— Поняв намерения Умки, облюбовавшего колесо, я было шикнул, но собачонка на меня не обратила внимания. И тут выскакивает из машины владелец с тяжелым молотком в руке — какое варварство! — и открывает охоту на провинившуюся собачонку. Запустил, как бумеранг. Слава богу, не попал. Умка отскочил в сторону, потом пронзительно залаял. Я и не знал, что он способен так неистово защищаться. Взял я Умку на руки, и правильно сделал: молодой человек, подобрав молоток, замахнулся на нас. Я начал было извиняться за Умку, но молодой человек не принял наших извинений, наговорил всяких гадостей. Гипертоником обозвал. Отвечаю: «Молодой человек, у меня давление юноши: сто двадцать на восемьдесят». А он: «Топай на полусогнутых». Уж эта современная молодежь! — Голос у старого учителя заскрипел, стал суровым.

— Современная молодежь тут ни при чем, — не согласился с ним Иван Иванович. — Вы же сказали, что этому невежде — за сорок. Далеко не комсомольский возраст.

— Нет, не говорите, — с энтузиазмом возразил Арсентий Илларионович, — в мое время... — он оценивающе посмотрел на Ивана Ивановича, определяя, видимо, сколько ему лет: — и в ваше тоже, невест «клевыми чувихами» не величали, на троллейбусных остановках в присутствии посторонних пьяно не целовались.

— Арсентий Илларионович, — заметил Иван Иванович, — во времена вашей юности и троллейбусов-то еще не было. Научно-техническая революция — это не только сверхзвуковые скорости, цветной телевизор и конвейерное производство бройлеров, но и переосмысление некоторых моральных ценностей. Покаюсь, мы с будущей женой бегали целоваться на железнодорожный вокзал, перед отправкой очередного поезда... А теперь можно сэкономить время: в парке, на скамеечке двое целуются, прохожие делают вид, будто не замечают.

— И вас это не возмущает?

— Сказать, что оставляет равнодушным, не могу.

— Нет-нет, я с этим не согласен, — бубнил старый учитель. — Уверен, что и у вас заскребло бы на душе, если б вы увидели свою дочь, лобызающуюся на виду у всех с каким-нибудь типом.

Тема древняя: отцы и дети.

Дочери Ивана Ивановича Иришке — восемнадцатый. Отец видел однажды вечером случайно, как она целовалась... Ну, не «с каким-то типом», а со своим знакомым, студентом политехнического. Он на два курса старше ее — она на первом. И стало отцу тогда горько и обидно. Обидно не за дочь, а за самого себя. Он в тот момент вдруг почувствовал себя стариком, у которого все уже позади. Сыну — двадцать восьмой; привел бы он в дом молодую женщину и сказал бы: «Моя». И обрадовался бы Иван Иванович: «Нет переводу нашему роду!» А вот дочь... Тогда ему хотелось закричать на весь дом, на всю улицу: «Спасите, люди добрые! Уводят со двора!»

— Заскребло бы, — признался он старому учителю. — Но не слишком ли мы придираемся к молодежи?

— А вы ее защищаете! — вскипел учитель.

— Я — милиционер, — признался Иван Иванович. — Я лишь констатирую факты и оцениваю их с точки зрения правонарушения. Официальных запретов на поцелуи в дневное время в парке, да и на троллейбусной остановке, нет. Как нет запретов на длинные мужские прически, на сногсшибательные юбки с разрезом до бедра и прочие атрибуты современной моды. Но мы с вами, Арсентий Илларионович, отвлеклись. Шофер, с которым не нашла контакта ваша собачка, видимо, из тех, кто уже побывал в местах не столь отдаленных. Если перевести на нормальный язык то, что он вам сказал, это прозвучало бы так: «Старик, чеши отсюда и побыстрее».

— И вы их еще защищаете! — продолжал возмущаться Новгородский.

— Арсентий Илларионович, «их» я не защищаю, «их» я разыскиваю. Но вы мне подбросили одну важную деталь: водитель серых «Жигулей» имел, видимо, в прошлом какое-то отношение к преступному миру.

— Нет-нет, прошу понять меня правильно, — запротестовал старый учитель, — я не говорил: «Жигули». Это Степан Емельянович так растолковал мои слова, — кивнул он в сторону смутившегося участкового инспектора. — Я сказал: «Серая машина». «Волгу» я определяю, «Запорожец»... А «Жигули» и «Москвич» для меня на одно лицо. Я бывший учитель биологии, и моя сфера далека от техники, тем более современной.

Иван Иванович был благодарен ему за такую дотошность. Это качество — во всем быть точным — весьма повышало ценность показаний старого учителя.

— Ну и как дальше протекали события? — поинтересовался он.

— Да никак... Мы с Умкой ретировались, оставив поле боя за противником.

— А на номер вы случайно внимания не обратили?

— Нет, в первый раз не обратил. Не до того было... Летит увесистый молоток в моего Умку! Представляете себе? У меня душа в пятки!

— Ну, а во второй?

— Второй встречи, можно сказать, и не было, я лишь наблюдал из окна. Двадцать восьмого... Захожу в кухню... Знаете, люблю побаловать себя чайком. Накануне невестка снабдила меня цейлонским и индийским. Правда, сорт второй и развесочная фабрика одесская. В газете как-то читал: грузинские чаеводы, чтобы выполнить непомерный план, начали стричь листья вместе с ветками... Невольно отдашь предпочтение импортному. Пусть и второй сорт, и развес одесский. Но, по крайней мере, без березовых веников.

Ивану Ивановичу хотелось поторопить старого учителя. К чему эта элегия о чае? Покороче! Самую суть! Но он боялся потерять доверие очень важного свидетеля. Чего доброго, замолчит, закроется, и тогда слова от него не услышишь. Майор милиции был самым внимательным слушателем.

— Словом, завариваю, — продолжал пожилой человек. — Ополоснул чайник кипятком, засыпал чай, залил. Ну и надо выждать пять-семь минут. Смотрю в окно и вижу — возле дома напротив, это восемьдесят седьмой по Октябрьской, — мой вчерашний знакомый. Топчется возле открытой дверки и смотрит куда-то назад, в сторону девяносто первого дома.

— Вы хотите сказать: в сторону мебельного магазина? — Благодаря схеме старшего лейтенанта Дробова Иван Иванович довольно четко представлял себе расположение ближайших к магазину домов и их нумерацию.

— Нет, Иван Иванович, — возразил учитель. — Я этого утверждать не могу. Магазин — всего лишь нижний этаж, а дом номер девяносто один — девятиэтажный. Но у меня создалось впечатление, что молодой человек с маленькими злыми глазами смотрел в ту сторону, где выезд с улицы Овнатаняна на Октябрьскую.

— Пусть так. Но шофер стоял лицом к служебному входу в мебельный магазин? — уточнял Иван Иванович.

— В общем-то, конечно, в ту сторону... Но я же говорил, что у меня почему-то создалось впечатление, что он высматривает кого-то гораздо дальше.

— Ну и что же? — поторапливал Иван Иванович учителя.

— Чай «созрел», я налил чашку, есть у меня такая... подарочная: «пей до дна» — граммов на шестьсот. И вернулся в комнату.

— А номер! Номер, Арсентий Илларионович! — воскликнул нетерпеливо майор Орач.

— Номер... Вернее, не сам номер, а буквы странные: «ЦОФ». Я еще подумал: «Центральная обогатительная фабрика». Первые две цифры — девяносто четыре... Так начинается телефонный номер у моего сына... Коммутатор. А остальное в памяти не сохранилось, — виновато признался старый учитель. — Извините, склероз... Болезнь мудрецов, которые все знают, но ничего не помнят.

— Арсентий Илларионович! Цвет машины, серия номера, две цифры... Да это же готовый адрес!

Иван Иванович тут же позвонил к себе в управление. Как и рассчитывал, Крутояров был на месте.

— Олег Савельевич, вы у нас специалист по Краснодарскому краю. Запишите... Машина мышиного цвета, скорее всего «Жигули», серия ЦОФ — первые две цифры номера: девяносто четыре... Владелец — и все о нем. Самым срочным образом! А что у вас нового?

— Звонил Строкун, — ответил Крутояров. — Гаишник оказался молодцом. Пришла ориентировка: задержать машину «Жигули», за рулем которой женщина. И тут через три-четыре минуты — она! Он опустил шлагбаум. У них там когда-то был санитарный кордон по ящуру. Кордон сняли, а шлагбаум остался. Видимо, по лености гаишник выходить из будки не стал. Поманил женщину-водителя к себе. Она пошла к нему с документами. А мужик, сидевший на месте пассажира, пересел за руль, включил скорость и протаранил шлагбаум. При этом он или еще кто обстрелял гаишника из автомата. Гаишник, уже раненый, стрелял ему вслед, но тот ушел. Женщина утверждает, что мужик подсел к ней в машину на Мариупольской развилке, сказал, что ему в Таганрог. Было по пути, и она взяла, чтобы не так скучать в дороге.