– Она не голодная?

– Не переживай.

– Ты права в одном, Урсула. До завтрашнего утра нам нужно просто спрятаться. Но не здесь. А именно в охотничьем доме. У нас не простые стекла. Если в них кинуть камень, даже следа не останется. И потайная дверь есть, ведущая на задний двор. На случай отступления. В подполе можно пережить одну революцию. А еще есть подземный ход в село.

– Ого, настоящая крепость.

– А то. Враг не пройдет.

– Да. Ты прав. Ничего делать не нужно. Волку нужна именно я. Потому что я – ведьма. Я могу на очень долгое время продлить Варе жизнь и поддерживать ее силы. Кроме меня никто не годится.

– Не дрейфь, любовь моя, все обойдется. У нас в доме еще целая волчья стая есть. И Алекс. С серебряными пулями.

Насколько крепкий был охотничий дом, Урсула поняла, оказавшись там во время стихии. Пока погода бушевала за окном, в доме было тихо и только камин потрескивал за спиной.

В полночь к дому выбежал черный волк. Он выл и кидался на стены, пытался разбить оконное стекло головой. Он прыгал, метался и скалил зубы. Аксель смотрел в окно, сложив руки на груди, Алекс курил, сидя на диване, оклемавшаяся волчица с подросшими волчатами дежурили у двери. Урсула дрожала. Такое ей приходилось видеть впервые. Но, раз все так спокойны, своего волнения она показывать не хотела.

В соседнее окно начали стучать. Урсула повернула голову и застыла. За окном стояла Варя в белой больничной рубашке.

– Урсула, пусти меня. Спаси меня, Урсула. Отдай мне хотя бы Алекса. Он все равно должен был умереть. Он должен был умереть. Мой волк должен был его убить. Должен был!

– Аксель! – крикнула Урсула.

Он подскочил к ней, обнял.

– Что случилось?

– Ты тоже ее видишь?

– Кого?

– Варю. Вот же она. Стучит в окно.

– Варя лежит в больнице.

– А за окном кто?

– Полагаю, уже не она. Пойдем, я отведу тебя в спальню и дам выпить настойки.

– Да. Дай мне выпить. Но я не усну. Я буду здесь.

– Держись, милая. Все будет хорошо.

Часы на стене безучастно отсчитывали время. Одна жизнь, две, три, им все равно…

Около четырех утра за окном исчезла Варя. Растворилась, как галлюцинация. А может, это и была галлюцинация. Еще через некоторое время волк, уже изрядно выбившийся из сил, словно преодолевая самого себя, попятился, сделал несколько больших прыжков и скрылся в лесу.

К утру погода стала стихать. Волчица с волчатами легли у двери, Алекс уже давно спал на диване, только Урсула с Акселем сидели за столом.

– Ты как? – участливо спросил он.

– Бывало и лучше.

– Если шутишь, значит, все в порядке, – улыбнулся Аксель. – Я думал, ты хлопнешься в обморок.

– Успею.

– Не понял. У тебя появились вопросы?

– Конечно. – Урсула залпом выпила стакан настойки и тряхнула головой. – Волк должен был убить Алекса. И меня. Почему же он тебя не тронул? Три сильных жизни. Он должен был забрать всех нас. Тебя в том числе.

Аксель усмехнулся и погладил Урсулу по руке.

– Когда я был в возрасте Алекса, меня тоже ранил волк. Рана оказалась глубокая.

– Это тот шрам? У тебя под левым ребром? – вздрогнула Урсула.

– Он самый. – Аксель немного помолчал. – Родители повезли меня в больницу. С ними поехал мой дед. Вернее, меня повезли на машине скорой помощи, а родители с дедом ехали за ней следом.

Аксель снова замолчал.

– Они все погибли, да? – прошептала Урсула.

Аксель кивнул.

– Попали в аварию. А я выжил. У торговцев смертью это считается вторичной жизнью. Такая им не подходит.

– А мне подходит, – слегка улыбнулась Урсула, встала и подошла к Акселю.

– Ты спрашивал, выйду ли я за тебя замуж. Так вот, я согласна.

Она села Акселю на колени, обняла за плечи и уткнулась ему в шею.

– Ты согласилась из жалости? – хмыкнул Аксель.

– Нет, конечно. Ты же знаешь, что я тебя люблю.

– Не бойся, рано я не умру. Лет пятьдесят мне выторговали. До семидесяти дотяну.

В пять утра в больнице умерла Варя.

Чуть позже, этим же утром, деревенские обнаружили на обочине леса мертвого черного волка, который оказался крупной волчицей.

В нашем дурдоме, по улице Добролюбова, дом девять, дробь одиннадцать, наступил тихий час. Вернее, относительно тихий. Мы выпили сразу и успокаивающее, и обезболивающее, но некоторые, особо буйные, спать так и не ложились. Шныряли по коридорам. Кто-то проверял сохранность противопожарных принадлежностей, – лил воду из шланга. Успокоился только после того, как залил половину коридора.

Я зашла в свою комнату, заперла дверь, – мало ли что, кругом одни психи, – и села у распахнутого окна. Свет включать не стала. Сижу, курю, засыпаю… Но тут у меня весь сон прошел! Вижу, – по воздуху идет святой Петр. Крылья, почему-то, в руке держит. Я замахала ему руками:

– Петя! Петя! Иди сюда!

Святой Петр сделал маневр и приземлился на моем подоконнике.

– Здравствуй, Маргарита.

– Привет.

Я заметила, что белоснежное одеяние Петра далеко, в общем-то, не белоснежно. И немного помято. Но я ничего говорить не стала. Вежливо улыбнулась и протянула пачку сигарет:

– Курить будешь?

– А что куришь?

– «Пегас».

– Ну, давай. Надеюсь, вторые крылья у меня от этого не вырастут. И копыта – тоже.

– Не боись, Петр, у тебя теперь ничего не вырастет.

– Легко тебе говорить! А у меня вот волосы седеют.

– Да что ты? А Бог что говорит?

– Смотри, смотри, Петя, на род людской, не такое еще увидишь.

– Надо же!

– Правда, волосы потом снова отрастают. Становятся такими же, как в молодости.

– Вот это дело! Нам бы так!

Мы немного помолчали.

– Ой, Маргарита, насмотрелся я тут на вас! С ума сойти можно!

– Конечно, можно. Это же сумасшедший дом.

– Девочки с шестого этажа нашли где-то надгробную плиту…

– Так раньше на месте нашего дурдома кладбище было.

– А они теперь пользуются этой надгробной плитой, как столом. Едят на ней.

Пьют. Ужас-то какой! У меня просто крылья – дыбом!

– Да ладно тебе, Петя! У нас тут все в порядке вещей. Вот, например, Гришка. Он когда у своей тетки ночует, в Щелково, и просыпаясь утром, не видит в окне Останкинской башни, потом покрывается. Думает, что глюки полезли.

– Кто полез?

– Да глюки!

– Кто такие?

– Да галлюцинации!

– О, Господи!

– А че? Великий, могучий русский язык.

Петр выкинул сигарету. Я тоже. Мы опять немного помолчали. Петр повертел в руках свои крылья.

– У тебя порошок есть?

– Не. Но я щас принесу. В женском умывальнике видела начатую пачку порошка. Растяпа какая-то оставила. Щас сопру.

– Не надо! – Закричал святой Петр. Я от испуга даже икнула раза три. – Я ворованным не пользуюсь! И тебе не советую.

– Ой, да ладно тебе, Петя! В дурдоме свой катехизес. Вот я, например, вчера варила на общей кухне суп с грибами. Ложка в кастрюле стояла. Все деньги я на эти грибы отдала, – так вдруг захотелось. Суп был уже почти готов, я отошла на минуту. Всего на минуту, Петя! Вернулась, – а в кастрюле пусто. Нет, грибочка четыре осталось. Пришлось бульон хлебать. Вот так. А ты говоришь!

– Ну и что, – упрямо пробубнил святой Петр. Потом вздохнул. – Эх, а крылья бы постирать.

– А что ты с крыльями со своими сделал? Шатался, что ли, по крыше пьяный?

Святой Петр хотел было возмутиться, но вдруг как шикнет:

– Крест твори! Твори, говорю!

Я вздрогнула и перекрестилась дрожащей рукой.

– А что случилось?

Но тут я и сама увидела. К нашему окну, по карнизу, шел какой-то мужчина в черном плаще и черной широкополой шляпе. Я оторопела.

– А! Самоубийца! – выдохнула.

– Да нет. Слишком походка уверенная. Погляди!

Я гляжу, – верно!

– Петь, а кто это?

Но святой Петр промолчал. Только в крылья вцепился. А мужчина подошел к нашему окну и сел рядом с Петром на подоконник.