Словом, я рассчитывал на третий разряд. Мне же дали второй. Я воспринял это как вопиющую несправедливость и вместо того, чтобы идти в цех, прямо с аттестационной комиссии пошел на морской вокзал…

На другой день Корнилыч зря ожидал меня в цехе. К одиннадцати часам я пришел в отдел кадров и подал заявление об уходе.

— Иди работай, — сказали мне там. — В один день не увольняют.

— Не пойду, — заявил я.

— Под суд отдадим.

— Я несовершеннолетний.

— Из комсомола исключим, — пригрозили без всякой надежды.

— На комсомольском учете в школе состою, — пояснил я. — А там меня ни при какой погоде не исключат.

— Чего же ты хочешь?

— Третий разряд.

— Паразит, — сказала тетенька, по-моему замначальника отдела кадров. Мне всегда приходилось иметь дело с замами.

Я пошел на море. Погода была хорошая. Стоял бархатный сезон. Пляж тянулся длинный и почти безлюдный. Море золотилось, как чешуя. Над берегом звенели стрекозы — фиолетовые, с серебряными крыльями.

— Ходишь все, — осуждающе сказала тетка Таня, с силой выжимая половую тряпку из старой мешковины. Цемент ступенек, ведущих на захудалую террасу, незастекленную, обитую выгоревшей фанерой и дощечками из-под консервных ящиков, еще был мокрым, блестел, словно галька, смоченная волной.

— А что? — равнодушно спросил я.

— А то, — тетка Таня ожесточенно встряхнула тряпку, повесила ее на частокол забора. Не без злорадства сообщила: — Отца неотложка прямо в больницу увезла.

Солнце, скатываясь в море, уже поравнялось с нашей горой. И тени от деревьев распластались такие длинные, будто вообще не имели конца.

Последние дни отец чувствовал себя относительно здоровым, поэтому я испуганно спросил:

— Сердце?

— Не знаю, — тетка Таня подбоченилась. Шея у нее была такая короткая, что казалось, голова растет прямо из плеч. — Я с варениками связалась. Прокоша страсть как их любит. А отец твой из школы совсем плохой пришел. Как с креста снятый. Тут я побежала в «скорую помощь».

— Почему из школы? — не понял я, начисто позабыв обещание отца разобраться в связи с тем, что Ирина Ивановна Горик обижает учителя Домбровского.

Из рассказов очевидцев, со слов самого отца события представляются мне так.

Надев свой лучший бостоновый костюм цвета маренго, мягкую велюровую шляпу, лакированные полуботинки в тон костюму, прикрепив к лацкану пиджака длинный ряд боевых орденов и медалей, отец чинно отправился в школу.

Он шел с благой целью спокойно, по его словам, поговорить с заведующей учебной частью о том, что негоже обижать старого человека, участника революции, гражданской войны, наконец, просто порядочного, образованного педагога. Я не уверен, что подобная беседа принесла бы много пользы Домбровскому, ибо Ирина Ивановна Горик относилась к категории женщин, которую людская молва метко определяет емким, все объясняющим словом — стерва. Однако Ирина Ивановна была достаточно умна, чтобы не позволить себе грубость с человеком, на груди которого были ордена. Поэтому беседа с ней, если бы таковая состоялась, носила бы скорее всего корректный, спокойный характер. И безусловно не довела бы отца до больницы.

К сожалению, обстоятельства сложились иначе…

Еще весной, кажется на Восьмое марта, в школе сломалось пианино: треснула там какая-то дека. Говорили, что верхняя. И звуки получались совсем не те. Плохие получались звуки. Мастера, способного починить инструмент, долго не могли найти. И вот наконец, в тот самый злополучный день, когда отец направился в школу, кто-то из знакомых Ирины Ивановны позвонил и сказал, что есть очень хороший мастер по ремонту и настройке роялей и пианино, который прибыл на днях из города Жмеринки, что он готов прийти в школу посмотреть на инструмент и что зовут этого мастера Федор Иванович, то есть так же, как и моего отца.

Когда отец открыл дверь кабинета заведующей учебной частью, там находились несколько учителей и старшая пионервожатая. Увидев элегантно одетого мужчину, Горик смекнула, что это и есть знаменитый мастер из города Жмеринки, и вежливо спросила:

— Федор Иванович?

— Совершенно верно, — без всякого удивления ответил отец, не сомневающийся, что его знают все в городе.

— Люся, — сказала тогда Ирина Ивановна, обращаясь к старшей пионервожатой, — проводи Федора Ивановича в актовый зал.

Затем с милой улыбкой обратилась к отцу:

— Извините, я через несколько минут освобожусь. И подойду к вам.

Отец решил, что, видимо, особо почетных гостей в школе всегда принимают в актовом зале, поэтому безропотно последовал за старшей пионервожатой Люсей, терпеливо ждал в коридоре, пока она спустилась на первый этаж за ключом, совершенно спокойно вошел в пустой, пахнущий пылью актовый зал, где без всякого порядка стояли разномастные стулья. Между стульями лежал длинный красный транспарант, кисточка, банка с белилами. На транспаранте уже было написано: «Достойно встретим…» Отец не придал значения фразе, которую Люся бросила с порога, закрывая за собой дверь. А фраза состояла из трех слов:

— Пианино на сцене.

Люся ушла, оставив ключ в двери со стороны коридора.

Было тихо, потому что шли занятия. Отец бесцельно прошелся по залу. Посмотрел на сцену. Черные сатиновые занавеси были раздвинуты. На сцене справа действительно стояло пианино. Он подумал, что старшая пионервожатая, почему-то решив, что он играет на пианино, вежливо предложила скоротать время. Но поскольку отец мог играть только на патефоне, то, скользнув взглядом по инструменту, подошел к двери, ведущей на балкон. А надо сказать, что актовый зал нашей школы помещался на втором этаже и имел просторный балкон с крепкими бетонными перилами. В ожидании Ирины Ивановны отец вышел на балкон. Прикрыл дверь. Школа стояла на горе, и с балкона хорошо была видна центральная часть города. И море. И много неба. Погода была хорошая. И отцу было хорошо.

А между тем Ирину Ивановну внезапно вызвал директор школы и послал на какое-то срочное совещание в гороно. Заведующая учебной частью не страдала провалом памяти. Сказала директору, что пришел мастер из Жмеринки и чинит в актовом зале пианино. Директор пообещал заняться мастером лично.

Примерно в это же время уборщица Роза Маисовна, старая добрая армянка, шла по коридору второго этажа и случайно увидела ключ, торчащий в двери актового зала. Она открыла дверь и заглянула внутрь, удивляясь, кто может здесь быть, так как знала, что мальчик из десятого класса, пишущий транспарант, будет работать в зале после шестого урока. Отец в этот момент был уже на балконе. Роза Маисовна не увидела его, так как дверь на балкон была не стеклянной.

Через десять минут наступала перемена. Роза Маисовна подумала, что мальчишки могут забраться в зал, чтобы курить за сценой. Потом не загасят окурок, и сгорит школа. Роза Маисовна закрыла дверь и положила ключ в карман своего халата.

Минуты через три директор вспомнил о мастере и прошел к актовому залу, однако, увидев дверь запертой, решил, что мастер находится у завхоза. К завхозу надо было спускаться в подвал, и директор резонно решил: если он понадобится завхозу и мастеру, те сами придут к нему в кабинет.

Вскоре зазвенел звонок, началась перемена. Отцу справедливо показалось, что всякому ожиданию есть предел. В конце концов, дело не в церемонии, можно хорошо поговорить и в кабинете. Он решительно пересек зал, взялся за ручку двери, но дверь не открывалась. Отец дернул ручку раз, другой — безрезультатно. Тогда он начал стучать в дверь кулаком.

Но была перемена. Шум и гвалт в коридоре стояли невообразимые. Дети прыгали, бегали, кричали. Никто не обращал внимания на актовый зал, в который строго-настрого запрещалось входить без разрешения старших.

Отец подумал, что его заманили в ловушку и заперли. Мерзкая Ирина Ивановна таким подлым способом уклонилась от разговора. Вначале он хотел побить стекла стульями. Но вспомнил, как трудно сейчас со стеклом, и пожалел детей, которые на много месяцев останутся без актового зала.