Через две недели после суда над Николаевым перед Ленинградским судом по обвинению в соучастии в убийстве С.М.Кирова предстали Зиновьев, Каменев, Евдокимов и ряд известных их сподвижников, включая Бакаева, всего 19 человек.

Нужно сказать, что Николаев не раскрыл, а возможно и не знал, факта непосредственного участия в преступлении Зиновьева, Каменева и других руководителей троцкистско-зиновьевского центра. Это давало им повод упорно придерживаться ранее выработанной версии поведения, не сознаваться ни в чем, кроме того, что вскрыло следствие. Они симулировали глубокое раскаяние и признали, что политическая оппозиционная деятельность, в которой они участвовали, создавала атмосферу, благоприятствующую антисоветской деятельности.

Они признали также, что были руководителями “Московского центра” оппозиции и несут “моральную и политическую ответственность” за убийство Кирова, поскольку возглавляли то подрывное политическое движение, на почве которого было совершено преступление. Однако они упорно отрицали свою осведомленность о готовящемся покушении на Кирова.

“Я привык чувствовать себя руководителем, — заявил Зиновьев, и, само собой разумеется, я должен был все знать. Злодейское убийство представляет всю предыдущую антипартийную борьбу в таком зловещем свете, что я признаю абсолютную правоту партии, когда она говорит о политической ответственности бывшей антипартийной зиновьевской группы за совершенное убийство”.

Заявление Каменева было сделано в том же духе ... “Я никогда не делал ставку на боевую борьбу. Я всегда ждал, что окажется такое положение, когда ЦК вынужден будет договариваться с нами, потесниться и дать нам место”.

Суд не установил фактов непосредственного участия Зиновьева и Каменева в убийстве Кирова. Этому во многом способствовало то, что их арест осуществляли четыре руководящих работника НКВД, специально подобранных для этого наркомом внутренних дел Ягодой. Ими были: начальник секретного политического отдела Молчанов, начальник оперативного отдела Паукер, его заместитель — Волович и помощник Ягоды — Буланов. Из них Молчанов и Буланов являлись тайными членами “правотроцкистского заговорщического блока”, Паукер и Волович — агентами германской разведки.

При аресте эти сотрудники НКВД действовали в соответствии с установками Ягоды. Они не только не произвели обыска в квартире арестованных в целях обнаружения уликовых материалов, а, наоборот, способствовали Зиновьеву и Каменеву в уничтожении ряда компрометирующих их материалов.

Суд приговорил Зиновьева к десяти, Евдокимова — к восьми, а Каменева — к пяти годам тюремного заключения. Это был слабый приговор, но он все же определил политическую виновность оппозиции в убийстве Кирова. Можно только сожалеть, что он не вынес частного судебного определения в политической виновности Троцкого как идеолога и наставника оппозиции, члены которой выполняли его инструкции на вооруженный террор против советских лидеров.

История никогда не простит этого ни Троцкому, ни его сподручным оппозиционерам-террористам.

Дальнейшие годы явились весьма бурными и насыщенными различными внутри и внешнеполитическими событиями. Они были связаны в основном с неудержной гонкой вооружений в Германии и попустительством ей в этом других западных держав, активизацией подрывной и террористической деятельности “правотроцкистского блока” и судебными процессами над его лидерами и заговорщиками.

И.В.Сталин внимательно следил за всеми этими событиями, призывал советский народ и партию к бдительности и дальнейшему усилению оборонной мощи и государственной безопасности страны. Сводки сообщений разведки и контрразведки ежедневно свидетельствовали о накале страстей в политическом мире и диверсионных акциях в советской экономике.

Вот и сегодня ему бросилось в глаза краткое сообщение газеты “Нью-Йорк Геральд Трибюн” от 11 ноября 1935 года о том, что премьер-министр и министр иностранных дел Франции Пьер Лаваль, являющийся решительным сторонником соглашения между французской третьей республикой и нацистской “третьей империей”, готов порвать подписанный им, но еще не ратифицированный французским парламентом франко-советский пакт, чтобы заключить с Германией соглашение, по которому гитлеровский режим гарантировал бы восточные границы Франции в обмен на полную свободу действий в Клайпедской области и на Украине.

Иосиф Виссарионович заметил себе, что Лаваль, Болдуин и Саймон только в течение 1935 года сделали слишком много уступок Гитлеру и Риббентропу и, заигрывая с ними, всячески стремились направить усилия германской военной машины на восток, против Советского Союза.

Так, в феврале этого года в результате переговоров между премьер-министром Франции П.Лавалем и министром иностранных дел Великобритании Джонсом Саймоном английское и французское правительства согласились освободить фашистскую Германию от ряда ограничений по военным статьям Версальского договора.

Это явно говорило о их поддержке программы вооружений Германии, и делался расчет на то, что ее военная машина будет направлена на восток. В то же время Франция после плебисцита, проходившего в обстановке разнузданной нацистской пропаганды, вынуждена была передать Германии Саарскую область с ее богатейшим угольным бассейном.

Такое попустительство развязывало руки правительству “третьей империи”, которое в марте денонсировало Версальский договор и ввело в стране всеобщую воинскую повинность, а вскоре объявило о создании своих военно-воздушных сил.

По англо-германскому соглашению от 18 июня 1935 года Германии было предоставлено право создания нового военно-морского флота с подводным тоннажем, равным тоннажу Великобритании. Все это красноречиво свидетельствовало о возрождении германского милитаризма и усилении его военного потенциала, что давало возможность, в свою очередь, поднять голову внутренней реакции в странах Европы и японской военщине на востоке, которая не раз уже совершала “пробные” налеты на советскую территорию.

Особенно Сталина настораживало поведение Лаваля спустя полгода после подписания 2 мая 1935 года пакта о взаимопомощи с Францией. Подобный пакт 16 мая был подписан и с Чехословакией. Оба эти договора явились результатом политики коллективной безопасности, которую Советский Союз проводил в Лиге Наций и призывал к этому другие страны перед лицом угрозы фашистской агрессии.

Внутренние события также ничего не говорили о хорошем. Просматривая сводки, Сталин обратил внимание на частые крушения поездов с большими людскими жертвами и материальным ущербом. Только в октябре на Южно-Уральской железной дороге имело место несколько крупных крушений. Слишком много было пожаров на угольных шахтах, и особенно на Прокопьевском руднике.

Вдобавок на многих шахтах резко упала добыча угля. Аварии на основных объектах промышленности стали частым явлением: на Горловском заводе — три. Невском — две, на Вознесенском химическом комбинате — одна. Кроме того, важные объекты, стало правилом, вводились в эксплуатацию со значительным запозданием. Срывались хлебозаготовки, имел место большой падеж скота, особенно конского поголовья в Белоруссии и Восточной Сибири.

Во всем этом Сталин улавливал явное предательство, диверсии против Советской власти и социалистической экономики. Он был уверен, что это дело рук враждебно настроенных элементов, связанных с Троцким и оппозицией, но нигде пока не находил этому убедительных доказательств.

Это еще раз навело его на мысль, что необходимо по линии местных партийных и советских органов, а также НКВД усилить работу по выявлению причин и предотвращению роста аварий и других ущербных явлений на транспорте, в угольной и других отраслях промышленности. Да и “шахтинское дело” 1928 года говорило о том, что такие дела в экономике не случайность.

Иосиф Виссарионович подумал о Кирове. Прошло уже около года, а расследование по его делу еще не завершено. Осуждены Каменев и Зиновьев, но следствие не дошло до корней злодейского убийства. Это был серьезный удар по руководству партии и государства, и останавливаться на полпути в расследовании этого политического и террористического акта — значит расписаться в своей слабости перед врагом. За Кирова партия должна ответить не менее сильным ударом по врагу.