СтешкА:

Настоящая любовь всё прощает, но память – никогда.

Вполне может быть, да память у меня какая-то избирательная и единственное, что я запомню – то как просыпалась от ноющей боли в сердце, откуда безуспешно пыталась вытравить Тимура.

Вытирая слёзы с щёк, снова открываю окно личного чата.

beda:

Я не ангел, не герой и даже в коне из-под принца бывает больше здравомыслия, но я готов меняться. Ты Лера моя главная слабость, единственная слабость, с которой бесполезно бороться. Дай нам ещё один шанс, его я ни за что не профукаю.

В грудной клетке, где всё кипело и плавилось от противоречий, постепенно ширится безмятежность. Мне всегда казалось, что когда в паре на уступки идёт только один рано или поздно такие отношения начинают угнетать. Высокая значимость одного закладывает во второго мысли о собственной неполноценности и чувства начинают чахнуть, как растение без света. Я бы солгала, утверждая, что не допускала для нас с Бедой такого сценария. Беданов редко открывался и ещё реже шёл на уступки, но сейчас его готовность вкладываться на равных вселяет недостающую мне уверенность. Такой и должна быть крепкая связь – обоюдной, откровенной честной.

В окне чата появляется новое сообщение.

beda:

Сходишь со мной на свидание? Завтра в полдень. Летнее кафе «Небо». Я буду ждать…

– Валерия, – заглядывает в комнату отец, едва мои пальцы робко касаются клавиатуры, чтобы набрать не меньше десятка восторженных «Да!».

Простое свидание, даже не первое, а бабочки, которые у нормальных людей должны порхать в животе щекочут сердце так, будто меня только что замуж позвали.

– Да, пап?

– Мама звонит, – произносит он шёпотом, передавая мне трубку домашнего телефона, и поражённо треплет меня по волосам. – Поверить не могу, ты снова улыбаешься! Моя хрупкая лилия вновь цветёт и пахнет. Помнишь, когда я рассказывал тебе про опыление…

– Пап! – не сдержавшись, заливаюсь звонким смехом. – Никаких ползучих лютиков, я помню.

– Я просто хотел сказать, что только тебе решать, – заканчивает он с серьёзным выражением лица.

Мой Беда не какой-то там лютик!

– Там папашка твой, что ли опять в ботанику ударился? По-моему, он устроился не по призванию. Сам-то можно подумать Анжелку свою в королевском саду подобрал, а как пел мне…

– Привет мам, – безмятежно улыбаюсь, прислоняясь лбом к оконному стеклу. Обычно её бурные монологи затягиваются как минимум на полчаса. Странно, но у меня больше нигде не ноет, куда-то исчезла робкая боязнь её перебить, и чувство собственной ненужности больше не тревожит моих мыслей. Мне впервые так легко и спокойно. – Знаешь, мама, а у меня всё хорошо. Действительно хорошо…

Тимур

Я невидяще смотрю в окно, внимательно прислушиваясь к ворчащей внутри меня ярости. Ещё далеко не всегда получается сказать раздражению твёрдое «нет», пришлось выкурить сигареты четыре, прежде чем окончательно уломать себя спокойно дождаться завтрашнего обеда. Это очередной успех, незначительный, но приятный – не сорвался, как чесались руки на молчащем ноуте, не содрал мерцающие гирлянды, развешанные в надежде порадовать долгожданную гостью. Я обещал Лере работать над собой, и я работаю. Каждую секунду.

Отгородившись от мира в съёмной квартире, больше недели веду откровенный диалог с самим собой, из которого понял только то, что устал оглядываться. Пора двигаться дальше и жить настоящим по-другому счастье мне не светит.

Декабрьский морозец неприятно щекочет кожу, если метеорологи не врут, то завтра выпадет снег. Идеально. Закрыв форточку, смотрю на отражение в стекле, и собственное лицо кажется чужим. Прошлый Беда ни за что бы не стал убиваться из-за неотвеченного сообщения, а сейчас в этой односторонней переписке сосредоточен весь мой мир.

Давай же, детка, ответь. Я подыхаю, разве ты не чувствуешь?

Обиделась. Ничего между мной и Иркой не было, но доказывать – только утверждать её в своих подозрениях. Лера сама со временем убедится в моей моногамии, прошлое не в счёт, то была дружба и гормоны, иначе не вышло бы так просто отпустить. Сейчас всё иначе. Лера – пуля, просвистевшая у моего замершего сердца, она или остановит его с концами или заново запустит, третьего не дано.

В дальнем углу подросший найдёныш увлечённо догрызает кроссовок. Четвёртый за неделю. Мне нравится представлять, как мы по утрам будем его выгуливать, бегать, а после принимать вместе душ, завтракать, спешить на пары – это успокаивает. Стабильность оказалась не менее привлекательной, чем бунтарство, наверное, так и начинают взрослеть.

Теперь всё свободное время уходит на подготовку к экзаменам, потому что не хочется, польстившись на лёгкие деньги Армана, впоследствии писать нашим детям из-за решетки. Сумма, накопленная на операцию Ире, лежит в ячейке банка. Не знаю для чего, скорее всего, чтобы чувствовать уверенность в завтрашнем дне и если возникнет серьёзная необходимость больше не думать сгоряча, кому б продать почку. В планах наведаться к отцу. С этим сложнее…

Когда-то он меня по-своему любил. По крайней мере, внушил чувство собственного достоинства и научил всегда говорить правду, а правда в том, что у меня при мысли о нём больше нигде не ноет. И всё благодаря Лере – моему личному лучику света. Как-то непоследовательно надеяться на прощение, пока сам не готов отпустить прошлое. Я его простил, пусть делает с этим что угодно. Хоть подотрётся.

– Да, Лих, – отвечаю на поздний звонок.

– Слышь, Беда, ты у меня, когда перед свадьбой матери ночевал, толстовку забыл. Готовь подгон за услуги прачки. Если тебе не надоела роль отшельника, могу и курьером побыть, мне не влом, а накинешь банку пива – к твоим услугам квалифицированный специалист по семейным отношениям. Составим план завоевания твоей малышки.

– Лих, то что ты вдул аспирантке с факультета психологии ещё не делает тебя профессором, – заваливаюсь на кровать, непроизвольно улыбаясь его ежевечерним попыткам навязать свою компанию. Подозреваю, что Матвей опасается, как бы я с горя не полоснул себе вены. Ага, и оставить трёх своих любимых женщин на произвол? Да ни за что. Я не отрекусь ни от одной из них, даже если мне жить останется всего двадцать четыре часа. – А толстовку мелкому оставь, она мне больше не нужна.

– Вижу, любовная горячка совсем разъела тебе мозг, поэтому уточняю: ты предлагаешь отдать моему брату свою тёплую, красную, мать её, толстовку?! Ту самую, из-за которой поставил Степашке фонарь, только потому что нельзя ронять пепел на твои любимые вещи?

– Всё верно. Я с неё вырос.

Лихо не знает, никто не знает, что моя страсть к красному цвету продиктована исключительно стремлением насолить отцу. Он его ненавидит.

– Беда, ты же понимаешь, что это сильно смахивает на благотворительность смертника? – я прерываю Матвея страдальческим стоном, закатывая глаза к потолку, но мнительность друга не знает границ. – Вчера ты мне долг перевёл за цветы и костюм, сегодня разбазариваешь любимые шмотки. Так всё, задрал! Диктуй адрес, отвезу тебя домой. Вас давно пора запереть в одной комнате и не выпускать, пока не поговорите.

– Дружище, – улыбаюсь, впервые за долгие годы произнося это слово без иронии. – Всё в порядке. Серьёзно. Стал бы я перед смертью звать её на свидание.

– Согласилась? – взволнованное дыхание из динамика выдаёт неподдельное участие собеседника.

– Лере нужно время, и я дам ей его столько, сколько будет необходимо.

– Чушь! Опасно надолго пропадать из виду. Привыкнет ещё.

– Лих, оставь свои пикаперские штучки для старшеклассниц, с Лерой это не работает. Она у меня смышлёная, поймёт, когда придёт время, – вздыхаю, кидая убитый взгляд в мерцающий сбоку монитор, и в порыве недоверчивого ликования подпрыгиваю на кровати. – Да, детка!

– Беда? Беданов! Тим, ты меня слышишь?!

Не слышу. Я ничего не слышу кроме сумасшедшей дроби своего сердца. Единственное о чём я сейчас способен думать – о вновь связавшей нас с Лерой паутине цифровых признаний, ярких смайлов и скобок-улыбок. О потоках равнодушного трафика, донёсшего друг до друга полёт наших мыслей, о затёртой клавише Enter – проводнику к сердцу той, что при встрече не захотела меня услышать. Между нами необъятный виртуальный мир пронизанный любовью и тоской, мир в котором началась и получила свой второй шанс наша история.