Наслаждаясь уязвимостью, которая ранила плоть терниями колючих простынь,

Розарии обнажали шелк своих девственных и злых чертогов, облаченных в ад агоний,

И привлекательные бутоны умерщвляли похотью черных, шипастых корсетов

Цветения бурных экстазов – они ловили конвульсивно сжимающиеся лобзания,

И алые вереницы из кровавых капель обволакивали медовые соты потенцией агрессии,

Которая вспарывала черными наконечниками шипов страстные сопротивления,

Бушующие в надменной спеси пожирающих поцелуев и острых клыков.

Плоть, ублаженная шипами, поила розы кровью, погружаясь в них глубже и желаннее,

Чем любовники, пресыщенные смертью, сливались в инфернальной идиллии аппетитов

И льнули к букетам анисово-утонченных истин, дабы, подобно сатане, воспрянуть

И соблазнить искушениями сады, которые наслаждались плодами ухищрений и ловушек,

Набухая возбужденными плодами, из мякоти коих выползали гибкие туловища змиев.

Развалившись на алых от крови подушках, высасывая пряные удовольствия тел,

Скорпионы благоденствовали в похоти их целомудренного бесстыдства,

Когда плетей жесткие веревки, опоясывая черные усыпальницы панцирей,

Обволакивали броню и, разимые жалами хищнически воспрявших хвостов,

Устилали закланные розарии, что шипели об агониях раздутым от поцелуев ртом.

Волей потерянной невинности застывали афродизиаки и конвульсии извивающихся стеблей,

Которые, извращаясь глубокими проникновениями, пускали яд, ощеривая плотоядные бутоны:

Изобилуя медовым вкусом, они играли с плетьми и обволакивали лепестками тугие веревки,

Когда усеянные шипами ошейники стягивались на их томных цветках, порабощенных агонией.

Они притворялись девственными и корчились, как одержимые, что, увлекаясь садизмом,

Лелеяли преступления и убийства, лаская их, как хищного зверя, осклабившего клыки.

Антрацитовых скорпионов жала струили превосходство яда,

Окутывая чертоги терний и шипов и к пастям волчьим привлекая бутоны,

Чьи лепестки не ведали греха, – по глади целомудренной скользя,

Они бархатными искусами дрожали в кровопролитных экзекуциях,

Когда черный опиум порабощения подползал, подобно хлысту, к садам,

С невинностью и пороком коварно играя ранами на пронзенных клинком плодах.

Садизмы бурлили истреблениями, чернея в шипах тернистых венцов, оплетавших ореолы кубков,

И дым их отравленных испорченностью нектаров окутывал нечестивые святыни —

Обнажая черную кожу альковов, они подчинялись варварским и блудным цветениям,

Которые лобызали воздетые над телами скорпионьи жала гладью ядовитого языка.

Ранясь о волчьи клыки, вспархивали шелковые полотна невинности,

Ускользая к чревоугодиям избалованных смертью любовников,

Что ласкали друг друга среди колючих изобилий терний и лепестков роз,

И алые, набухшие кровавостью рты, засасываемые блудом агрессивных поцелуев,

Воспевали надменность жалящих укусами постелей, что лоснились червоточиной,

Как след от вонзенного в кожу скорпионьего хвоста, щерившегося из красной темноты.

Кладбища розог распускались в розариях частоколом садистических удовольствий,

Когда они исчерчивали контурами жестоких ударов багряно-розовые кружева клумб,

И мясные лавки расцветали в лепестках любовных постелей, оголявших тернии,

Шипы коих окунались заточенными наконечниками в плоть, украшая изящностью убийств

Порезы и их блудно раскрытые поцелуи, обожженные проколами раскаленных игл:

Абрисы губ кровоточили, ныряя шелковыми бутонами в сладострастное совокупление,

И насилия красовались на ложах, исторгая из раненых целомудрий воскресшие в чащах стоны.

Сквозь пунцовые щели влажных от возбуждений лепестков сочились чувственные искусы,

Набухшие каплями соблазнительной отравы и ублажавшие вихри инфернальных интуиций

И развратных поз, что ложа лелеяли бутонами гибких, как змеи, извиваний:

Они аспидной пастью обласкивали тела, накрывая их черной кожей и гладкими жалами,

Когда их окутанные в пурпурные плащи фигуры корчились на эбеновых жертвенниках,

Растерзанные волчьими пастями, чей вой расцветал, как кровавая луна, окаймленная ошейником из шипов.

Мучаясь в сладостной неге алых балдахинов, лепестки олицетворяли демонические экстазы —

Они дрожь струили, покоряясь алчному ненастью, когда захваченные голодом бутонов кельи

Расцветали в роскошной пышности запрета, кутаясь в колючие и режущие сталью клинков шипы.

Токсичные клубы мрака всплывали над розариями и вершинами остроконечных крон,

Которые вонзались в эфир подобно черным наконечникам стрел.

Они внушали токсичные и развратные видения распустившимся в агонии розам,

И дикий хохот черного ветра, пронесшегося над багряным садом,

Окунался в ядовито-наркотический мираж опьянения, подобно еретику,

Возлюбившему свою томную жажду к извращенно-садистической форме любви.

Хлыст рассекал роковую гладь кожи, изобилуя удовольствиями пыток и самыми распутными желаниями,

Трепет коих оставался, как след наручников, на бледно-розовых кистях:

Они были сомкнуты негой жала и вульгарным оцепенением, подобно бутону,

Который обличил пышную наготу лепестков, впустивших во влажно-склизкое лоно гадючье тело.

Обрамляя влюбленных экзальтацией шипов, дразнящих страданием раскрытые раны,

Розарии кутались в плети, которые подчиняли своим черным, хлестким ударам

Лобзания, изувеченные предсмертными судорогами любви: она ловила на лету зубьями железных капканов

Скользящую в сладкий плен стрелу, наконечник коей бил в скованные цепями сердца.

Одержимые багровым лоском кожи, волки прянули пастями к аксамитовым алтарям балдахинов,

Чтобы их томные уста в ожидании поцелуя разрывали на части спелые плоды, играясь и дразнясь

С их соблазнительными гроздьями: клыки ласкали сочные бутоны, облизывая блеск плетей

И наслаждаясь рощами, что скалились, как враг, нежившийся в железных капканах и сетях.

Похоти, как эротические розарии, нежились в апокалипсисе потенций,

Ненасытно и порочно обнажая пульсации, заключенные в медовой темнице,

Вздымающей сладость страсти и табу к зубьям колючих капканов,

И тернии, зияя в безднах лепестковых ям, разрастались блудными постелями

Над израненной лезвиями плотью, чьи кровоточащие рубцы распускались среди ревности,

Благоухая нетрезвой яростью нападающих берсерков, опьяненных агрессией любовного рабства,

Что, узурпировав невинность, захватило ее в тиски бутонообразных объятий, увитых шипами роз.

Скользя нежностью сладострастных поцелуев по шипам нагого тела,

Сочащиеся кровью губы увлекали в плен стонов железные капканы,

И они захлопывались, вонзаясь зубьями в возлюбленную жертву,

Когда она, становясь добычей для хищников, изнывала от их голодной любви.

Звери мистических цветений поднимались из очаровывающих летаргией зыбей,

Когда багровый поток в прожилках и сгустках крови обрамлял распухшие бутоны,

Наполняя их разверстые от возбуждений чаши садистическими удовлетворениями,

Опьяняя интриги и резвясь средь эфирных масел и постелей из роз, ощерившихся убийствами:

Они наполнялись эйфорией благоухающего плетьми купоросного меда,