— Где нашел? — спросил Михаил Иванович.

— Вот здесь!.. Она лежала на этом выступе!..

Прежде чем заняться гильзой, Михаил Иванович нагнулся и тщательно осветил камень со всех сторон. Ничто, казалось, не отличало его от соседних, он был коричневый, с острыми краями и мог служить отличным укрытием для притаившегося за ним стрелка.

Потом Михаил Иванович передал свой фонарик Алеше и приказал светить ему в руки. Толя тоже направил луч фонаря на ладони Михаила Ивановича. Казалось, они светятся в темноте. Мадлен внимательно следила за тем, как его короткие пальцы сначала ощупали гильзу, потом переложили ее в левую руку, и она оказалась крепко зажатой в кулаке. Затем пальцы правой руки осторожно вытащили из горлышка клочок марли. Несколько мгновений клочок лежал неподвижно, его рассматривали под слепящим светом… Это просто затычка!.. Теперь из левой руки гильза переходит в правую, левая ладонь переворачивается и разжимается. Гильза зажата между средним, указательным и большим пальцами правой руки.

Все молчат. Если бы глаза стоящих вокруг могли светиться, к ладоням Михаила Ивановича протянулись бы еще десять ярких лучей.

Теперь снова пришла в движение левая рука Михаила Ивановича, кончики пальцев осторожно коснулись горлышка гильзы, потом сжались вместе и потянули туго скатанный листок бумаги.

— Осторожно!.. Не торопись!.. — волновался Николай Кузьмич. Ему казалось, что толстые пальцы старика вот-вот раздавят эту хрупкую палочку, она рассыплется в пыль и заключенные в ней последние слова неизвестного воина, с которыми он обращался к своим друзьям, исчезнут навсегда.

Уже не раз в местах боев люди находили старые ружейные гильзы с вложенными в них последними приветами. Спрятать маленький листок в медную оболочку было иногда для умирающего бойца единственной возможностью сообщить товарищам о последних минутах своей жизни.

Затаив дыхание, Мадлен ждала, пока Михаил Иванович разворачивал записку.

Как нельзя более кстати сейчас пришлось то, что его руки привыкли к тонкой работе, к бережному обращению с крохотными деталями кораблей. Двигаясь еле заметно, ощущая сопротивление бумаги, они раскрывали записку, и под яркими лучами фонарей проступали слова, написанные черным карандашом на клочке вырванной из тетради бумаги в косую линейку.

Наступила томительная пауза. И, наконец, Михаил Иванович озадаченно произнес:

— Вот так так…

— Ну, что там написано?.. — придвинулся к нему Николай Кузьмич.

— Ничего не понимаю!.. Шифра этого я не знаю… Передаю Резеде… Улица Петра Великого… А дальше какие-то цифры! Вот и все…

— М-да! — хмыкнул Николай Кузьмич.

Ребята сразу повесили головы. Столько пережить, найти гильзу с запиской и ничего не узнать!..

В полном молчании двинулись обратно длинными коридорами…

Какое счастье снова увидеть небо, пронзенное солнечными лучами!.. Почувствовать легкое прикосновение ветра к лицу… А главное, дышать, глубоко дышать свежим морским воздухом…

Им казалось, что они пробыли под землей невероятно долго. На самом деле еще не было и шести. Мадлен успокоилась. Бабушка не успеет поволноваться, как она уже вернется. Мадлен будет сегодня что рассказать своим спутникам!.. Они наверняка ей позавидуют…

Машина быстро приближалась к городу. Ребята устало дремали. Михаил Иванович погрузился в свои мысли.

Когда въехали в город, Николай Кузьмич обернулся к ребятам.

— Ну как, ребята, запомните сегодняшний денек? — весело спросил он.

— Я, папа, совсем не боялся! — сказал Толя. — За Мадлен только беспокоился…

— А я здорово перенервничал!.. Проклинал себя, что поддался вашим уговорам и повез вас в катакомбы!.. Сам-то я их хорошо знаю и не учел, что вы по глупости можете не туда зайти и заблудиться!.. Да еще иностранку с собой взяли!.. Чего только не передумал, пока мы с Алешей вас искали…

— А мне было очень интересно! — сказала Мадлен. — Я только чуточку боялась!.. Давайте поедем туда завтра опять!.. Возьмем с собой бабушку и Этамблей!

— Нет уж! — сказал Алеша. — Вдруг бабушка твоя потеряется!

Все засмеялись. Но Михаил Иванович даже не улыбнулся. Он вдруг повернулся к Николаю Кузьмичу.

— Вспомнил!.. Вспомнил, кого звали Резедой!.. — сказал он.

Как Мадлен и ожидала, своим рассказом она вызвала в старике Этамбле самую горячую зависть. Низкие своды пещеры, созданные природой залы, таинственное подземное озеро, кости доисторических львов и страусов — все это не могло не взволновать его воображение.

— А гробниц ты не видела? — допрашивал он Мадлен. — Древних захоронений!.. Наконечников стрел?..

— Там валяются медные гильзы! Их очень много!.. — и Мадлен вытащила одну из кармана, она сохранила ее как сувенир.

Но Этамбля не устраивали ружейные гильзы. Он мечтал о древних луках, арбалетах и кубках, из которых пили вино народы, населявшие землю тысячелетия тому назад.

Короче говоря, все, что относилось к двадцатому веку, у него не вызывало ни малейшего интереса. Научного, конечно. Как археолог, он привык иметь дело лишь с вещами, принадлежавшими исчезнувшим народам.

Другое дело Барро! Увидев гильзу, он тут же засыпал Мадлен вопросами. Что она еще видела в катакомбах? Какие следы боев остались в подземных галереях? Надписи на стенах — необыкновенно интересно!.. Двое людей, которые воевали с фашистами в катакомбах, — потрясающе!.. Если бы Мадлен предупредила его, Барро непременно бы к ней присоединился. И написал бы обо всем этом!.. Пропал замечательный репортаж!.. Он бы мог назвать его «Тайны одесских катакомб»… Теперь-то он ни на шаг не отпустит от себя Мадлен. Ведь она видит больше всех туристов!.. Пожалуй, он тогда сможет привезти в Париж интересный материал… Скажем, репортаж под названием: «Россия глазами французской девочки»…

Рассказывая подробности своих приключений, Мадлен благоразумно умолчала о выстреле из ржавой винтовки. Это непременно привело бы бабушку в ужас, и она, наверно, после этого запретила бы ей видеться с ребятами… А Мадлен с ними так интересно!.. И потом ей многое еще надо узнать. Например, кто такая эта таинственная Резеда?.. Наверно, какая-нибудь партизанка, которая теперь уже тоже состарилась… Если Михаил Иванович вспомнил о ней, то, может быть, тайна наконец раскроется…

Узнав, что в катакомбы ребят сопровождало двое взрослых, мадам Жубер не стала особенно сердиться на Мадлен, но все же и не одобрила ее поведения.

— Ты должна была спросить у меня разрешения, — сказала она. — Надо все время помнить, что ты в чужой «стране, среди чужих людей!..

Мадлен не стала с ней спорить. Но слова бабушки не нашли отзвука в ее душе. Разве Алеша, Толя и даже мрачноватый Михаил Иванович чужие?..

На следующее утро туристы должны были осматривать институт имени Филатова, где слепым возвращают зрение.

Мадлен села в автобус без особого желания. Ей хотелось к Алеше и Толе, которые наверняка ждут ее…

У входа в институт их встретил профессор, человек уже немолодой, в его черной бороде была проседь. Он повел туристов по палатам института, где находились больные.

Когда туристы стали спускаться вниз по широкой лестнице, гид что-то тихо сказал профессору и кивнул в сторону Этамбля.

— Хорошо! — сказал профессор. — Все будет сделано!..

Он подозвал к себе молоденькую сестру, назвал ей имя врача, и девушка, улыбнувшись Этамблю, повела его за собой. Агнесса хотела было направиться следом за ним, но мадам Жубер остановила ее, она сочла это крайне неудобным.

Дойдя до конца светлого коридора, профессор открыл большую белую дверь, заглянул в нее, и Мадлен услышала, как он назвал гиду французскую фамилию.

— Господа, — сказал гид, — в этой палате лежит французский моряк!.. Он упал в трюм и повредил себе глаза!.. Он здесь уже три месяца!.. Вчера ему сделали последнюю операцию, но, к сожалению, он еще слишком слаб!..

— Боже мой! Какой несчастный! — воскликнула Агнесса. — Где же он возьмет столько денег?!. Операция — это так дорого!.. А еще уход и лекарство!