Как и всегда. Никаких улучшений. Успеваю испытать чувство вины и самоуничижения, пока начинаю складываться. Клянусь, я была готова встретить затылком пол. И я не сразу понимаю, почему этого не происходит, пока не слышу сквозь ватную пелену громкий голос:

– Мистер Мэйджерсон! Сюда!

Когда я прихожу в себя, ощущение и понимание пространства приходят не сразу. Мне требуется несколько долгих секунд, чтобы понять, что я лежу на большой двуспальной кровати. Атласное покрывало холодит кожу, большая тяжелая подушка удобно находится под головой. Я медленно разлепляю глаза, и тут же мутная картинка перед ними отзывается тошнотворной волной. Я сжимаю губы, дабы подавить рвотный позыв – желудок всё равно пуст.

Не сразу, но я замечаю отца, сидящего в напряжённой позе в кресле совсем рядом с кроватью.

– Принеси холодной воды из бара, – отдаёт папа приказ.

Айден тенью направляется прочь из комнаты и скрывается за дверью. Оставшись наедине со мной, отец тяжело вздыхает и потирает лицо ладонью.

– И ты будешь всерьёз заявлять о том, что тебе не нужен присмотр? – тихо спрашивает он.

Губы сами собой выдают слабую улыбку. Ответить я не могу – горло сводит от жажды. Но я бы ответила…

Да, пап. Всегда буду. Это моя вечная борьба. Может, за собственное достоинство. А может, просто за меня саму.

Даже когда в ней нет никакого смысла.

Несколькими минутами позже отец нехотя покидает комнату. Он отдаёт вернувшемуся Айдену приказ не оставлять меня одну какое-то время, что буквально ознаменует начало ещё одного испытания для меня. Сославшись на дела, папа оставляет меня наедине с телохранителем.

Как же меня злит даже само это слово. Я мрачно наблюдаю за Айденом, пока тот подходит к кровати и протягивает мне бутылку с водой. Я намеренно игнорирую его жест, при этом тяжело смотря телохранителю в глаза. Айден медлит несколько мгновений, а потом, не растерявшись, молча ставит бутылку на прикроватную тумбу.

Крепкий орешек.

Бросив попытку прожечь его взглядом, я наконец обращаю внимание на саму комнату. Рассматриваю огромный шкаф-купе у стены и рабочий стол, переходящий в целый комплекс для хранения и декора. По другую сторону от него прямо в нишу вмонтирован искусственный камин, напротив которого располагается бежевый кожаный диван. Возле него начинается секция стеллажей и закрытых книжных шкафов. Понятия не имею, сколько вещей нужно иметь, чтобы заполнить всё это пространство. Я окидываю взглядом светлую двуспальную кровать, гадая, имеет ли моя хрупкая надежда шанс на реальность: может, это и есть моя комната? Судя по чемодану, сиротливо оставленному у окна, я и вправду буду жить здесь.

С ума сойти. Одна эта комната едва ли не больше половины квартиры, в которой мы жили с мамой.

Блок. Это не те мысли, которые мне хотелось бы переваривать сейчас. Точно не сегодня.

Похоже, мне не удаётся скрыть тот живой интерес, с которым я изучаю комнату, так как Айден, вернувшись на исходную позицию у двери, наблюдает за мной с пристальным вниманием. Почему-то я испытываю необходимость оправдаться за проявление эмоций и бурчу:

– У меня никогда не было своей комнаты. Вот и всё.

От его молчания я ощущаю себя ещё более глупо, чем раньше. Вздохнув, я решаю задать хоть один вопрос, чтобы как-то сгладить ощущение неловкости и пополнить свои скудные знания о месте, в котором предстоит жить:

– А где живут работники, которых нанимает папа? Вас много?

– Весь штат охраны располагается в восточном крыле на первом этаже, – бесстрастно отвечает Айден. – В состав входит около десяти человек. Моя комната тоже там.

Лучше бы не спрашивала. С ума сойти… Десять человек. И это только состав охраны.

– У моего отца паранойя? – вырывается у меня прежде, чем я успеваю обдумать вопрос.

Айден издаёт вздох, который отдалённо напоминает усмешку. А может, я сама стараюсь различить в его поведении хоть какие-то присущие человеку детали, чтобы его непроницаемость не так сильно нервировала меня.

– Насколько я знаю, Ваш отец полностью здоров. – Айден чуть склоняет голову вбок, наблюдая за мной. – А что касается Вас… могу я уточнить о сути Вашего заболевания?

Я тяжело вздыхаю. Аккуратно сажусь в кровати и перевожу взгляд на окно, не зная, стоит ли мне отвечать. С одной стороны, к чёрту давать о себе лишнюю информацию, но с другой… какая, в сущности, разница? Уж лучше я отвечу на такие вопросы сама, чем Айден будет беседовать об этом с моим отцом.

– Посттравматическое стрессовое расстройство, жёсткая психосоматика, какие-то проблемы с сосудами и шейным отделом. – Я говорю тихо, отстранённо, будто бы рассказываю о ком угодно, но не о себе. – Это то, что назвали врачи. Смешно, но никакие из их заключений даже болезнями не назвать, просто сборник из неопределённой симптоматики и нарушений. – Я в лёгком раздражении поджимаю губы, признав, насколько мне некомфортно говорить об этом. – Разве папа не говорил тебе?

– Говорил. Просто хотел услышать это от Вас и понять Ваше личное отношение к своему диагнозу. Это поможет мне оказывать лучшую профессиональную помощь.

– И как, понял? – холодно спрашиваю я.

– Вполне, – спокойно отзывается Айден. – Вы не слишком серьёзно относитесь к своему состоянию.

– Да потому что это не диагноз, а просто чёртово клеймо: смотрите, какая бедняжка, у неё по приколу пол-организма под откос пошло! – выпаливаю я громче, чем планировала.

Комната погружается в тишину. Кажется, Айден выдерживает эту паузу, чтобы дать мне успокоиться. Когда я беру себя в руки и медленно выдыхаю, телохранитель уточняет ещё более бесстрастным тоном:

– Ваши обмороки входят в симптоматику?

– Обращайся ко мне на «ты», – тихо вздыхаю я. – Ты и так старше меня. И да, обмороки… тоже оттуда. При стрессе, особенно при продолжительном, мне просто как будто перекрывает… кровь, воздух, не знаю, как будто всё сразу. Дерьмовое кровообращение, вот что они сказали. – Я горько усмехаюсь. – Для этого обтекаемого вывода им потребовалось три недели мучить меня в стационаре.

Я не знаю, почему вдруг из меня лезут эти откровения. Почему я выдаю слово за словом, вытягивая из себя эту титанически тяжёлую цепочку давно подавляемого отчаяния.

В комнате воцаряется неловкое молчание. Я жалею о том, как много рассказала незнакомому человеку, и ещё хуже то, что я совсем не понимаю его реакции на услышанное. Меня нервируют люди, которых невозможно прочесть, а Айден занимает среди них, пожалуй, первую позицию. Телохранитель остаётся всё так же непроницаем и закрыт, будто не живой вовсе. И вот эту ходячую мумию мне предстоит терпеть большую часть своего времени? Катастрофа.

Хорошо, что Айден не стал спрашивать о том, что было «до». ПТСР подразумевает конкретную причину, и я рада, что телохранитель не задаёт прямых вопросов на этот счёт. Не интересуется, как так получилось, что я оказалась в психиатрии. И с кем.

– Есть ли рекомендации после твоей выписки?

От его голоса я почему-то вздрагиваю, выныривая из своих мыслей.

– Ну, мне прописали массаж шейного отдела, – тихо фыркаю я. – Типичная отмазка, лишь бы написать что-то в графе «рекомендации».

– И как?

Я впадаю в лёгкий ступор от его вопроса.

– Я ходила… пару раз, – неуверенно отвечаю я. – Пока отец не забрал меня.

– Ясно.

Более многозначительный ответ трудно себе представить. Я опускаю голову, ощутив привычную волну стыда. Лучше бы я ничего не говорила. Вернуть бы время на пару минут назад…

От его внимательного, изучающего взгляда становится не по себе. Айден в молчании сканирует меня, а потом вдруг спрашивает:

– Почему ты стыдишься того, о чём рассказала?

Я резко поднимаю голову. Неужели меня так легко прочесть?

– Не знаю, – отвечаю я после долгого молчания. – Я никогда не умела принимать свои слабости. Всё это звучит как-то… глупо, что ли. Словно я просто требую внимания к себе.