Которые вынуждали блуд плодоносить апокалиптическими изобилиями любви,

И катастрофы, источаемые рубцами невинности, пленяли погибшие розарии,

Взбурлив среди нежных и звериных экстазов и порабощая тела,

Сплетенные в эротическом вандализме, – они лобзания ранили ненавистью,

Вожделея кровавых мятежей и боен, что распускались в конвульсивных схватках

И, обернутые в объятия черных жал, распарывали нежность плоти.

Облачая каждый невинный бутон в блуд священного костра, в котором сгорали нечестивцы,

Кровавое пиршество страсти охватывало одержимостью розарии, когда их жестокая власть

Изнывала от пульсирующих схваток агонии, объявшей постели из лепестков роз,

На которых свершались убийства, – и берсерки преклонялись перед сладостными вздохами любви,

Когда она изувечивала их плоть нежностью садистических ласк, бередящих хищные логова.

Звон оголенной стали разносился над кладбищами любви,

И рабы, подобно лепесткам, что припадали к гнилым червоточинам,

Высасывали из пурпурных от крови лабий волю к свободе,

Протыкая поцелуи блудной заботой кольев.

Их сердца, поглощенные огнем и верховенством сатанинской лжи,

Трепетали перед звериными инстинктами и семью смертными грехами,

Когда полог из плетей сомкнулся над закованными в цепи телами.

Доверившись звериным оскалам кольев, вонзившихся в гладь целомудренных бутонов,

Розарии кровоточили нежностью, захваченной в плен разъяренных терний,

И ревнивые укусы одолевали их мятежами, что блюли воспаленные раны на телах,

Как взмах жалящего хвоста, что нежился в лепестках, среди примитивного животного инстинкта.

Насилие агрессивных лобзаний распускалось, как бутон воспаленной стигматы,

Пульсируя блудом ее сырой и розово-лепестковой сердцевины,

Обрамленной бледностью лоскутьев кожи, усеянной занозами шипов и шрамами.

Тела лелеяли каждый порок, благословляли каждую червоточину,

Возникнувшую на мякоти плода, как прокаженная рана,

Корчась в садистических удовольствиях и каясь в самых унизительных добродетелях,

Дабы воспрянуть в апокалипсисе невинности, точно жала на концах хвостов,

Лелеявших розарии своими любвеобильными, сладострастными вонзаниями.

Охваченные спелым багрянцем одержимости, плоды

Приторной, вяжущей рот мякотью развращали горький вкус,

Пульсируя в складках астровых, пьяных от жажды губ,

Которые обволакивали червивую глубину своими кладбищами и борделями.

Отравленная мором порока вязь густела среди инфернальных зарослей,

Когда они, подобно коварным змеям, обвивали черные просторы рта:

И розы, благоухая, распускались перед роскошью похоронных будуаров,

Которые манили бледную вереницу лепестков в постели и склепы,

Пряно струящие богатые шелка к руслам порочных и мускусных водопадов, —

Червоточины их черных недр распускались, как чешуйчатые хвосты,

Что увязли в мраморном грехе порочных статуй, ласкающих гроты чресл своих.

Голод плотоядных капканов ублажал розарии удовольствиями объятий, зияющих бездной из лепестков,

Когда сладострастия оказывались заточенными в ловушке из шипастых зубьев,

И тела, воспалившиеся искусительными царапинами и надрезами, раскрывающимися, как розы,

Ублажали колючие троны терний, которые окружали рясой из шипов нежную кожу,

Лелея ее, как самого бурного любовника, оголившегося перед лезвиями ненасытных постелей.

Тяга к садистическим наслаждениям совокуплялась с нежностью опасного зверя,

Припадая к его ярой пасти в истоме и благоговении почитателя и палача,

Беснующегося фанатичной яростью, когда любовь захватывала в капкан помешательства

Узурпированные красотой розарии, чьи бархатные целомудрия были унижены агрессией

И втоптаны в грязь, – смешанные с сырым мясом опавшие лепестки роз

Взвивали гнилостное зловоние к распростертым на душистых постелях любовникам,

Чьи тела, слившиеся в агонии, лоснились сукровицей распустившихся на коже ран

И, окунаясь в шелк бутонообразных наказаний, лобзаниями укрощали тиранию страсти.

Одержимые блудными схватками, корчащиеся в извиваниях страстных поз,

Как эониумы, чьи розетки приникали к пестрым шабашам кровавых вакханалий,

Темные утробы плодили змей, изворачиваясь похотью цветущих бутонов,

Поглотивших бордели сада, – их невинность трепетала в эфире, дразня ловушками

Созревшие лепестки, которые жадно внимали вибрациям жал на хвостах, застывших в броске.

Розарии приникали к плоти, желая разорвать ее мягкий оплот колючей греховностью объятий,

И агатовые своды из терний, окунаясь в багрово-алые струи фонтанов, лобызали бутоны,

Трепеща под властью их черных кольев, угрожающе скалящихся наконечниками,

Которые набухали красотой соблазнительных узурпаций и лоснились ранами,

Болезненная воспаленность коих пульсировала на жестких каркасах стеблей,

Томящихся среди пустых развалин постелей, что были сотканы из лепестков роз и стонов, —

Садизмы вырастали на хмеле их сладких капканов, обезумевших от агонической любви,

Которая, вожделея кровавой дани, благоухала, точно казнь, издевающаяся над правосудием.

Окуная точеные руки, обтянутые грубой кожей перчаток, в кровоточащие розарии

И наслаждаясь болезненными уколами вонзаемых в плоть шипов,

Рабы любви, искушенные смертельным приговором, подъятые над бездной из жалящих объятий,

Влачили тяжелые цепи к дьявольским тюрьмам, где похоть их погрязала

В благочестивом изгнании, облюбованном ласками берсерков, что затаили убийство в поцелуях.

Инстинкты, обуявшие багровые ураганы, овладевали потенциями черных стеблей,

Привлекая опасные игрища к невинным бутонам, запретных ласк и лобзаний алчущим.

И роскошь их отравы клубилась в наготе лепестков, обсидиановые тычинки накрывая вуалями,

Когда траур окутывал балдахины жертвенных лож, на которых голодные волки возлегли.

Извергнув из себя цветы и украшенья и чрево медом алчных и жестоких ласк пленив,

Насилия струились багрецом фонтанов, испорченностью блаженные оазисы напоив.

И мягкий бархат мятежа свои заветы расстилал над опьяненностью лобзаний ядовитых,

Когда томящееся вожделеньем жало отравленный нектар соблазном изливало.

Черный рок сквозил над розариями, колющимися агрессивными потенциями терний,

Проникая в сумрачные и похотливые альбионы их выстраданных насилием бутонов:

Они скалились плотоядными пастями, разверзая лепестки в нападении сладострастных корч,

И сад обрывал их мятущийся ярой вакханалией стон, погружая в негу ласковых садизмов

Жаркие объятия и страстные поцелуи, изверженные из убийственно-прекрасных лепестковых ям.

Их распустившаяся ненавистью агрессия, обагренная токсичными гроздьями греха,

Возвеличивала апокалипсис властной, табуированной любви, обреченной на мученическую смерть.

Словно вуали, облачившие в звериную красоту струящиеся фатальной алчностью аппетиты,

Жала фасцинировали покорных влюбленных, заманивая к гибели раболепие агрессивной любви, —

Порочность ее ненасытных, сластолюбиво-жадных до раненной плоти расцветаний —

Как будто алчущий агонии бутон во тьме: чудовищный внутри и привлекательный снаружи.