Ростков с любопытством выслушал Ахмеда. Кивнул с улыбкой, соглашаясь.

— Дорогой Ахмед, я не сомневаюсь, что из тебя получится прекрасный литейщик. Но я не сомневаюсь и в другом: из тебя мог бы получиться и прекрасный адвокат.

Из овощного магазина, что стоял прямо за железнодорожными путями, вышел доктор Фелицын со своей неизменной сумкой из дерматина. Старик сильно сдал за последние четыре года и совсем не был похож на того шустрого и неутомимого человека, который в войну обслуживал чуть ли не все население города.

— Здравствуйте, доктор, — остановился я.

Фелицын тоже остановился.

— Здравствуйте, молодой человек. Как здоровье вашего отца?

— Пишет, что улучшается. Приступов не было уже несколько недель.

Фелицын одобрительно кивнул:

— Поверьте мне, у него все будет хорошо. Покой. Посильный физический труд на свежем воздухе. Растительная пища. Воздержание от алкоголя и курения. Это восстановит его силы и здоровье.

— Спасибо, доктор.

— До свиданья, молодой человек.

Ростков с Ахмедом ушли недалеко, но, когда я нагнал их, они уже разговаривали на деловую тему.

— Тогда я приду после праздников, десятого числа.

— Прямо в отдел кадров. Я обо всем договорюсь.

— Спасибо, дорогой Женя.

— Рад был познакомиться.

Прощаясь со мной, Ростков сказал:

— Зашел бы как-нибудь в гости, рассказал бы о своем житье-бытье. Все же вместе работали…

— Зайду, — пообещал я, не очень веря в обещание.

Потом я проводил на поезд Ахмеда. Было четыре часа дня, но та фиолетовая полоса, похожая на шарф, обернулась громадной тяжелой тучей, и хотя пока не брызгалась дождем, но мрачно висела над городом, не предвещая ничего хорошего.

Когда поезд ушел, я заглянул в павильон Майи Захаровны. Там был час пик, и к стойке невозможно было пробиться. Пришлось повертеться. Майя Захаровна увидела меня и, как всегда, воскликнула:

— Деточка!

Я кивнул ей. Наливая стаканы, подавая бутерброды, принимая деньги, Майя Захаровна разговаривала со мной громким, грубоватым голосом, перекрывающим шум и гам:

— Давно вернулся?

— Два дня назад.

— Отец пишет?

— Поправляется.

— Дома как? Не обокрали?

— Нет. Полный порядок.

— Бедная деточка!

— Ничего. К Шакуну пойду после праздников.

— Ты, Антон, ко мне подойди. У меня отгулы будут. Вместе к Шакуну сходим. Я его сто лет знаю. Когда-то постоянным клиентом был.

Я кивнул: дескать, подойду.

— Есть хочешь?

— Нет, — сказал я, хотя жрать хотел как собака. Ахмед привез мне в подарок голову козьего сыра и литровую банку кизилового варенья. Но я постеснялся при парне наброситься на еду.

Майя Захаровна подала мне два бутерброда с украинской колбасой и стакан фруктово-ягодного вина. Я сказал:

— Ну зачем?

— Деточка! Я своих друзей, не угостив, не отпускаю.

— Отходи, малый, отходи, — толкали меня в спину.

— Спасибо, — сказал я.

Вино и бутерброды взбодрили меня. Я, конечно, не чувствовал себя сытым «от пуза», но ноюще-тоскливое ощущение голода исчезло. Я вышел из павильона с хорошим чувством уверенности, а это было сейчас главным.

Голова работала четко. Виделись проблемы, требующие неотложного решения. Основная задача — устроиться на буксир. Вторая задача — денежная.

К Шакуну я намеревался идти после праздников. А сегодня было только пятое число. Значит, до девятого числа нужно было прожить полных три дня, не имея ни копейки. Я слышал, что матросы питаются на буксире казенными харчами, и не боялся, что в ожидании аванса мне придется перебиваться с хлеба на воду.

Получалось, что зачисление на буксир решает одновременно и мою финансовую проблему. Спрашивается, зачем мне тогда откладывать визит к Шакуну на после праздников? Вспомнился совет отца, и я решил позвонить Шакуну прямо домой.

Опустив в телефон-автомат десять копеек, я услышал голос телефонистки:

— Город.

Я сказал:

— Девушка, с вами говорит специальный корреспондент газеты «Кубанская правда» Сорокин. Я попрошу соединить меня с квартирой Валентина Сергеевича Шакуна.

— Одну минуточку, — ответила девушка.

В трубке, как водится, раздался щелчок, потом длинные редкие гудки. Наконец трубку сняли. Голос был женский:

— Алло!

— Здравствуйте. Это квартира Шакуна?

— Да.

— Можно к телефону Валентина Сергеевича?

— Папа в Новороссийске. А кто его спрашивает?

— Сын друга. Некто Антон Сорокин.

— Куда вы исчезли?

От этого вопроса я немного опешил.

— Алло! — она подумала, что нас разъединили.

— Если не ошибаюсь, вас зовут Надя.

— Да, Антон, меня зовут Надя.

— Вы учились в цирковом училище.

— Совершенно верно. Но верно и другое: папа разыскивал вас, а вы сбежали, извините, или просто уехали самым таинственным образом, не поставив никого в известность.

— Был такой грех, Надя.

— Вы почему вздыхаете?

— Когда вернется Валентин Сергеевич?

— Обещал седьмого… Антон, что вы сегодня делаете?

— Ничего.

— Давайте сходим в кино. Идет фильм с поэтическим названием «Мост Ватерлоо».

Ох уж это плодово-ягодное вино! Конечно же по его милости я стал храбрым.

— Хорошо.

— Я жду вас, приходите к семи. Вы знаете наш адрес?

— Знаю.

Кафе не имело официального названия. Однако размещалось оно в подвалах, где в годы войны было бомбоубежище, и местные остряки окрестили его словом «метро».

В «метро» пахло вином. Присутствовал и запах табака. Но запах красного виноградного вина, короткой струйкой рвущегося из тупорылого крана, придавленного длинной деревянной ручкой, почерневшей от давности и грязи, перебивал все другие запахи. Лампочки были спрятаны в белые плафоны — я видел такие раньше в коридорах краснодарской больницы, куда однажды в прошлом году приезжал проведать отца. Для больницы плафоны были вполне подходящими, но здесь, где потолок висел низко и серели бетонные колонны, большие белые плафоны выглядели так же нелепо, как галстук на купальщике.

— Ха-ха, — тихо сказала Надя Шакун, оглядывая зал.

Она могла кричать и топать ногами, все равно никто бы не услышал, не обратил внимания. Все столики оказались занятыми. Дым вздымался над ними, как над кострами. Нечленораздельная речь напоминала мне шум бетономешалки, которая с весны работала на набережной с утра до вечера всю неделю, кроме воскресений.

Увидев, как из-за столика у стены за колонной поднялись сразу три человека, я схватил Надю за руку и потащил к этому столику между стульями и потными спинами, лысинами и стрижками «под бокс» и «под польку».

— Дно, — сказала она, когда мы соли за стол, украшенный объедками шашлыка и пустыми стаканами с потеками красного вина.

— Что? — не понял я. В груди было хорошее напряжение. И в руках, и в ногах тоже.

— О таких злачных местах я читала только в книгах, — сказала Надя и брезгливо отодвинула тарелку. — Таверна «Золотой петух» в порту Ливерпуля… Одноглазые пираты, бочонки рома…

Мне вспомнились сорок третий и сорок четвертый годы, когда я еще совсем мальчишкой приходил к Домбровскому за книгами. Дни почему-то всегда были дождливыми, и я прятал книгу под рубашку, за пазуху, чтобы книга не намокла, пока я буду бежать из двора во двор…

— Здесь не ром, а портвейн, — сказал я. — И еще фруктово-ягодное.

— Каждому времени свои песни.

— Вы пили ром? — спросил я.

— Нет.

— Я тоже. Интересно, на что он похож?

— Не знаю. Скорее всего, на ликер.

— Неужели пираты были сластенами…

Официантка, невысокая и толстенькая, убирала посуду быстро, точно заводная. На лице ее были равнодушие и усталость. Конечно, она вымоталась за смену.

— Бутылку рома, — попросил я.

— Чего-чего? — удивилась официантка. И сказала совсем по-матерински: — Не придуривайся.

— Тогда водки, — вздохнул я.

— Много?

— Полную бутылку.

— Антон, вы ошалели, — сказала Надя Шакун, когда официантка унесла поднос с грязной посудой. — Зачем нам целая бутылка?