— Так им, наверно, удобнее!

— Что же делать, дядя Ив?!.

— Не знаю!.. — вздохнул старик. — Мы с тобой не сможем им помешать!..

Мадлен вглядывалась в человека, который молча курил у подъезда, глубоко засунув руки в карманы светлого плаща. Нет, он не похож на бандита, которого оставили, чтобы он подал сигнал в случае опасности. Он не трусил, не пугался каждого шороха и не смотрел по сторонам…

И вдруг, не давая себе отчета в том, что делает, охваченная порывом злого отчаяния, Мадлен кинулась на середину двора и крикнула громко, во весь голос:

— В квартире Шантелье воры!.. В квартире Шантелье воры!..

Человек, стоявший у подъезда, бросился к ней. Его шершавая, нотная ладонь закрыла ей рот.

Но уже захлопали окна. Десятки встревоженных лиц выглянули во двор. Мадлен отчаянно боролась с цепко держащими ее руками.

Но кто-то уже безнал к ней на помощь.

— Не смей ее мучить, негодяй!.. — она услышала чей-то злой голос.

Еще мгновение, и человек в плаще отлетел в сторону. Мадлен прижалась к окну Ива.

Между нею и человеком в плаще стоял высокий, в разорванной рубашке муж Марии — Шарль.

— Политическая полиция! — резко бросил Шарлю тот, в плаще, держась за ушибленное плечо. — Сейчас же убирайтесь!..

Вдруг вмешался визгливый голос мадам Дюбуа:

— Мадлен! Беги скорее домой!..

В этот момент хлопнула дверь подъезда. Двое вышли, подозвали третьего, погрозили Шарлю и быстро зашагали к воротам.

Мадлен успела заметить, что один из них прячет под плащом какой-то сверток.

Мадам Дюбуа подбежала к ней, схватила за руку и обернулась к Шарлю, который все еще стоял рядом.

— Не забывайте, Шарль, у вас двое детей! Вам только не хватает неприятностей с полицией!..

— Но он же ударил Мадлен, — ответил Шарль.

— Сама виновата!.. Шантелье в ее защите не нуждается!.. Господи, вот что значит, когда у ребенка нет матери!..

Мадам Дюбуа потащила Мадлен в свою квартиру при магазинчике, которая находилась рядом с квартирой Ива.

Покойный муж мадам Дюбуа — Эрнст Шерер — был немцем, и все это еще сказывалось в обстановке комнат. Повсюду висели фарфоровые таблички с нравоучительными изречениями, написанными замысловатой вязью готических букв: «Садясь за стол, думай о господе боге», «Щедрость должна быть скромной», «Дети, любите своих родителей». Даже на пивных кружках, которые давно не помнили застольных бесед, и на тех было написано что-то очень сентиментальное. Столы и комоды покрывали бесконечные салфеточки. В больничной чистоте квартиры, казалось, не было жизни.

Мадлен не любила этих комнат. Гораздо уютнее ей было в магазинчике, среди мешков и корзинок. Там тоже было прибрано, но не чувствовалось такой утомительной тщательности порядка.

Мадам Дюбуа усадила Мадлен за стол и быстро согрела кофе.

— Тебе надо быть благоразумной, Мадлен! — говорила она, открывая коробку с конфетами. — Зачем ты вмешиваешься в дела взрослых?..

Мадлен хмуро молчала. Ей не хотелось ни кофе, ни конфет. Она еще чувствовала на своем лице прикосновение чужих рук, а голова разламывалась от нерешенных вопросов. Почему над Шантелье нависла беда?!. За что страдает Жак?!. Его ищут полицейские?!.

— Ну как, получила ответ из Одессы? — спросила мадам Дюбуа, чтобы отвлечь Мадлен от того, что произошло, и принялась за вязание; она вечно что-нибудь вязала; к этому тоже приучил ее покойный муж, который был домоседом и любил, чтобы жена сидела подле него.

Мадлен отрицательно покачала головой.

— Вот увидишь, и не ответят! — усмехнулась мадам Дюбуа.

Несколько минут Мадлен молча следила за короткими, пухлыми пальцами мадам Дюбуа, которые удивительно легко и ловко двигали вязальным крючком.

— А месье Шантелье честный человек! — вдруг произнесла она, как бы отвечая своим мыслям.

Мадам Дюбуа вскинула брови и на мгновение перестала вязать. Мадлен вздохнула.

Ведь если бы сбылась бабушкина мечта и она получила деньги за свой дом, их семье стало бы легче жить. Отцу не пришлось бы столько работать, а она, Мадлен, смогла бы учиться пению.

Вскоре мадам Дюбуа заторопилась. Она каждый вечер ходила играть в карты к жене владельца бара Далишана. Когда Мадлен вышла во двор, в окнах ее квартиры было по-прежнему темно, не горел свет и у Шантелье. Мадлен постояла немного и пошла к Марии.

Вдруг сзади ее окликнули. Она узнала голос Мориса Шантелье. Мадлен бросилась к воротам ему навстречу. Высокий, чуть сутулый, в темном пальто, он казался спокойным. Только в прищуре его глаз жила затаенная тревога.

— Дядя Морис, у вас были полицейские!.. — быстро заговорила Мадлен. — Они делали обыск…

И, волнуясь, она сбивчиво рассказала о том, как увидела тени людей в его квартире, как крикнула «Воры!» и как Шарль ее защитил от человека в плаще. Шантелье слушал, покусывая губы.

— Теперь я все понимаю! — проговорил он. — Не случайно, значит, меня задержали по дороге, обвинили в том, что я нарушил правила уличного движения, и два часа продержали в полиции. Это был сговор! — Он усмехнулся. — Но только зря старались!.. Ничего интересного для себя они найти не могли…

— Они унесли какой-то сверток, — сказала Мадлен. — Я видела, как один из них прятал его под плащом!

— Может быть, это были мои старые черновики статей?!. — Улыбка осветила лицо Шантелье, но сразу же исчезла, как только Мадлен спросила про Жака.

— Спасибо твоему отцу!.. — сказал Шантелье. — Он приезжал ко мне! С его помощью мы напали на след!..

Он кивнул Мадлен и зашагал к подъезду.

Как будто тяжелый камень упал с души Мадлен, так легко сразу стало ей от этих слов. Она подпрыгнула на месте и быстро заскакала на одной ноге к подъезду, в котором жила Мария. Надо скорее поделиться с Марией этой новостью!.. Но не успела Мадлен добраться до подъезда, как чья-то рука схватила ее за плечо, и она услышала голос бабушки:

— Идем домой, Мадлен! Мария уже, наверно, уложила своих ребят, и тебе там делать нечего!

Но и сухой тон бабушкиных слов не смог сейчас испортить Мадлен настроения. Перескакивая с одного события на другое, она принялась рассказывать бабушке все, что произошло сегодня. Бабушка часто прерывала ее, заставляя вспоминать подробности. Особенно интересовал ее обыск у Шантелье.

Однако когда Мадлен с радостью сообщила ей, что отец ездил к Шантелье, ее любопытство сменилось гневом.

— Это просто невозможно! — воскликнула она. — Он поступил как глупый мальчишка!.. Ему от меня сегодня за это хорошо достанется!..

— Бабушка, милая!.. — обняла ее Мадлен. — Папа ведь должен был сказать правду!.. Надо спасать Жака!..

Сердце старухи невольно смягчилось. Властная и строгая, она не могла долго сердиться, когда Мадлен обращалась к ней с лаской.

— Конечно, Жак ни в чем не виноват! — вздохнула она. Ну ладно, ладно, не проси. Не буду пугать твоего друга!..

Отец вернулся поздно вечером. Мадлен уже спала. А когда она проснулась рано утром, на столике у ее кровати лежала записка: «Мартышка! Я все сделал, как ты приказала. Теперь мое сердце чисто. Твой жираф».

Жирафом Мадлен прозвала отца, когда еще была совсем маленькой. Он казался ей тогда невероятно высоким.

— Что ты ему приказала? — полюбопытствовала бабушка.

Мадлен улыбнулась.

— Он обещал сделать мне подарок!

— Ты, наверно, считаешь меня дурочкой! — обиделась старуха. — Что ж, теперь я тоже буду иметь от тебя тайны!..

В школе ребята каждый день спрашивали Мадлен про Жака. Даже долговязый Эдмон Далишан, сын владельца бара, который постоянно дрался с Жаком, и тот проявлял участие к его судьбе. На перемене он подсел к Мадлен. Его интересовало, не знает ли она, какой марки была машина, на которой похитили Жака. Ведь по ней можно понять, к какому кругу людей они относятся. Если машина дорогая, значит, это люди богатые, влиятельные, имеющие власть.

Учительница математики Жозетт Зиглер вызвала Мадлен в свою комнату. На ее худощавом лице было выражение озабоченности. Она тоже спросила у Мадлен, нет ли новостей о Жаке.