— Каждый борется за него по-своему.
Баженову понравились мои последние слова. Он кивнул и выразительно сжал кулак, будто демонстрируя, чем именно нужно бороться за счастье.
— Не очень-то помогает тебе твой метод, — насмешливо сказал я. — Живешь как собака, не имея собственной крыши над головой.
Баженов обиделся. Это было видно по глазам. Но было видно и другое: он не хотел со мной ссориться. Покривил рот в улыбке, сказал после многозначительной паузы:
— Зачем птице крыша? Для нее небо крыша.
— Тебе стихи писать надо, — посоветовал я.
— Может быть, я и пишу. Для души, для сердца. — Баженов вдруг резко встал. Хлопнул меня дружелюбно по плечу: — Ладно, капиталист, пойдем обедать. Мое предложение остается в силе.
— Нет, — сказал я. — Мне не хочется.
— Как знаешь, — пожал плечами Баженов. — В Одессе в таких случаях говорят: не хочешь есть, сиди голодный.
5
Из сообщения городского радиоузла от 4 ноября 1940 года:
«…В связи с досрочным выполнением высоких трудовых обязательств, взятых по случаю XXXII годовщины Великой Октябрьской социалистической революции, Указом Президиума Верховного Совета СССР орденами и медалями награждена группа передовых тружеников Краснодарского края.
Среди награжденных орденом «Знак Почета» — наш земляк, бригадир стерженщиков машиностроительного завода Евгений Михайлович Ростков.
Сегодня наш корреспондент побывал в литейном цехе и попросил Евгения Михайловича рассказать о планах его бригады. У микрофона Евгений Ростков:
«Вся наша бригада, как и весь советский народ, с большим воодушевлением трудится в честь коликой даты — XXXII годовщины Октября. Мы взяли дополнительные обязательства — выполнить годовой план к 5 декабря — Дню Конституции. В этом нашему рабочему коллективу большую помощь оказывает инженерно-технический состав цеха. Наука при социализме служит высоким гуманным целям».
…По 20 часов отработали ученики старших классов школы № 5 на строительных работах по восстановлению разрушенного бомбежкой правого крыла здания. Со второй четверти занятия в школе будут проводиться не в три смены, как прежде, а в две… Новые светлые классы после праздников примут учеников…»
6
— Здравствуй, — сказал я.
Грибок вздрогнула. Она стояла в дверях. Между нами были крыльцо, четыре ступеньки и сизый сумрак угасшего дня, сдобренный дымком, морской пылью и просто холодом.
— Тебя отпустили? — спросила она.
— Да, — сказал я. — Представь себе.
— Не представляю, — призналась она.
— Почему?
— Подожди одну минуту.
Она действительно вышла через минуту в пальто и желтом берете. Я взял ее под руку, и мы пошли вниз по Приморской улице, которая выходила на Приморский бульвар, у самого-самого моря.
— Там страшно? — спросила она.
— Страшно, — согласился я, пытаясь догадаться о правилах игры, которую она предлагала.
Фонари на улицах попадались редко. Ветер сбивал листья и даже гнул ветви. Люди шли быстро. Хлопали двери магазинов.
— Где же тебя? — Даша глядела укоризненно.
— Как где? Тут.
— Неужели? — спросила она почти испуганно.
— Пошли ко мне, — сказал я.
Она покачала головой.
— Я уже была у тебя однажды.
— Сегодня нам никто не помешает.
— Ну и что? — спросила она с сомнением и сделала шаг назад. Я не мог больше держать ее за локоть. Отпустил руку, сказал:
— Я один, совсем-совсем один… У меня целая ваза винограда.
— И больше ничего?
Мы стояли возле скамейки на пустом сквере. И листья гуляли по скверу, как снег по полю.
— Больше ничего.
— Ты обедал? — спросила она тихо.
— Аж четыре раза.
— Врешь…
— Нет, правда. Четыре раза взбирался на вишню, пока не оборвал весь виноград.
На этот раз она взяла меня под руку, и мы пошли обратно. Мне немного хотелось плакать, и я был твердо уверен, что люблю ее.
— Тебя не били? — она говорила нежно, как мать.
— Нет, — сказал я.
— Зачем ты это сделал?
— Что сделал? — взмолился я. — Что?
— Пошел воровать, — ответила она твердо.
— Ради спортивного интереса. Острых ощущений захотелось. — Мне стало спокойно. Теперь я понимал смысл разговора.
— Что ты еще знаешь? — спросил я.
— Ты украл в поезде чемодан. И тебя арестовали, — объяснила она заученно, как могла объяснять теорему.
— Откуда информация?
— В школе слышала.
— От кого?
— Не помню, — она совсем не умела врать или не старалась. — Все говорили.
— А может, от Баженова?
Она остановилась. Вызывающе посмотрела мне в глаза. Сказала упрямо:
— Ну, может.
Теперь мне казалось, что я не люблю ее. Ветер дул прямо в лицо, резал глаза, студил рот. Я рывком прижал Дашу к себе, стал целовать губы, щеки, лоб, волосы. И оттого, что я не любил ее, поцелуи придавали мне силы и уверенность в своем превосходстве над этой глупой смазливой девчонкой.
— Дурак ты, дурак, — вырываясь, шептала она.
— Идиотка, — я целовал ее сильнее и сильнее. — Как ты поверила этому подонку? Я вор? Я убью его, сволочь. Я больше месяца вкалывал на дровяном складе и ничего, кроме мозолей, себе не нажил.
Наконец она вырвалась из моих объятий. Растрепанная, поправляя берет, тяжело дышала. А глазищи у нее были как чашки.
И я с ужасом почувствовал, что опять люблю ее. Люблю больше всех на свете.
— Пойдем ко мне, — слова прозвучали умоляюще.
Она улыбнулась. Покачала головой, сказала:
— Я всему верила. Всему… Паша Найдин заявил, что этого не может быть, это чушь! Но все равно… Если бы ты знал, что со мной творилось!
И она теперь сама поцеловала меня — долго и нежно.
— Пойдем ко мне, — повторил я.
— В другой раз, — Грибок удрученно вздохнула. — Мне нужно решать задачи по геометрии с применением тригонометрии. Это такая пакость…
7
— Женя, поздравляю тебя с орденом, — сказал я. — А это мой друг Ахмед.
Ахмед гордо вскинул голову, до синевы натянув кожу на подбородке. Сказал:
— Здравствуйте.
За камнями шипело море — протяжно, тревожно. И хотя я не видел волн, но представлял, как наползают они на берег длинными белыми змеями, проваливаются в песок, словно в норы. Черная скала выпирала над зеленью — горб, а не скала. Какая-то птица, похоже нырок, смотрела с вершины выжидающе, напряженно, готовая к прыжку в солнечный свет, по прихоти осени рассеянный над морем.
Ростков держал в руке удочку и тощую сумку, где, наверное, лежали банка с наживкой, грузила и другие рыбацкие штучки.
— Разгулялось море, — огорченно сказал он. Протянул Ахмеду руку, представился: — Ростков.
— Приезжайте к нам в горы, — пригласил Ахмед. — Я поведу вас на форель.
— Много слышал о ловле форели, но самому ловить не приходилось, — признался Ростков.
— Это просто, — улыбнулся Ахмед. — Только успевай вытягивать.
— Тогда обязательно приеду. Спасибо за приглашение.
С сортировочной станции в порт потянулся пыльный товарняк. Пыхтел паровоз, опираясь на клубы пара. Вдоль линии, словно столбы, стояли пирамидальные тополя, на которых зеленых листьев было ничуть не меньше, чем летом. Высоко над горами стаей, похожей на тучу, летели птицы. Они, конечно, издавали шум, но мы не слышали его из-за шума моря. Фиолетовая полоса длинным шарфом разматывалась над ущельем, по которому убегали далеко-далеко на Москву железнодорожные пути.
— Ахмед хочет у тебя работать, — сказал я со вздохом.
— Если один Ахмед, то пожалуйста, — ответил Ростков. Пояснил — не поймешь, шутя или серьезно: — Дезертиров обратно не принимаем.
— Дезертиры себе на уме, — парировал я.
— А ты как думаешь, Ахмед? — спросил Ростков.
Это точно, Ахмед не обрадовался вопросу. Он даже поморщился и коснулся пальцами глаз, словно их резануло светом. Наконец он ответил:
— Я думаю, дорогой Женя, нет на свете людей, которые прожили бы жизнь и никогда не сделали ошибок. Я думаю, дорогой Женя, что ошибка во имя мечты есть не только ошибка, но еще и поиск. А как утверждал мой великий дедушка Ашот, если бы люди не искали, они бы до сих пор жили в каменном веке.
