— Ты того, — насупился Любомир, — не ляпни это где-нибудь на людях…
— Глупенький, — пожалела Майя. — Тебе книги серьезные читать надо. И вообще повышать образование.
— Где я тут повышу? — махнул рукой Любомир.
— Начни с самообразования. Выпиши журналы «Коммунист», «Партийная жизнь»… А ты утыкаешься в «Человек и закон» и полагаешь, что с его помощью станешь философом.
— Может, ты и права.
— Конечно. Ну что там — одни детективы.
— Я про другое… Может, нам на Украину подаваться нужно? В хорошие жилищные условия? У бати там такая хата-пятистенка.
— А удобства? — насторожилась Майя.
Любомир улыбнулся во весь рот.
— Удобства! — Он поднял большой палец. — Корова, две свиньи. Четыре десятка кур. Уток сколько, не знаю. И еще батя кроликов держит. Шапки меховые, сама знаешь, сейчас в цене.
— Нет, — сказала Майя. — Если уезжать отсюда, то непременно в город. Строители даже в самой Москве нужны.
— Ишь куда прицелилась.
— Целиться нужно высоко, чтобы взлететь хотя бы наполовину.
— Садись за стол, — махнул рукой Любомир, была у него такая привычка. — Завтра я с Ерофеенко посоветуюсь. Может, он что подскажет насчет квартиры.
— С Матвеевым нужно советоваться. С Матвеевым, — отодвигая стул, твердила Майя.
Они уже заканчивали ужинать, когда в коридоре стали слышны шаги и в комнату вошла Маринка. Ни слова не сказала, глаза опустила. Сняла шапку, пальто. С какой-то особой тщательностью, словно руки плохо слушались ее, повесила пальто и шапку на вешалку. Глядя в пол, обошла стол и села в кресло.
— Иди ужинать, — сказала Майя и кинула озабоченный взгляд на Любомира.
— Мы тебя ждем, ждем, — пояснил он. — Так и сил не хватило.
— Я не хочу, — не поворачивая головы, ответила Маринка.
— Почему? — удивился Любомир. Маринка наконец удостоила взглядом брата.
— Аппетита нет.
— Странно… — Брат заерзал на стуле.
— Господи! Ты совсем как малое дитя, — громко возмутилась Майя. — Тебе бы поговорить с сестренкой. Серьезно, по-мужски. А в твоих мозгах одни странности.
— Ты мои мозги не трожь, — обиделся Любомир. — За своими следи, чтобы они были в порядке.
— На этот счет у тебя напрасные волнения.
— У меня вообще никаких волнений нет.
— Очень печально. Иногда и нужно поволноваться. Особенно за родную сестру.
Маринка, напружинясь, оперлась худыми руками о подлокотники. Сказала хрипло, словно простуженная:
— В своих делах я разберусь сама.
4
Лиля — Игорю.
«Мой милый дядечка!
И опять вокруг меня тишина. И сосны. И скучное серое небо. Озера прямо-таки сонные. Но рыбка в них есть. Спасибо Великому, что привил мне страсть к рыбалке, иначе с тоски здесь можно просто очуметь.
За время моего отсутствия в гарнизоне ничего не изменилось. Правда, появились новые люди — молодые солдаты, молодые офицеры. Весной и осенью всегда бывают такие перемены.
Но беда в том, что все заняты делом. А я бездельничаю. Устроиться работать здесь негде. По дому делает все бабушка. Читаю. И хожу в клуб. Есть у меня здесь подруга — Ольга Сосновская. Я тебе о ней рассказывала. Муж ее начальник клуба… Маленькая отдушина.
В субботу в сумерках ловили с отцом судака. На кружки. Я вытащила трех. Двух под килограмм каждый. А третий — кило восемьсот. У Великого четыре раза срывалось. Он тоже поймал трех. Только небольших.
Вот и все. Писать просто нечего. Краем уха слышала, что ты можешь приехать в командировку. Приезжай. Есть вяленый судак. Не забудь захватить пива. Сам знаешь, в гарнизоне сухой-пресухой закон.
Обнимаю! Успехов тебе. Приветы от бабушки и отца.
Лиля».
5
В субботу утром Жанна читала Блока. Неумытая, непричесанная лежала, натянув одеяло до самого подбородка, потому что вторые рамы хотя и были вставлены, но не были заклеены. А батареи парового отопления грели едва-едва. Судя по узорам на стекле, на улице был мороз. Но было и солнце — узоры искрились. И комната общежития для одиноких молодых специалистов не пугала сейчас хмуростью, а казенная меблировка не бросалась в глаза.
У окна не ветер бродит,
Задувается свеча,
Кто-то близкий тихо входит,
Встал — и дышит у плеча.
Обернусь и испугаюсь…
И смотрю вперед — в окно:
Вот, шатаясь, извиваясь,
Потянулся на гумно…
Не туман — красивый, белый,
Непонятный, как во сне…
Он — таинственное дело
Нашептать пришел ко мне…
В коридоре была тишина. Не гудел пылесос. В будние дни он свирепствовал ровно с восьми утра, и с того самого момента уборщицы переговаривались, вернее, перекликались на самые разные темы. Впечатление складывалось такое, что ты находишься на рынке, хотя никакого рынка в городе не имелось. Здесь даже столовая была лишь одна — при леспромхозе для рабочих. По субботам и воскресеньям столовая, естественно, не работала, потому что леспромхоз был выходной. Жанна запасалась в магазине болгарским компотом, который заменял ей и суп и борщ, покупала граммов двести сыра, колбасы, хлеба. Стиль работы местного общепита, конечно, нельзя было признать идеальным, однако от преждевременной полноты он гарантировал. Спасибо хоть за это.
Но сказкой веяла синяя даль,
За сказкой — утренний свет.
И брезжило утро…
В одиннадцать она вылезла из постели для того, чтобы нырнуть в теплый халат, взять полотенце, мыльницу, зубную щетку. Потом вышла в коридор. Туалетная комната была справа в самом конце коридора. Идти нужно было мимо столика вахтера. По обыкновению вахтер за столиком не сидел. Если дежурил Сидоренко по прозвищу дед Мазай, то он сейчас находился, разумеется, у магазина, потому что в одиннадцать открывался винный отдел. Если кто-то из женщин, то они, наверное, ушли домой готовить обед.
На столике Жанна увидела телеграмму в обложке — алели красные маки. Из любопытства развернула ее. И замерла. Телеграмма адресована была ей.
«Дорогая доченька, — писал отец. — Поздравляю тебя с днем рождения. Желаю крепкого здоровья и хороших успехов в работе. Мама сейчас гостит у Тани в Грозном. Обнимаю тебя и целую».
«Боже мой, — испугалась она и вздохнула. — Забыть о собственном дне рождения. Что это? Замотанность или ранний склероз? Товарищ доктор, ставьте диагноз… Отец помнит. Бедненький! Сидит один — сторожит дом. Собаку, кошку, канареек».
Жанна как-то очень ясно представила себе маленький дом под Армавиром. И сад с яблонями, грушами, вишнями, сливами, виноградом. Огород с засохшей картофельной ботвой. Отца, колдующего в саду или в огороде…
Отец Жанны Павел Корнилович — пенсионер. Инвалид Отечественной войны 2-й группы. Служил во время войны морским летчиком в 63-й авиабригаде на Черном море. Бомбил Констанцу на ДБ-3, на СБ. Участвовал в налете 24 июня 1941 года, когда 36 наших бомбардировщиков рано утром метко сбросили бомбы на порт, нефтебазу, аэродром Мамайя и вернулись без всяких потерь.
Павел Корнилович любил вспоминать свою боевую молодость. Но Жанна никак не могла представить отца за штурвалом самолета, хотя слушала его рассказы часто и охотно.
Однажды она спросила (было ей тогда лет двенадцать):
— А если бы тебя убили, меня бы не было?
Он посмотрел на нее удивленно. Сказал:
— Да.
— Выходит, я воевала вместе с тобой?
— Выходит.
— Может, поэтому мне снятся твои бомбардировщики так ясно, словно я сама на них летала?
