Сонливость наваливается неподъёмной тяжестью, еле удерживаешь глаза открытыми. Ты устал: от боли и потери крови, от тяжёлых мыслей, истрепавших разум. Боль утихает, растёкшись жаром, но окончательно уходить не собирается.

Страшно? Ты слишком устал, чтобы бояться.

Утром Дольф – так его зовут – сгибает сломанную ногу и наматывает плотно свежие бинты. Его голос помогает прорваться через боль, через слабость и жар. Весь день вы идёте. Он помогает, поддерживает. Медленно ковыляя на трёх ногах, опираешься на его плечо.

– Ты… боишься? – задаёт вопрос, резко остановившись.

– Да, – помолчав, шепчешь.

– Ясно, – Дольф улыбается. – Я не могу требовать от тебя доверия.

Ты чувствуешь укол вины. Ты едва не умер, но получил шанс на спасение. Довериться врагу – иначе не выжить.

– Мы почти пришли, – он указывает на темнеющий вдали ряд домиков. – Но нам не туда, – ведёт пальцем вдоль горизонта вправо.

– Ты живёшь отдельно от сородичей? – ты поражён.

– Я же говорил, что меня считают колдуном. Так проще…

Он говорит, говорит, говорит. Дольф одинок, но общительный, открытый и добрый, словно жеребёнок.

Дом ютится под раскидистой сосной. Совсем крошечный: одна комната с земляным полом. Провисшая крыша, маленькое окно и покосившаяся хлипкая дверь. Кровать и стол с единственной табуреткой.

– Постелю тебе соломы здесь, – указывает на печь в углу, почти чёрную от сажи.

Он улыбается. Дольф постоянно улыбается. Озорная, смущённая или грустная – улыбка всегда украшает его лицо. И пятнышки на носу и щеках… Дольф поцелован солнцем и рождён лугом, от него пахнет теплом и травами.

Ты лежишь на мягкой соломе. Усталость от длительного перехода даёт знать: глаза слипаются. Прислонившись к тёплой стене, наблюдаешь, как Дольф готовит лекарство. Его длинные с узловатыми суставами пальцы порхают над мешочками, коробочками, склянками, берут щепотки, смешивают, растирают.

– Так, готово!

Он подходит, держа миску с зеленовато-серой кашицей, от которой исходит яркий, до головокружения, запах.

– Это, – говорит, – сильное средство. Будет жечь, но лечение пойдёт быстрее.

Разрезая бинты, он не разговаривает. Точнее, не разговаривает с тобой, просто бубнит под нос: то ухмыляясь, то хмурясь.

– Воспаление не пошло, – шепчет, – кости встали на место, кровь не идёт. Великолепно, – и он опять улыбается.

– Спасибо, – бормочешь, опустив взгляд, – за всё.

– Рано благодаришь. У тебя тяжёлая рана. Ноги лошади отличаются от людских. В деревне коня, переломавшего ноги, убивают. Из милосердия, чтобы животное не мучилось? Нет. Просто никто не желает возиться.

Мурашки пробегают по коже.

– Люди жестоки, – тихо продолжает Дольф, накладывая один тугой слой бинтов на другой, – и в этом я согласен с кентаврами. Теперь ты наверняка будешь сильнее ненавидеть людей. Возможно, это правильно.

Кривится лицом – смесь брезгливости и злобы.

– Но ты устал. Отдыхай. Сон – лучшее лекарство.

Бормочешь благодарность, как учили родители. Ты стараешься отделить Дольфа от остального племени двуногих. Верить до конца не сможешь, но попытаться стоит.

Дерзкий ветер треплет хвост, щиплет глаза, выдавливая слёзы. Четыре белых копыта выбивают ритм сердца. Взрывая землю, скачешь. Куда? Только вперёд. Там свобода.

Овраг. Узкой линией перечёркивает гладь простора. Раз. Два. Три. Отталкиваешься – летишь. Понимаешь: другой край исчез. Не долететь. Даже руки-крылья не помогут. Осознание холодом вонзается под сердце.

Падаешь в пропасть, а края смыкаются над тобой.

Проснувшись, долго не можешь понять, где находишься. Всё незнакомо: звук, запах, темнота и тени. Ты явственно ощущаешь чужое присутствие. Сердце бьётся птицей, дыханье сбито.

Кое-как с трудом вспоминаешь: лес, капкан… и человека, от которого пахнет теплом и травами. Пошевелив ногой, чувствуешь, что боль утихла. Немного тянет, вполне терпимо.

За окном темно, видно звезды и краешек молодого месяца. Дольф ворочается и бормочет во сне. Спокойствие теплом растекается по телу.

До утра не спишь. Размышляешь. С первыми петухами просыпается Дольф. Потягиваясь, он улыбается. И первым делом осматривает твою ногу.

– Болит? А здесь? – надавливает на вспухшую пясть. Ты не успеваешь кивать – морщишься, и это лучший ответ.

Пока он готовит новую порцию мази, ты любуешься безупречной ловкостью пальцев. Готовка завтрака проста до невозможности: куски ржаного хлеба, сыр и простокваша:

– Еда более чем скромная.

Когда ты набрасываешься на завтрак, Дольф кивает:

– Неплохо, – улыбается и треплет тебя по волосам.

А ты давишься, простокваша проливается на грудь. Лёгкое прикосновение, а тебя передёргивает. Он не замечает.

– Болит? – спрашивает вечером Дольф, когда меняет повязки и наносит мазь.

– Нет, – удивлённо отвечаешь. Отсутствие боли для тебя неожиданно, а для него – хороший знак.

Нога действительно долго не болит. Почти неделю. А потом накатывает гроза. Ты воешь от сильной тянущей боли. Дольф не может облегчить мучения. Мази, питье, компрессы – ничего не помогает. Вымотавшись, забываешься в тревожной дрёме. Сквозь сон чувствуешь, как он прикладывает прохладный компресс ко лбу, гладит по волосам. Совсем как мать в детстве. Страха нет. Возможно, где-то глубоко… А здесь и сейчас… Аромат трав и солнца успокаивает.

Согретый теплом печи и толстым одеялом, засыпаешь, погружаясь в сон, словно в парное молоко.

Месяц успел родиться и умереть, пока ты лежал на соломе у печи. На второе полнолуние ты смог подняться и нетвёрдо, но опереться на сломанную ногу.

– Скоро сбежишь от меня, – хихикает Дольф и распахивает дверь перед тобой.

Жаркое солнце встречает тебя, как старого друга. Свежий ветер с полей прикасается к щеке. Стоишь на пороге ошеломлённый. Живой, практически здоровый. Сердце рвётся на части – бежать, быстро и далеко. Прочь! Прочь от людей! Найти родной табун, забыть ужас, забыть боль. Ты уверен, что пройдёт много времени, прежде чем тебе удастся забыть колдуна Дольфа.

Перешагиваешь через первый порыв – прыгнуть, опробовать крепость ног. Осторожно переступаешь порог, жмуришься, закрываешь глаза от солнца ладонью. Осень…

Жёсткой соломой, скрученной в тугой жгут, Дольф чистит твою шерсть. Он интуитивно чувствует, где сильнее почесать шкуру или нежно погладить.

– Ты как кошка, – смеётся Дольф, глядя на то, как ты подставляешься ласкам.

– Но это же приятно! – пробуешь возразить, но он сильнее заходится смехом, уже согнувшись пополам. Соломенный жгут падает из его рук. Он смеётся заразительно, ты поддаёшься веселью. Расслабляешься и заваливаешься на бок, блаженно вытянув ноги.

– С тобою так легко, – смущаясь, говорит Дольф. – Намного лучше, чем с людьми.

Жмурясь от ослепительного солнца, ты нежишься в тепле, вдыхаешь аромат свежести. Тепло и пахнет травами.

Лишь на мгновение прикрываешь глаза…

– Колдун! Колдун! Колдун! – сломя голову мальчишки и девчонки несутся в деревню.

– Они тебя видели! – рычит Дольф, вскочив на ноги.

– Это же дети.

Дольф мрачнеет.

– Да. Я колдун, а ты кентавр. Прости, я не знаю, что будет. Может, им не поверят, люди предпочитают меня не трогать. Так что… В любом случае я постараюсь тебя защитить.

Дольф раздумывает, рассеянно теребя соломенный жгут.

– Нужно уходить, – тихо произносит он, встаёт и торопливо исчезает за дверью, чтобы вернуться с набитой сумой.

Вновь ты ковыляешь по жёлтой пыльной дороге, опираясь на его плечо и поджимая ногу. Дольф просит не наступать на неё некоторое время. Он торопит и боится.

В сумерках вы сворачиваете с дороги в лес. Дольф беспокойно оглядывается, уверяет, что никто не преследует, но ты слышишь: крики неумолимо становятся громче. С наступлением темноты совсем близко вспыхивают факелы.