Саня говорил, что проходчики в бригаде Лазни получают около тысячи в месяц. Сам бригадир чуть побольше. Это и определяло общий достаток семьи.

Иван Иванович все доискивался причины, побудившей Богдана Андреевича пойти на преступление, если, конечно, оно имело место. Понять суть явления, его истоки — значит ответить на главный вопрос суда присяжных: виновен или не виновен. В этом может помочь внимательное изучение того, что окружало Лазню.

Человек он вполне обеспеченный. В почете. Работу любит, гордится ею. Прекрасная семья. Жена — умница, как женщина не потеряла своей привлекательности. Два сына — наследники отцовских дел. Дочь — отцова любимица, в невесты выходит. И вдруг взять и перечеркнуть судьбу близких. Что могло побудить неглупого человека в один миг перепахать всю свою жизнь? А может, и «не вдруг», может, это вызревало исподволь и давно? Может, у Богдана Андреевича есть какие-то прошлые долги?

— Елизавета Фоминична, а не мог ваш супруг выиграть эти деньги, к примеру, в карты?

— Да что вы! В «дурачка»? Пытался Петя научить его в преферанс, да Богдан так и не осилил. Времени, говорит, на ерунду жалко. Вешаешь «генеральские потопы» — это же радость! А корпеть над копейками — не по мне.

Неужели деньги под ковриком — это все-таки доля за соучастие? О женщина, дай мне хоть какую-нибудь, самую маленькую зацепочку, чтобы я думал иначе!

— Елизавета Фоминична, вы говорите, что деньги, видимо, Пряникова. Но как они могли очутиться у Богдана Андреевича? Может, тот отдал их ему на хранение!? Но разве больше негде было хранить, кроме как под ногами у водителя в чужой машине? Что же тогда это за деньги?

Иван Иванович беседовал с хозяйкой в столовой. В это время обыск шел в спальне. Тут же на диване сидели сыновья и дочь. Они хмуро глядели на милиционера. Старший — в отца, высокий, плечистый. Глаза светлые, сухие, недобрые. В младшем было нечто девичье: мягкие черты лица, широкие черные брови дугой. Таращит сонные глазищи. С каким бы удовольствием он сейчас завалился спать. Да вот приходится мучиться. Девчушка — в мать. Такая же собранная, стройная, с хорошей фигуркой. Скуластенькая. Очень серьезная. Поглядывает беспокойно то на мать, то на ее собеседника. Хочет ввязаться в разговор, помочь матери, да все не решается. Наконец сорвалось.

— Мама! — закричала она отчаянно. — Замолчи! Замолчи! — Она подбежала к ней и давай трясти за плечи. Затем вдруг зарыдала. — Неужели ты ничего не понимаешь?!

Елизавета Фоминична убрала со своих плеч руки дочери, вытерла ладошкой ее слезы, катившиеся по щекам откалиброванными горошинами, и скорбно сказала:

— Раньше надо было, Валюша. Похоже, не уберегли мы своего папку, запутал его дядя Петя. — Она заботливо усадила дочку на диван. — Извините, — сказала Ивану Ивановичу. — Больше я вам ничего не скажу. Но знайте: деньги эти пряниковские, Богдан к ним не имеет никакого отношения. Мы с ним ни разу в жизни чужим не пользовались. Нас могли надувать, обирать, но мы — никого.

Иван Иванович вспомнил старую историю с больничными листами, о которой ему рассказывал сам Богдан Андреевич, и подумал, что заявление Елизаветы Фоминичны — ни разу-де в жизни чужим не пользовались — не такое уж правдивое. Иногда мы охотно прощаем себе мелкие прегрешения, не желая понимать, что река-то начинается с ручейков, а ручейки — с капели.

Обыск в квартире Лазни положительных результатов не дал. Но Иван Иванович на всякий случай изъял экземпляр «Вечорки» за 29 апреля. И во избежание недоразумений попросил хозяйку расписаться на газете, оформив это протоколом.

Бригада, работавшая в гараже у Лазни, оказалась более удачливой. Под ящиками с картошкой обнаружили целлофановый пакет, в котором было восемь с половиною тысяч рублей разными купюрами.

Эта находка окончательно поставила Ивана Ивановича в тупик. Если предположить, что деньги в машине под ковриком — доля за соучастие, то найденное в подвале под картошкой уж никак не могло быть частью украденного в мебельном магазине. У Лазни просто не хватало времени на то, чтобы домчаться до гаража, открыть его, спуститься в подвал, наглухо закрытый тяжелой оцинкованной лядой, запертой увесистым замком, засунуть деньги под ящики с картошкой, выбраться наружу, запереть гараж, вернуться на Карьер — 5 километров от шахты — оставить машину на площадке возле дома, переодеться в старую шахтерскую робу, добежать до вентиляционного ствола — а это за железнодорожным путепроводом, — уговорить стволового спустить его в шахту, проделать по шахте уже известный маршрут и в 20.30 быть в бане. (В 20.43 Иван Иванович подсел к Лазне на скамейку.)

Что-то непонятное стояло за всем этим: у Лазни в двух тайниках обнаружено пятнадцать тысяч рублей!

— А малокалиберную винтовку в гараже у Богдана Андреевича не нашли? — спросил Иван Иванович у старшего бригады, капитана Чувашева из следственного управления.

— Нет, не видели. Все осмотрели самым тщательным образом, в подвале — с применением металлоискателя. А что, должна быть?

— По крайней мере, жена сказала... Хозяин винтовки — начальник участка Пряников, заядлый стрелок по всем видимым целям.

— Не было никакой винтовки, — заверил следователь.

Иван Иванович вернулся к себе в управление. Бодрый, азартно веселый майор Крутояров «добивал» допросом измученного нервотрепкой сонного Богдана Андреевича.

— Что нового? — спросил своего подчиненного Иван Иванович.

— Богдан Андреевич обиделся на то, что ему в гараже надели наручники, и разговаривать с «дундуками», как он выразился, не желает.

Сидевший на стуле чуть поодаль от стола Лазня пробурчал:

— Я же вам, как отцу родному, — всю правду, а вы меня окольцевали, а потом еще ребят пригласили, мол, поглазейте на этот зверинец...

— Может, я и перестарался, — согласился с критикой Иван Иванович. — А что с фотороботом? — спросил он майора Крутоярова. Больше всего его тревожил Бородатый.

— Да что-то насочиняли мы с Богданом Андреевичем, — ответил тот. — Вот-вот принесут из фотолаборатории пробные отпечатки.

Ждать невмоготу. Иван Иванович готов был ринуться навстречу «запаздывающим», как ему казалось, событиям.

— Олег Савельевич, не в службу, а и дружбу, мотнитесь-ка в лабораторию. Не гора к Магомету, так Магомет — к горе.

Крутоярову, конечно же, хотелось похвалиться проделанной работой. Он поспешил выполнить приказ старшего.

Иван Иванович остался с Лазней вдвоем.

— Что вы из человека воду варите? — пробурчал задержанный.

— Не мы же с майором Крутояровым заварили кашу с мебельным, — возразил Иван Иванович. — Каша подзагустела, вот и приходится добывать воду из артезианских глубин человеческих душ.

Его начала одолевать усталость. «Как мы не умеем беречь свое бедное сердце», — подумал он.

Орачу шел сорок шестой год. Казалось бы, мужик в самом соку. Да, видать, стали укатывать сивку крутые горки. Когда-то он мог работать по сорок часов кряду, не смыкая глаз. А теперь депрессия наступает уже через двадцать часов. Наливается тело дряблостью. Глаза слипаются. Начинает ныть сердце.

Закурить бы... Но свои сигареты он выбросил. И, пожалуй, бесповоротно. Сигареты были у Лазни, если, конечно, их не отобрал у него ретивый служака Крутояров. Но не станет же майор милиции «стрелять», как мальчишка, у задержанного.

Помолчали. Иван Иванович спросил:

— А чего это все шесть с половиной тысяч — по полсотни?

— Для удобства, — пробурчал Лазня. — Шахта перечисляет деньги на сберкнижку. Пришел в сберкассу, просишь: «Девочки, мне — триста. Если можно, покрупнее...»

— Разве сотнями — не удобнее?

— Да так, сразу началось с полусотенных, а потом уж менять не стал.

— И по скольку же вы откладывали... к примеру, в год? — подводил Иван Иванович беседу с Лазней к финалу, который должен был бы прозвучать для задержанного как взрыв.

Не предчувствуя беды, Богдан Андреевич сделал вид, будто прикидывает в уме.