В некоторых русских летописях, в частности, тех, которые содержат упоминание о приглашении Вассианом в Успенский собор для работы над иконостасом Дионисия, Тимофея, Ярца и Кони (в Львовской и Софийской II летописях), после знаменитого «Послания владычне на Угру великому князю», принадлежащего перу Вассиана Рыло, идет яркое, взволнованное описание событий начала 1481 г. с выделением в. них роли автора. Рассказ о бегстве Ахмата с Угры завершается описанием торжественного возвращения в Москву русского воинства и патетической концовкой с пламенным призывом: «О храбри мужествении сынове Рустии! Подщистеся охранити своё отечьство, Рускую землю, от поганых, не пощадите своих глав, да не узрят очи ваши распленениа и разграблениа домов ваших и убьеньа чад ваших и поругание над женами и над дщерми вашими, якоже пострадаша и инии велици и славнии земли»[822]. Весь рассказ об «угорщине», и особенно эта концовка, тесно увязан по содержанию с «Посланием» Вассиана. Большое сходство летописного рассказа и «Послания» заставило А. А. Шахматова предположить, что автором летописного рассказа также был ростовский архиепископ Вассиан Рыло[823]. Если это так, то тем более интересно, что упоминание о вкладе Вассиана в украшение нового Успенского собора, а именно создание иконостаса, содержится в двух летописях, которые включают и собственный рассказ Вассиана об «угорщине»[824]. Свидетельство о вкладе — это последняя запись о деятельности Вассиана, деятельности необычайно многоплановой, характеризующей его как одного из ведущих представителей русской культуры второй половины XV в. Он умер в марте 1481 г. и не мог видеть завершения работы по росписи алтарной части Успенского собора. Преемником Вассиана на ростовской кафедре был его единомышленник Иоасаф Оболенский, которого источники характеризуют также как очень образованного человека, покровителя искусств, мудрого книжника. С его приходом на кафедру ростовской епархии в 1481 г. никакого изменения идейной программы при исполнении первых частичных стенописей Успенского собора еще не произошло. Это случилось значительно позже, когда собор был расписан целиком, в 1513–1515 гг.[825]

Таким образом, для ранних фресок Успенского собора, выполненных в начале 80-х годов XV в., характерно прежде всего наличие двух взаимопроникающих тенденций, сосуществовавших во всей русской культуре конца XV в.: бережного сохранения художественных традиций предшествующего периода и развития новых явлений, отразившихся в содержании и стиле росписи, связанных прежде всего с новым историческим этапом создания единого Российского государства и окончательного свержения ордынского ига.

Иконы деисусного и праздничного ряда иконостаса Благовещенского собора, созванные в эпоху расцвета русской культуры, последовавшую за победой на Куликовом поле, давно признаны центральным памятником московской школы живописи. С момента их раскрытия и публикации в 1922 г. И. Э. Грабарем[826], отнесшим исполнение иконостаса к 1405 г. (год росписи Благовещенского собора Феофаном Греком, Прохором с Городца и Андреем Рублевым), иконы этого комплекса неизменно служили и служат одним из основных источников для характеристики мировоззрения той эпохи, ее нравственных идеалов, художественной атмосферы, сотрудничества русских и греческих мастеров. Точная дата — 1405 г. — придала иконам значение своего рода краеугольного камня для изучения московской живописи XV в. и творчества Андрея Рублева. Этому способствовало также четкое распределение икон деисусного и праздничного чинов между тремя упоминаемыми в летописи мастерами, предложенное И. Э. Грабарем и принятое с незначительными поправками В. Н. Лазаревым[827].

После выхода в свет работ И. Э. Грабаря и В. Н. Лазарева вопрос о происхождении икон, их датировке и мастерах казался окончательно решенным. Однако в 1960-е годы А. Н. Грабар высказал большое сомнение в правильности принятой точки зрения[828]. Несколько позднее В. А. Плугин впервые дал более широкую датировку икон — от времени построения собора до его росписи в 1405 г. — и поставил вопрос о необходимости пересмотра утвердившейся в советской историографии даты создания Благовещенского иконостаса[829]. В то же время исследования архитекторов, археологов и историков, проведенные в последние годы, убедительно показали, что великокняжеская придворная церковь конца XIV — начала XV в. была маленьким бесстолпным храмом[830]. Проанализировав полученные архитекторами данные, Л. В. Бетин пришел к выводу, что древний иконостас современного Благовещенского собора не мог принадлежать одноименной церкви конца XIV в. Он попытался связать его происхождение с Архангельским собором Московского Кремля (там в 1399 г. также работал Феофан Грек с учениками) и выдвинул гипотезу о переносе старых икон Архангельского собора в новый придворный храм Благовещения в 1508 г.[831]

Исследователи, которым довелось внимательно осмотреть вынутые из иконостаса иконы, обратили внимание на отсутствие следов пожара на досках и живописи[832]. Однако эти данные не были достаточно полно сопоставлены с сообщениями письменных источников XVI в. о пожаре, в котором, согласно летописи, «погорел» деисус Андрея Рублева.

В 1980 г. во время ремонтно-реставрационных работ в соборе иконостас был демонтирован, и появилась возможность продолжить его изучение. Необходимо было рассмотреть события середины XVI в., освещающие судьбу старых икон Благовещенского собора и их отношение к дошедшему до нас иконостасу. Поэтому прежде всего было тщательно изучено состояние сохранности икон, сделана попытка установить причины основных утрат красочного слоя; наши наблюдения были сопоставлены с описаниями икон у И. Э. Грабаря и сведениями реставрационных дневников 1918–1919 гг.[833], а затем рассмотрены данные письменных источников XVI в. об июньском пожаре 1547 г.

Проведенный нами осмотр икон показал, что никаких, даже самых незначительных следов соприкосновения с огнем, свидетельствующих о пожаре в храме, на живописи и досках нет. Напротив, они поражают идеальной сохранностью. Невольно напрашивается вопрос: каким же образом могла сгореть или хотя бы обгореть одна из икон праздничного ряда (например, «Преполовение», замененное новой иконой после пожара, по мнению И. Э. Грабаря), если стоящие справа и слева от нее иконы остались абсолютно невредимы? Не удалось обнаружить каких-либо характерных для пожара утрат красочного слоя и левкаса и на лицевых сторонах икон. Сохранность икон у южной и северной стен одинакова, следов пожара на них нет. В реставрационных дневниках 1918–1919 г. о следах пожара на досках или на красочном слое также ничего не сказано, хотя дается довольно подробное описание сохранности раскрываемых участков[834]. Все это позволяет сделать вполне определенное заключение: иконы праздничного ряда ныне существующего иконостаса Благовещенского собора никогда не горели.