Но прошел еще час, и еще один час, а Жак все не появлялся. Мадлен сидела на подоконнике и смотрела во двор, — его не было. Наконец она не вытерпела и, несмотря на протесты бабушки, пошла к Шантелье. Она застала мадам Шантелье в слезах. Посреди комнаты, горестно опустив плечи, стоял отец Жака. В руке у него была какая-то бумажка. Мадлен поняла, что случилась беда. Уж не связано ли это с письмом, которое они послали в Россию?

— Надо заявить в полицию! — сказал Шантелье. — Они не имеют права!.. Бандиты!..

Мадам Шантелье рыдала:

— Ради бога, не делай этого!.. Они его убьют!..

Оказалось, что Жака похитили. Он уже был возле самого дома. И вдруг исчез.

…Теперь Мадлен стояла в лавке и слушала разговор мадам Дюбуа и Марии об этом событии. Слушала, хотя они повторяли то, что ей давно известно.

Никаких новых подробностей нет. Да и откуда им быть? Мадам Дюбуа предполагает, что его похитили два незнакомца, которых она видела тогда на другой стороне улицы. Но они ли это?..

Только один человек на свете знает немного больше, чем другие. Он бы мог об этом сказать, но не хочет. И его молчание терзает Мадлен…

Наконец Мария расплатилась и собралась уходить.

— Пойдем ко мне, Мадлен, — сказала она по-русски.

— Сейчас не могу, — так же по-русски ответила девочка. — Мне надо подождать отца.

Мадлен часто бывала у Марии. Она любила возиться с ее малышами, особенно нравилось ей купать их, тереть их розовые спинки, слушать их веселый писк.

О чем бы они с Марией ни заводили разговора: о погоде, о повышении цен на картофель или о взрыве атомной бомбы в штате Невада, бабушка обязательно находила повод ввернуть несколько слов о своем доме.

Мария называла ее «недорезанной буржуйкой» и после разговора с ней еще больше тосковала по родине. Она не знала, живы ли ее отец, мать и сестра. Мария писала в Одессу по старому адресу, в тот дом, где прошло ее детство, но ответа не получила.

С Мадлен Мария отводила душу, ведь та была единственным человеком, с которым она могла поговорить по-русски. И Мадлен тщательно оберегала от бабушки свои отношения с Марией…

Мадам Дюбуа не терпела, когда они при ней начинали разговаривать по-русски.

— Слушайте, вы! — крикнула она. — Перестаньте трещать на своем тарабарском языке или я заявлю в полицию о новом заговоре русских!

Мария засмеялась, подтолкнула Мадлен вперед, помахала мадам Дюбуа рукой, и они вышли из лавки.

— Приходи вечерком! — сказала она Мадлен. — Сегодня я купаю ребят!..

— Обязательно приду! — пообещала Мадлен.

Когда Мария скрылась в воротах, она прижалась к выступу стены и стала смотреть вдоль улицы, по которой двигался поток машин. Из всех одинаковых, как десять тысяч близнецов, такси ее наметанный глаз тотчас узнавал машину отца, как только она появлялась вдали.

День был серый и дождливый. В такой день дома кажутся особенно темными, а улицы безрадостными.

Худенькая, в голубом, туго подпоясанном плаще, Мадлен, несмотря на свои двенадцать лет, казалась совсем малышкой. Ее тонкие ножки зябли на ветру. Ей давно бы пора пойти домой. Ведь, вернувшись, отец сразу поднимется наверх. Но на это уйдет несколько минут, а Мадлен не хочет их терять. Она должна узнать все как можно скорее. Она волнуется. Сегодня в школе она была так невнимательна, что учительница, мадам Жозетт, обычно добродушная и снисходительная, сделала ей замечание.

…Вдруг Мадлен сорвалась с места и побежала вдоль тротуара навстречу тормозящей машине.

Сквозь залитое дождем ветровое стекло на нее глядело размытое, в водяных струях, лицо отца. Мадлен показалось, что он смотрит на нее с улыбкой.

Вот хлопнула дверца. И отец уже стоит на тротуаре, высокий, сумрачный, в своей серой куртке и форменной фуражке шофера. Но обычной улыбки, которой он всегда встречает Мадлен, нет на его лице. Мадлен понимает — дело плохо, очень плохо.

Отец обнимает ее за плечи, и они идут рядом к своему дому.

— Ты что-нибудь узнал? — спрашивает Мадлен.

— Нет, ничего! — отвечает отец.

По лестнице он шагает быстро, сразу через две ступеньки, Мадлен едва поспевает за ним. Ей кажется, он что-то знает, но не хочет сразу сказать.

Войдя в квартиру, отец быстро скинул куртку, привычным движением бросил на столик перед зеркалом фуражку и крикнул:

— Мадам Жубер!..

Никто не отозвался. Он заглянул на кухню, потом и комнату и удивленно оглянулся на Мадлен.

— Я тебя накормлю, — сказала она.

— А где же мадам Жубер?

Мадлен не ответила. Отец недовольно кашлянул. Вернулся в переднюю, снял ботинки и надел туфли на мягкой подошве.

— Сколько сейчас времени? — спросил он.

— Два часа, — ответила ему из кухни Мадлен.

— Мне кажется, русские церкви работают круглые сутки!..

Он долго мылся в ванной, а Мадлен разогревала ему еду. Больше всего в жизни она любила те редкие часы, когда они оставались с отцом вдвоем и она чувствовала себя в доме хозяйкой. Она мечтала сварить луковый суп, такой же душистый, какой варила в школе мадам Элен, учившая домоводству. Но это случится гораздо позже, когда она перейдет в пятый класс.

Наконец отец сел за накрытый стол. Мадлен поставила перед ним бутылку красного вина, тарелку с горячим мясом, а сама присела напротив, подперев кулачками щеки.

— Ты будешь есть? — спросил отец, наливая в стакан вино.

— Нет, подожду бабушку!..

Отец усмехнулся:

— Наверно, в Париже мы единственная семья, где все едят в разное время! — Он отпил глоток и стал резать мясо.

Мадлен молчала. Она умела молчать так выразительно, что молчание ее было сильнее всяких слов. И отец, перехватив ее выжидательный взгляд, хмуро наморщил лоб.

— Мы не должны вмешиваться в это дело, Мадлен, — твердо сказал он.

— Но они могут убить Жака!

Отец продолжал медленно жевать мясо.

— На прошлой неделе я вез его отца! Шантелье сказал, что получил предупреждение! Надо было подумать о судьбе сына!..

— Жак ведь ни в чем не виноват!..

— Да, он не виноват! Но Шантелье любит выступать на митингах!.. Ты слишком мала, Мадлен, чтобы понять все это!.. Хорошо, что они только украли Жака. Было бы гораздо хуже, если бы они подложили пластик. Кто знает, что бы тогда стало с нашим домом!..

— Папа, — умоляющим голосом сказала Мадлен, — но они же могут убить Жака!..

Густав стукнул кулаком по столу.

— Они все могут!.. Убить меня! Сжечь мою машину!.. Наконец, и тебя тоже могут украсть… Да, да, — прищурившись, сказал он, — и тебя!.. Нет, не хочу вмешиваться в это дело!.. И ты молчи!.. Пусть выпутываются сами!.. Мое дело возить того, кто платит, и не спрашивать, куда и зачем он едет!

Мадлен закрыла лицо руками и заплакала. Он сделал движение к ней, хотел погладить по волосам, но она рванулась, выбежала из комнаты и захлопнула за собой дверь.

Густав налил еще вина, отпил глоток и встал из-за стола раздраженный и злой. Войти к Мадлен и постараться утешить ее — значит потакать ее капризам! Оставить ее одну в слезах он тоже не мог. Это слишком жестоко.

Он закурил сигарету, затянулся дымом и прислушался.

За дверью было тихо. Так тихо, что у него заскребло на сердце.

Не размышляя больше, он толкнул дверь. Мадлен стояла посреди комнаты, и в глазах уже не было ни единой слезинки. А лицо выражало такую решимость, что он невольно остановился на пороге.

— Папа, я пойду к Шантелье и все им расскажу!

— Мадлен, — тихо произнес он. — Давай поговорим спокойно!..

Он вернулся на место и положил свои большие руки на скатерть. Мадлен снова села напротив. На ее щеках еще остались разводы от высохших слез, волосы были смяты, но что-то в ней самой изменилось за эти минуты, она казалась спокойной, словно приняла какое-то решение. Глядя на нее, Густав подумал, что он, в общем, мало знает свою дочку.

— Скажи, Мадлен, — спросил он, помедлив, точно оттягивая начало разговора. — Ты часто бываешь у них дома?..

— Почти каждый день! Когда бабушка уходит к Дюбуа, мы играем с Жаком!..