C: Большое падение, может быть, снега

Очутившись на некотором перепутье, рассказал Звонящий Трижды, на безобразно побитом — пробелами, купюрами, недостачей или свесившем тыл — в заточенье мрака, он предположил, что можно спасти планиду — или получить отсрочку, или принять дары Фортуны, которых много не бывает, стоит лишь пустить с языка — какое-нибудь магическое сочетание слов: смиренную молитву или заклинание, изречь зажигательный девиз, прошелестеть шибболет, наконец, ввернуть волшебную цитату, на которую не могут не отозваться… в чем Звонящий однажды уже преуспел, а на круге повторений, на повторяющейся — ритуально или по рассеянности — осечке: невозможности найти что ищешь и узнать что хочешь, вдруг напрочь забыл — и заветный пароль, и даже — должно ли выпалить нечто оригинальное, по коему расступятся в изумлении, или четко, хорошим голосом произнести реплику, приходящуюся сестрой — оттиску в песке ожидания.

Зато когда-то в пылу величия он, помнится, поделился своим феерическим бонмо — кое с кем на реках юности, но подхвативший, вероятно, ушел за горизонт, поскольку с тех пор Трижды Звонящий нигде не встречал его, ни те благословенные воды, ни смальту и охру, по которым струились, ни ту стрекозу — красотку-девушку, стригущую с них бронзовое сияние. Спохватившийся решил восстановить и порядок слов, и сами единицы, позволяющие выкрутиться и милостиво принять незаслуженные дары, ибо не заслужены — все, перевооружиться игрой слов, которую он постыдно, беспросветно, непрошибаемо… Ergo: отыскать имевшего уши — и наполнившего их, немедленно ринуться к истокам — или, напротив, в новые времена — и просочиться, втереться, вмешаться, как говорят, у вас есть товар, а у нас к нему — планы.

Но поскольку между сорившим при водах словами и тем, кто собрал, пролегли уже три перехода — или повторились девять и десять, Звонящий и Раззвонивший, приближаясь к объекту, обречен был продрогнуть на стольких мозглых перекрестках, что недостанет лазаретов, или высадить доску в стольких заборах — не хватит и досок… Тем не менее — и правдами, и свинцовой напраслиной — немыслимое сложилось!

Заступив порог дома-мечты и закрепившись на первой позиции — посреди упихивающих жизнь в шамовке самой жизни, разогревшись — на маневре «змейка», позволяющем без затей, в стиле украшенного деревенскими мотивами стола, подбираться, простираться, снимать, извлекать, сметать, и, прополоскав уста — в скифосе празднословия, Звонящий уже вплотную приблизился — к корпусу вентиляции и зондирования… Как вдруг — примерно на второй сотне разнонаправленных движений, хаотично пересекающих безупречный ход событий, его ужалила тревога, он не мог установить, где пульсировала острейшая — прирастал ядозуб в макрокосме его нетленной души или по периметру — или на поперечнике стола, печально влекущего раздолья — к пустым анапестам сухарниц и к узким местам, где могут вполне прикончить автора, но его внутренние датчики фиксировали неблагополучие в падежах, качку спряжений — и заметный недолив определенности, а у напяленной на самовар пафоса матроны, у maman в полуперденчике общей ваты закатились глаза… и, хотя приятней, когда все стоят где стоят и сидят где сидят, но если намерились что-нибудь вломить и широко разнести, догадался Звонящий, уж запузырят — не что попало, забабахают — по полное не балуй!

И раскашлялись кимвалами, и подавились набатом, и вскрылись входы — и вступил светозарный, перешедший все пламена вод и потоки огня, и реки гранита, базальта, туфа, ракушечника, низвергающихся меж грохотом и мечтой — в грандиозные стройки. Дом был потрясен и взорван!

Не явился ли тот, кого столь длинно и непоседливо ждал почти постник, Ставший Спутником? Эти долгожданные сплошь и рядом путают адреса и приходят не к тем, кто высматривает, уповает и предвкушает, а — к соседям.

Но даже если ворвался — простой снежный вихрь или закоченевшие гуси, в любом случае, предыдущий гость — звони он хоть трижды тридцать раз — мгновенно стал прозрачен, как и ошеломительные усилия, направленные на то, чтобы…

D: Уточнение 1

Событие под условным названием «Падение и его падающие», наследующим варианту «Слава богу, никто всего не знает», самоотверженно сохраняется подвижниками и почитателями — для циркуляции в истории. Пусть осеребрит фронтисписы зданий, этих — и встающих на смену, перелистает крыши, карнизы и стеариновые огарки балюстрад, застеклит глаза маскаронов — ледяным эдельвейсом, и сгонит с их уст конвульсии и набьет — жемчугом, пусть удобряет окна — медом, а замочные скважины — воском, и каждый день перебеляет медные сита духовых оркестров и припудрит свирепостью гипсовых зверей.

В свое время были бомбардированы вопросами непосредственные участники. Но могли умалчивать и наталкивать, зауживать мосты, выставлять себя на королевскую клетку и призывать в свидетели — канувших. Иные намекали на крупные долги и на лицензию, позволяющую отстрел меньших братьев, заверяли, что к падению их толкнули нужда и сожительница, предлагали недорого надел на луне, а кое-кто одинаково виртуозно исполнял и женские, и мужские партии. Чтобы разверстать касательство близких дальних и дальних сверхъестественно, были опрошены — примыкающие к друзьям друзей падения. Вновь кто-то вводил усыпляющие иносказания, а новые обертоны не совпадали со вчерашними, и, чтобы составить представление о причастных к причастным, атаковали следующие ряды.

Возможно, что-то кому-то представилось не будничным, подозрительным? Или падающие столбцы снега слишком традиционно напоминали — брачный пир берез и распущенные по буквам письма, а также пули всех войн и крысиный яд? Не мешала рассмотреть то и это — рябь крыл? Или крылья такой высокой дуги, что, сколько ни запрокидывайся, не охватишь взором…

Предпоследний из опрошенных подольщался к дыму, сулил сдать ему — все, а после так же взахлеб угодничал и стелился перед песком, но в конце концов согласился слиться с любым сегментом ландшафта. Это интересное лицо взято на заметку.

E: Уточнение 2

Вполне вероятно, что несущей чудеса фразой может случиться — любая, если истинно хороша, о чем неизвестно споткнувшимся в середине, налетевшим на какие-нибудь не подлежащие забвению ее дворцовые и балаганные единицы, еще не докатившимся до последнего препинания, посему — темна и таинственна, и бог весть, как высоко и низко устремляется к идеалу, как усердно пересыпает непредсказуемые обстоятельства: темная, скачущая улица, вся гадание — есть ли здесь какая-то жизнь и наследующая ей смерть, или нет ни того, ни другого, чревата — благоприятным случаем, неизъяснимой встречей — или невстречей как прецедентом… Прогуляться по темной скачущей, завернуть в сложносочиненные подворотни, разнюхать, прощелкать и совершенно не ведать, во что отольется похождение, но, войдя под маркизы снега, утверждать, что по прямой упустится — главное! Истребится! Если отшагать по улице два и пять раз, примешь два и пять откровений, а если больше, несомненно — станет — еще крупнее, превратится в великую! А если ходить по ней всю жизнь… о!

Из застоявшихся, плотных мехов жилища выходит одиночница с косящим левым глазом и новостью о симпозиуме на переднем крае научной мысли: полмаршрута троллейбуса от ее порога — и полным-полно знающих тайну мира. Полходки усатого — и столпы от разных народов, гелертеры, маги, эксперимент, эквилибр на катушках или на чашах весов… и школьный друг урожденного лучшего в сынах человечьих, привет вам и вашему перспективному адъютанту, миль пардон, аспиранту — от тесно причастных к лучшим.

Старая Косуля объявляет Авелю Контаброму своей кухни, с кем беседует чаше, чем с комнатными: если ее память и порубили, и отпотрошили, как кузин куру и чушку на стезе их добрососедства, уж этого гостя города она помнит верней, чем его собственная родня. Застенчив, как сто пропаж, кудлы — склока ржавых с красными, полный рот каких-то шершавых, трудно проталкивающихся звуков, и слог отнят то у чибиса, то у кукушки, то у лягушки — по ориентации момента, но проглочена половина слов — выдают уготованное в покров, в маловероятное — или неутолимый аппетит? Полсуществования страстно запрятано — и вышмыгивает из карманов и драных пазух — в шпаргалках, шифровках — или то были формулы? — и в вырванной библиотечной странице, и в сломанной баранке пионерского галстука и маминого кашне… в заглушках. Сравните с народной игрушкой — резиновый язык, или свисток, или свиток: дунь — и раскатывает большую гастроль! Кто бы думал, что на малого посадили такой свиток головы, что стреляет идеями — до самой Америки! Во вместительном свитке, надеется мадам Косуля, сотни строк с переулочками — для детского друга, улицы города — чистое золото, так пусть пригласит ее на каникулы — к Авелю.