Болтабеку стало обидно за свой справедливый незасчитанный гол. Он не желал уступать. Спорт есть спорт, и тут никаких поблажек быть не может. В дополнительное время Болтабек и проявил свой характер. Получив неожиданно мяч, он стремительно прошел по самой кромке поля и, обыграв тех же защитников, пробил между ног заметавшегося вратаря — снова 4:3. А пятый, заключительный гол, забил Назар. Судьба игры была решена.

Хозяева все не могли успокоиться. На Гияса напирали, обвиняли его в подсуживании. Гияс не любил спорить. Молча выслушав незаслуженные упреки хозяев поля, пожал плечами и пошел за своими ребятами. Но какой-то коротышка с нахальным лицом дернул его за плечо. Гияс отмахнулся и нечаянно задел его по макушке. Тот взвыл, и неизвестно чем бы кончилось дело, но вовремя подоспел классный руководитель Гани Юсупович и вместе с бригадиром Рахматом-ака вмешался в свалку. Соперники послушно разошлись, подсчитывая синяки.

Кто стал бы сомневаться после этого случая, что сельские ребята явились до рассвета с недоброй миссией! Лично Вундергай не сомневался: назревала беда, готовился подвох — мол, помните наших. Что делать?

Зачарованным взглядом приковался он к светлеющему проему окна. Вот над подоконником возникло что-то большое и круглое, кажется, голова. За ней вторая, побольше, третья… четвертая… седьмая… одиннадцатая… Вундергаю уже мерещилась дюжина пар глаз, которые свирепо просверливали его мстительно горящим взором.

— Ребята! — не своим голосом заорал он. — Нас окружают! Тревога! Тревога! Тревога!..

Началась суматоха. Поднялся частый треск раскладушек. Кто-то свалился на пол. Загрохотала перевернутая тумбочка. Бухнула стеклянная банка с баклажанной икрой.

— Свет, свет включите! — пронзительно кричал Болтабек и, опомнившись, сделал это сам: выключатель торчал над его головой.

Комната озарилась светом. В первую секунду все зажмурились, а потом, вытаращив глаза, уставились на подоконники. Там… неровными рядками лежали… большие золотистые дыни.

Появился Гани Юсупович.

— Что это? — спросил он, имея в виду дикий шум в комнате.

Ребята растерянно молчали. А Вундергай ответил, виновато улыбаясь:

— Это дыни, Гани Юсупович, — он пожал плечами и махнул рукой в сторону окна. — Марсианские дыни… с неба свалились…

— Сам ты на мою голову свалился, — бросил в сердцах Гани Юсупович. — Вечно не вовремя что-нибудь затеешь…

— Это не он, — вступился за друга Болтабек. — Это оттуда… кто-то… — он тоже махнул рукой в сторону космического пространства. — Мы и сами не понимаем…

Гани Юсупович прошел к окну, перешагивая через сваленные стулья и тумбочки.

— Здесь конверт какой-то. — Он не спеша распечатал пакет и, пробежав глазами исписанный листок, улыбнулся. — Чудаки. Выходит, это вам прощальный сюрприз от сельских ребят. Слушайте. — И Гани Юсупович прочитал: «До свидания, друзья. Играть вы умеете. Только мы в долгу не останемся. Приедем к вам в гости и забьем столько голов, сколько дынь сейчас на вашем подоконнике. Ешьте на здоровье и помните нас. До скорого реванша. Да здравствует дружба! Ура!!!»

Под словом «ура» стояло одиннадцать подписей.

— Молодцы! — одобрительно закивал Гани Юсупович. Тут взгляд его остановился на перевернутой тумбочке и разбитой банке с баклажанной икрой. — А с чего этот разгром?

— Это мы… — Вундергай запнулся, кашлянул и потер по привычке ладонью лоб. — Это мы от радости, Гани Юсупович. Не каждый же день бывают такие сюрпризы!

Дело было у другой — колхозной бабушки, как раз в самом конце лета. Вундергай хорошо запомнил этот день. Вышли в поле «голубые корабли». Настроения у всех праздничное. А председатель колхоза, то есть бабушка Вундергая, ходила удрученная. Механик Тишабай вот уже неделю пьянствовал. И надо же, как раз началась самая ответственная пора хлопковой страды.

В тот вечер бабушка была сама не своя. Туго повязав голову привычной полосатой косынкой, она, прежде чем отправиться в поля, молча села за письменный стол и закопалась в какие-то бумаги. Попробуй сейчас с чем-нибудь обратиться, сразу получишь: «Может мне еще с тобой в кошки-мышки сыграть?» Именно так и скажет. А единственному внуку можно было бы и поласковее ответить, если бы даже была и министром. Для Вундергая она прежде всего простая советская бабушка. И вообще, пора собираться в Ташкент. Там заждалась городская бабушка.

Вундергай неслышно скользнул за порог и столкнулся с птичницей Мукаррам, невысокой круглолицей женщиной с хронической скорбью в глазах. Это жена того самого механика, который испытывал бабушкино терпение. Понятно, Мукаррам пришла просить (уже в который раз) за мужа. Вундергай поздоровался вежливо, открыл перед ней дверь и задержался у порога.

— Ну? — спросила бабушка, глянув на птичницу поверх очков.

Мукаррам безнадежно махнула рукой и всхлипнула, приложив к губам кончик платка.

— Что толку в твоих слезах, — хмуро сказала бабушка. — Делом надо его спасать. Беги сейчас к Флюре и скажи, чтобы она не отпускала ему вина. Все, сухой закон для твоего благоверного! — Бабушка нетерпеливо стала развязывать тесемки на пухлой папке. — Иди, иди, завтра мы разберемся с ним на колхозном собрании.

Вундергай едва отскочил от дверей, как появилась Мукаррам. Тихо прошла к воротам. Вундергай направился за ней.

На улице ему попались близнецы, два брата Мирали и Мирвали. Они неумело тащили пустую железную бочку.

— Зачем вам эта бочка? — поинтересовался Вундергай.

— Надо! — деловито ответил Мирали, тяжело дыша.

— Мост будем строить через большой арык, — пояснил Мирвали, — две бочки уже есть.

— А чего вы ее не катите?

— Гром пойдет, люди будут обижаться, — солидно ответил Мирвали.

Вундергай почему-то вспомнил с нежностью своих октябрят, ровесников этих головастиков.

— Молодцы, культурные ребята. Только тяжело же вам. Помочь?

Близнецы заулыбались.

— А ты куда идешь? — поинтересовался Мирали.

Тишабая спасать, — сказал Вундергай, со значением понизив голос.

— Тишабая? — переспросил Мирвали. — Мы его видели сейчас. К магазину повернул.

— Живой Тишабай-ака, — засмеялся Мирали, — чего его спасать?

— Живой-то живой… — Вундергай испытующе поглядел на братьев, как бы раздумывая, включить ли их в операцию, которую он продумывал сейчас, чтобы вернуть бабушке механика. — Живой-то живой, — повторил он, — только… Слушайте, друзья, помогите мне… Есть одно дело.

И Вундергай выложил свой план. Но, к удивлению, желаемого интереса у близнецов не вызвал.

— Зачем шутить так! — укоризненно покачал головой Мирали.

— Он старше нас, нехорошо, — поддержал его Мирвали.

— Эта операция принесет пользу всему колхозу, понятно? — убеждал Вундергай.

— Колхоз все равно и без Тишабая хлопок соберет, — рассудительно ответил Мирвали.

— Но позже. И потом, пока колхоз соберет, погибнет классный механик! — вскипел Вундергай. — Нужно же о человеке подумать. Как хлопок может быть без человека, а?

— Не пропадет, — спокойно ответил Мирали, — у нас еще один такой пьяница есть. Киномеханик… Три года пьет, а кино показывает. Лента, правда, все время рвется, а иногда вверх ногами или наоборот крутится. Но ему как «Сапожник!» закричат, он исправляет… — Сказав это, Мирали поправил штаны и кивком указал брату на бочку, мол, разговор исчерпан, пошли.

Но Вундергай облокотился на бочку, дав близнецам понять, что ему есть чего еще сказать. Братья недовольно переглянулись.

— Сейчас к бабушке приходила Мукаррам-апа, — сказал Вундергай таинственно. — Плакала, хваталась за голову, заявила, если люди не помогут ей исправить мужа, она… повесится… — Последние слова Вундергай прохрипел, для эффекта схватив себя за горло. При этом он мысленно повторил изречение городской бабушки: «Ради доброго дела иной раз и приврать не грех».

Близнецы оцепенели. Мирали от волнения глотнул и закашлялся. А Мирвали ни с того ни с сего чихнул.