертания города, где бы ни числился — в дневниковых записках, далее — мемуарных, в недоизгладившихся картах или только в большом сердце Интересного Лица, но не менее допустимо, что неизвестный город вдруг сам позвал их к себе, как великая поэма на воздушной подушке, спасая свой блеск — от светил или от бегущих по полю костров травы, выручая чистый звук — от гомона и иерихона, поднимающихся с вод и с камней, и шаривари вихляющего на полозьях корней леса, в общем, заскучав — без регистрации, вожделеет — простереться на ложе бумаги, надеть эсмеральды букв и присматривает — владельца белейшей, рисовой, лучше несгораемой, смотрит — переносчика и переплетчика, обещая стать ему второй верной женой, в непредвиденном случае — неверной, но укачать в апогее или в гуле… как дальние поляны зовут к себе местных аграриев, чтоб опылили — маком и коноплей, табаком и сирийской рутой, или раструсили пейотный кактус… Итого: герои ощутили — сейчас не время отсиживаться дома.
Перебирая стрясшееся, то есть перетрясая осуществленное путешествие, Причастный № 1001, в очках «Пещеры без сокровищ», держался воззрений, что автобаны, фривеи, тракты, и променады, и вальсы цветов непоправимо отлеплялись от стрелы путешествующих: так, выпотрошив погоню, сорвался в волчью яму июнь, и цеплявшийся куда дольше июль был задушен арьергардом, а после потерялся из виду — целый август! Пейзаж багровел и садился, сворачивал свои воды — в звон, а краски в пар. Деревья, известные приношениями чудесных плодов, опрощались до диаграммы, до сетки намерений, а полную их версию намекали — туманности, набранные пунцово-ягодным бисером, они же — секции плоти, итого: приступали к приношению — сухофруктов, урожденных уже с гримасами. Вагоны бросало в озноб, и с новыми километрами непристойно набелялись — снаружи, а после изнутри: двери и окна, налитые дюшесами вечерних прохлад, твердели в размахе — не возвращаться в родной косяк, в домашний переплет, и в них со свистом и гиком валилась непрошеная иная компания — побелка, поземка, пурга. Поезд слабел, ронял кое-какие узлы — скорости или компрессор, индуктор, мульду, или трансмиссию, дозиметр и выматывающий ленту пути барабан, но кто оспорит, что главное — не выронить честь, а весь гудок вряд ли столь же необратим?
Ослепивший морозные окна дворец, растущий в горловине путей — железных и шелковых, ледяных и скользких, благих и кичливых, голосующий всякому страннику, паломнику, скитальцу, номаду и беженцу — птичниками огней и новыми братьями, идущими на путешествия — стенка на стенку, и кентавры его, отличенные бляхой сил и готовые — взвить чужие котомки и посохи, перебросить, выжать, вычистить, и скамьи запасных кочевников, партеры, арены, выгоны, и шкворчанье информационных табло, сменяющих правды малого человека: встречи, отходы, поминовения, и стрекот билетных касс, сыплющих проездные и входные — на платформу, на плацкарту, и вступительные в постель, и бравые радиоголоса, зовущие на нескольких неразборчивых языках — в отходящий через минуту состав, и дешифровщики, толкователи воли богов, и самозванцы, и закусочные под розой жареной птицы, курящейся фаворитки двора, и веселые свободные магазины, сбывающие несвободы от тех и этих вещей, и прочие горящие и не сгорающие радости были, по-видимому, внесены — в иллюминаторы других тормозящих у тверди транспортов.
Хотя на перроне, куда прибыли Причастный № 1001 и Ставший Спутником, как ни странно, единственные, кто пожелал оставить поезд, кто сверзлись со сросшихся в покатую рыбу ступеней, ссыпались с балкера и завалились с кабестана, тоже отыскалось сверкающее — например, несомненная предтеча популярных отелей из чистого льда: забранный в латы мерцания необитаемый зал — не то трехходовка, не то трехшаговка, допустимы — глубоко законспирированная организация и символ, внятный — не профанам, но посвященным в духовные и в платонические путешествия, чтоб не перекатывать несметные слагаемые своей натуры, и не менее вероятна созданная какой-нибудь партией пилигримов спящая ячейка вокзала. Перейдя необитаемый сон которой — или, напротив, углубившись в него, причастные торжественно вступили в город.
Шагающие и мчащиеся проспекты, закупоренные и трубящие, в чьих зауженных на вечернее солнце кварталах пять бегущих отроков рассыпались в цепь — и, насвистывая, футболят друг другу золотой мяч, и никаких надежд — обогнать их, потому что скачущий золотит все передышки… эти торпедирующие, догоняющие неизлечимые эспланады скорее относятся к населенным пунктам, разбитым в судьбе Причастного № 1001, а может, и Спутника — прежде и позже и, жертвуя своей царственностью и прямизной, не говоря уже — любовью, пристрастием, влечением к отечеству не только в идеалах и песнях, но и в сдувших музыку и ответственность отеческих тупиках, тоже решительно огибают сутки, снискавшие наименование «Экспедиция к другу», точнее, одетые мраком…