— Не знаю, — отец очень серьезно посмотрел ей в глаза, — это дело науки. Я, дочка, объяснить не могу.

…Жанна сложила телеграмму. И уже собралась продолжать путь, как на столе вахтера зазвонил телефон. Она сняла трубку, сказала:

— Вас слушают.

Незнакомый мужской голос попросил:

— Позовите, пожалуйста, к телефону доктора Лунину.

— Я слушаю вас.

— Одну минуточку. Сейчас с вами будут говорить.

Что-то щелкнуло в трубке. Видимо, телефон переключили.

— Здравствуйте!

Она сразу узнала, что слово это произнес полковник Матвеев. Уже тогда, когда незнакомый мужчина сказал: «Одну минуточку. Сейчас с вами будут говорить», она подумала о полковнике. Почему? Может, просто потому, что у нее не было других знакомых, которые могли бы звонить ей через секретаря или дежурного.

— Здравствуйте, — ответила она.

— Вы узнали меня? — спросил он.

— Еще бы… — сказала она весело и бодро.

— Это хорошо.

— Что это?

— Ваше настроение.

— А… Еще бы… — Вот уж привязались эти слова, прилипли. — У меня сегодня день рождения!

— Поздравляю.

— Спасибо. Только не спрашивайте, сколько мне лет.

— В вашем ли возрасте об этом думать?

— Конечно. Мне грохнуло двадцать шесть, а это совсем не шестнадцать.

— У каждого возраста свои прелести, — сказал он серьезно, почти строго.

— Как ваше здоровье? — спросила она.

— Я хочу к вам приехать.

— Лучше в понедельник, — сказала она, будто не поняв интонацию его последних слов. Подумала, что вот растерялась. Потому и пояснила: — В понедельник можно сразу сделать ЭКГ.

— ЭКГ подождет, — сказал Матвеев. Собственно, не сказал, а решил. — Я хочу приехать сегодня. Скажем, часа в четыре. Можно?

— Приезжайте, — после паузы ответила она.

…Все-таки машина — это действительно чудо. Сорок километров, меньше часа езды, а уже не хочется верить в то, что где-то есть захолустье Каретное, холодное общежитие для молодых одиноких специалистов, болгарский компот из слив вместо супа…

В летнее время ресторан обслуживал интуристов, и только интуристов. Он стоял на автомобильной трассе, окруженный соснами. И озеро лежало рядом. Сегодня оно было занесено снегом, но весной, летом, осенью плескалось под окнами, голубое или серое. Легко представить, какая это была красота.

— Вам нельзя коньяк, — сказала она. — Коньяк играет с сосудами. Он вначале расширяет их, потом сужает.

— Что же мне можно?

— Немного водки. И минеральной воды.

— Хорошо, товарищ доктор.

«У него очень высокий лоб, — подумала Жанна. — Глаза строгие. Но добрый. И улыбка хорошая. А строгость — это, наверное, профессиональное. Командир… Полковник».

— Расскажите о себе, — попросил он. Перевел взгляд от окна, за которым в сиреневато-розовом свете заката таял день, таял, как снежинка в ладонях.

— Очень непростая просьба, — ответила она, продолжая смотреть в окно.

По дороге за высокими соснами катила машина с включенными фарами. Свет от них был еще не очень заметен на белом снегу и бросался в глаза лишь на стволах деревьев, белкой прыгал с сосны на сосну.

— Разве? — удивился он.

— Я могу рассказать свою биографию. — Она посмотрела на него с какой-то веселой подозрительностью. Щелкнула языком. И добавила: — Которую писала для отдела кадров. Окончила среднюю школу, медицинский институт. Была замужем. Разошлась.

— Отчего?

— Отчего расходятся… Несовместимость характеров. — Она пожала плечами. — Супружеская измена.

— Да, — сказал он. — Характер — это как группа крови. Супружеская измена — совсем другое.

— С группой крови проще, — возразила она. — Ее несложно определить.

— Врачам виднее, — улыбнулся он, подвинул к себе пепельницу. — Разрешите?

Показал пачку сигарет. Она кивнула.

— Как врач я должна сказать твердое «нет». Но сегодня я здесь не как врач.

— Спасибо.

— Характер… Измена. И еще многое другое — неоткрытые рифы в океане супружества. Так говорил мой бывший муж. Он хирург, но пишет стихи. И даже печатается в местной газете.

— Сейчас многие пишут. У нас в гарнизоне прямо-таки какое-то поветрие на поэзию.

Официант, седой, в черном, внешностью напоминающий скорее концертмейстера, чем официанта, с профессиональной почтительностью и аккуратностью ставил перед ними тарелки с закусками. Жанна вначале хотела сделать вид, что процедура накрытия стола ей совершенно безразлична. Но потом передумала и следила за официантом с подчеркнутым вниманием. Улыбнулась Матвееву. И облизала губы, откровенно, точно маленький ребенок.

Пришли музыканты. Пятеро неопределенного возраста мужчин. Угрюмые. Во фраках.

Уже зажглись хрустальные люстры, то ли сделанные «под старину», то ли действительно старые. Этого нельзя было определить отсюда, из-за столика, потому что стены, обшитые дубом, и столы и стулья были явно стилизованные. Но люстра могла быть и старой — бронзовая, с гнездами для ламп, похожими на подсвечники. Должно же хоть что-то старое, неподдельное быть в этом ресторане, рассчитанном прежде всего на иностранных туристов.

Официанты задергивали шторы. Зал как бы сдвигался, становился меньше. Но почему-то уюта в нем не прибавлялось. Интерьер обретал торжественность, будто в фойе театра. А Жанне хотелось теплоты, хотелось чего-то простого, бесхитростного. И когда официант подошел к их шторе, она прикоснулась к его руке и сказала тихо:

— Не надо.

Официант растерянно посмотрел на Жанну, потом перевел взгляд на полковника. Матвеев кивнул. Официант сказал:

— Пожалуйста. И ушел.

— Этот ресторан называется «Старый замок»? — спросила Жанна.

— Нет. По-моему, «Прибой».

— А зря, — сказала она, оглядывая зал. — Название вполне подходящее. Доспехи рыцаря в угол. И вывеску… Реклама — двигатель торговли.

— Они в ней не нуждаются. Летом сюда не попадешь. Да и зимой… Сами видите, тоже не пусто.

Когда они приехали, в ресторане было занято три или четыре столика. Сейчас же за каждым столиком сидело по крайней мере два человека, кое-где и больше. Жанна мысленно еще раз сравнила зал с фойе театра. Гул, приглушенный гул голосов стоял здесь, как в фойе.

— Почему вы вспомнили обо мне? — спросила она.

Он видел перед собой ее молодое лицо — нельзя сказать, чтоб очень красивое, просто молодое и приятное. Разглядел настороженность, веселую, как первый иней, замершую у краешков губ, над переносицей. Он понимал, что должен быть с ней честен. Предельно честен. Что здесь не может быть и речи о легком флирте между одиноким, средних лет мужчиной и одинокой женщиной, достаточно молодой, но и самостоятельной. Он сказал:

— Я еще не разобрался в этом.

— Так сложно?

— Отсутствие опыта, — признался он. Еще улыбнулся. Но улыбка получилась вовсе не веселой. Грустной получилась эта улыбка.

Жанна догадалась:

— У вас была неудачная любовь.

— «Неудачная любовь» звучит очень книжно.

— Условно, — поправила она.

— Возможно, да… Конечно, да. Люди условились называть схожие события, ситуации определенным сочетанием слов. Неразделенная любовь, несходство характеров, мужественный поступок… Условились как в математике.

— В математике ясность. «А» квадрат плюс единица… И за этим все точно до бесконечности… А в жизни, наоборот, до бесконечности все неточно.

— Может, это и хорошо? — спросил он. — Может, за этим кроется какой-то смысл?

— Вы ушли от ответа, — сказала она. — Это не по-товарищески. Тем более после того, как я поведала вам автобиографию.

— У меня взрослая дочь… — произнес он. Посмотрел в окно, там было темно. Зал отражался в стекле, точно в воде или в зеркале.

— Все остальное — секрет? — спросила Жанна.

— Нет, — быстро и охотно ответил он. — Мы живем втроем. Я, моя мама — Софья Романовна и дочь — Лиля. Я вас познакомлю.

— Спасибо.

— Спросите, где моя жена.

— Вы скажете сами.

— Она не умерла. Вероятно, вы уже догадываетесь, она ушла к другому.