— Здравствуйте!.. — ответил сержант, кладя паспорт в стопку документов, уже собранных по другим каютам. — Какое слово вы еще знаете?..

— Много слов… — ответила Мадлен.

— Русская? — удивился сержант. — Возвращаешься на родину?..

— Нет, я француженка, — проговорила Мадлен. — Это моя бабушка русская…

Мадам Жубер покраснела. Кровь прилила к ее дряблым щекам. Меньше всего она ждала, что первый удар нанесет ей внучка. Пограничник, конечно, сейчас же позовет таможенника, и тот обыщет их вещи!

Но ничего такого не произошло. Пограничник попрощался и отправился в салон. За одним из столиков здесь обосновался офицер, а за другим — старший таможенник.

Бабушка то и дело выглядывала в коридор, ждала обыска и нервничала. В коридоре было тихо, никто не появлялся, и это еще больше усиливало волнения мадам Жубер.

— Зачем я сюда поехала?! — внезапно взорвалась она. — Теперь я в их власти?! Как по-твоему, зачем они отобрали паспорта?.. Что они с ними делают?!

Все обошлось благополучно. Так благополучно, что лучше не надо. Через пятнадцать минут, которые мадам Жубер показались пятнадцатью часами, тот нее круглолицый сержант принес паспорта с проставленными в них печатями, вручил их бабушке, снова улыбнулся Мадлен и ушел. Таможенники так и не появились.

И еще через несколько минут капитан объявил по радио, что с формальностями покончено и скоро за пассажирами придет катер.

Мадлен крикнула «ура», а мадам Жубер обняла ее обеими руками и заплакала…

Туристов встретил гид, высокий молодой человек в очках и в черном костюме. Он был изысканно вежлив, но чопорен в обращении и показался Мадлен похожим на молодого пастора.

Автобус ждал их у ворот Одесского порта. Как только все расселись, он сразу же двинулся в путь. Мадлен оглянулась. Все сидели своими компаниями, как привыкли на корабле. Грегуар с одним из докеров — на передней скамейке, за ними — двое других. Этамбли позади бабушки и Мадлен. Барро примостился у окна поближе к шоферу, его лысеющая голова была все время в движении. Он поворачивал ее то вправо, то влево, стараясь, ничего не упустить из того, что было видно в окна автобуса.

Мадлен тоже глядела во все глаза. Вот она, долгожданная Одесса!.. Они видят улицы советского города, смотрят на дома, в которых живет чужой ей народ… И странное дело — Мадлен испытывает какое-то разочарование. Она так долго ждала этого часа, так много раз рисовала в своем воображении этот миг, что он ей стал представляться чудесным. Она думала — все в Одессе будет другим. А между тем такие же дома, какие она привыкла видеть с детства, улицы, мало чем отличающиеся от парижских, только, может быть, менее привычные. Нет здесь ярких, кричащих реклам, с которых глядят на тебя улыбающиеся мужчины и женщины, предлагая пить самый лучший в мире освежающий напиток, или курить самые душистые сигареты, или употреблять коньяк, который продлит тебе жизнь до ста лет…

Туристский автобус, признаться, не привлек к себе ничьего внимания. Такое важное событие, как приезд Мадлен, ее бабушки и еще двадцати восьми французских туристов, осталось в городе незамеченным…

Вдруг Грегуар громко засмеялся, повернулся к Барро и, показывая пальцем в окно, крикнул:

— А что я говорил! Вот чистильщик сапог! Убедились, месье? Бутылка вина за вами!..

Барро поднял руки вверх, словно сдавался в плен.

Из их шутливых реплик Мадлен поняла, что Барро поспорил с Грегуаром о том, есть ли в Одессе чистильщики сапог.

Этот спор как бы послужил сигналом для начала оживленного обмена мнениями.

— Господа, — гулко прозвучал в микрофоне голос гида. — Мы с вами проезжаем по Приморскому бульвару. Взгляните налево. Перед вами памятник основателю Одессы — Дюку и тут же знаменитая Потемкинская лестница…

Бронзовый Дюк Ришелье стоял во весь рост, сжимая в руке свиток, очевидно, план будущей Одессы. На площади вокруг памятника было много народу. Были и дети возраста Мадлен. Мадлен помахала им рукой. Они обернулись ей вслед, и какой-то мальчишка тоже помахал ей. Не один ли это из тех ребят, с которыми они с Жаком переписывались.

В автобусе стоял гул многих голосов. Он стихал, как только раздавались усиленные микрофоном фразы гида, дававшего объяснения. И сразу после того возникал снова.

Молчала в автобусе лишь одна мадам Жубер. Она не отвечала даже на вопросы Мадлен. Прильнув к окну автобуса, по временам страдальчески морщила лоб, словно мучительно старалась вспомнить что-то давнее.

Всю группу поселили в гостинице «Красная». Бабушка вспомнила ее прежнее название: «Бристоль». В большом номере на втором этаже стояли две широкие кровати, мебель была новенькая, недавно привезенная из Финляндии, низкие столы и стулья.

Этамбли сразу пошли спать. На твердой земле они почувствовали себя крайне утомленными. Мадлен тоже была не прочь поспать, однако, разложив свои вещи, бабушка тотчас же собралась уходить.

— Я пойду к себе, — сказала она Мадлен, — если хочешь, идем со мной!..

Это «к себе» прозвучало категорически. Мадлен поняла, что бабушке не терпится посмотреть на свой дом.

— Может быть, тебе лучше отдохнуть, бабушка? — спросила она.

— Нет, я слишком волнуюсь… Все равно не усну!..

Они шли по утренней Одессе. Высокие платаны, росшие по обеим сторонам улицы, соединялись вверху зелеными кронами. Высоко в светло-голубом небе летел самолет, оставляя за собой светлую полосу дыма. Сначала Мадлен думала, он поднялся, чтобы написать в воздухе слова рекламы, но самолет пролетел, и след его стал расползаться в солнечной синеве.

— Что такое перукарня? — спросила Мадлен, прочитав незнакомое слово на одной из вывесок.

— Не знаю! — сказала бабушка. — Я никогда такого слова не слышала. Может быть, теперь так называется пекарня?

Они подошли поближе, и Мадлен заглянула в большое окно, над которым была эта вывеска.

— Бабушка, так это же парикмахерская! — воскликнула она.

— Здесь все переименовано, и парикмахерская, и улица!.. — вздохнула мадам Жубер. — Посмотри, — вдруг оживилась она. — Вот идет генерал, в погонах!.. Это настоящий русский генерал, Мадлен!..

Действительно, по другой стороне улицы шел немолодой, солидный генерал. Он шел не торопясь, в руках у него была газета. Навстречу ему шагал молодой солдат. Он торопился, но при виде генерала стал быстро одергивать гимнастерку.

— Сейчас он за три шага от генерала встанет во фронт, — проговорила бабушка, — и отдаст генералу честь! Это целое представление!..

Но представления не произошло. Солдат лихо козырнул генералу, тот ответил, медленно приложив руку к козырьку красной фуражки, и они разошлись.

— Да-а… — разочарованно проговорила бабушка. — Раньше было более торжественно.

Они шли долго, и Мадлен вдруг поняла, что бабушка забыла, где ее улица, но не хочет в этом признаваться. Они прошли в конец Дерибасовской, свернули налево, потом опять направо, опять долго шли и вдруг снова оказались у своей гостиницы.

У ее входа стоял Барро. Он уже вымылся, переоделся, и волосы его блестели от бриолина. В темно-сером костюме и белой рубашке он выглядел подтянутым и деловым. В его руках был маленький фотоаппарат.

— Мадам Жубер! — воскликнул Барро. — Куда же вы исчезли?.. Я к вам заходил…

Бабушка сердито прищурилась. Меньше всего она хотела, чтобы сейчас за ней кто-нибудь увязался. Но Барро уже быстро перебежал улицу.

— Я пойду с вами! — категорически заявил он.

Мадам Жубер не оставалось ничего другого, как покориться. Теперь они шли втроем. Барро то отставал, то забегал вперед. Его острый взгляд все время что-то выискивал, и, когда находил, Барро быстрым движением стрелка вскидывал аппарат на уровень глаза, прицеливался и щелкал.

— О, мадам! Не удивляйтесь! — сказал он. — Я — несчастный человек! Все время должен работать!..

Бабушка снова повернула на Дерибасовскую. Здесь все дома казались ей знакомыми. Со многими из них были связаны давние воспоминания. Вон в том доме, на углу на втором этаже жил знаменитый аферист Корж-Михайловский, игрок в карты и владелец конюшни скаковых лошадей. Он выиграл у бабушкиного дяди сахарный завод, находившийся под Белой Церковью. А вот в этом ресторане, где уж теперь, как видно, больше нет прежнего шика, знаменитый летчик Уточкин отпраздновал свой первый полет.