С 1951 года работал художником-оформителем на «МОСФИЛЬМе». Есть фотография в Газете «Московский художник», где он консультирует фильм «Сталинградская битва». По пьесе В.Н.Ажаева был поставлен фильм «Далеко от Москвы» о становлении города Комсомольск-на-Амуре, и фильм Михаила Калатозова по одноимённой пьесе Николая Вирты «Заговор обречённых» или «Под кардинальской мантией», с Вертинским в роли кардинала Бирнч.
Одновременно Володя преподавал во ВГИКе. Есть отчёт о летней практике. Но канцелярская работа его тяготила. Он был свободным художником, богемой. Я его чаще видела в тулупе, уезжающим в Абрамцево, в Ашукинскую, даже сама ездила с ним на пленер. Он писал, а я вдоль железной дороги собирала малину. Сейчас – это города–спутники Москвы. Несколько раз он уезжал на Байкал, на Кавказ. В домашний диван складывались сотни этюдов, а продавались только те картины, которые писались по заказу сначала Товарищества, потом – Союза. Художником он был эмоциональным, экспрессивным. У него развито было чувство света и воздуха. Участвовал в первой выставке молодых художников в 1952 году. Представлял свою дипломную работу 1949 года «Юконский ворон» по книге Сергея Маркова об основателе Русско-Американской компании Григории Шелихове (остров Шелихова, мыс Шелихова на Аляске).
Участвовал в оформлении павильона «Геология» на ВДНХ. Картины были размером 4,0х1,6 метра.
Эскиз «Геологическая разведка» я продала в 2000 году через Выставочный зал на Кузнецком мосту. Выставляла часть эскизов на улице Горького, дом 48 в зале Товарищество советских художников. Мастерской не давали. Когда я подросла и мне уже нужна была отдельная комната, он стал снимать мастерскую с другом, Виктором Чуловичем, на двоих. Инвалид войны – никаких льгот. Это только потом о них стали вспоминать. Да и портретов вождей не писал, одни пейзажи. Был на базе художников в городе Тарусе. Отсюда циклы «Об Оке». Был в «Горячем ключе» отсюда цикл «Кавказ». На Байкале – цикл «Байкал». Один раз мы в 1951 году отдыхали с семьёй на Украине, в окрестностях городка Кролевец Сумской области, отсюда – «Украинский цикл», от которого осталась только одна картина ню – я в 14 лет.
После его смерти мы забрали все эскизы и готовые картины на холстах из его мастерской домой. Спрятали их в диван и огромную коробку от «Malboro» на шкаф в коридоре. И тогда я увидела и «Дьяковскую церковь», и «Бухту Соболью», и «Остров Ольхон», и «Последний снег», и «После дождя», и «Старую мельницу», и «Украинские мазанки», и «Гору Железную», и «Владимирский источник», и «Солнечный Железноводск», и «Камни Байкала», и «Подмосковную реку Ворю», и «На Яхроме», и «Саввино-Сторожевский монастырь», и миниатюры «Четыре времени года», и «Стог сена в розовом закате», и «Две сирени», и «Букет пионов в вазе» (производства ЛФЗ, подаренной ему Товариществом), и многочисленные байкальские этюды. Вода белая, синяя, фиолетовая, зелёная спокойная, штормовая. И так, более 200 картин и этюдов, подписанные и не подписанные. Добиться выставки его работ я, девочка, не смогла, хотя писала даже Н.Хрущёву.
Хоронили дядю Володю на Донском кладбище, в ячейке, но сначала его кремировали. И вот я, девочка, поддерживала маму и вынуждена была посмотреть в окошечко, где пылала печь. Впечатление на всю жизнь. Поэтому на похороны стараюсь не ходить, кроме похорон мамы и Ириного мужа, Димы.
Читаю про похороны Маяковского у Алисы Ганеевой «Л.Ю.Б.»: «Крематорий во дворе Донского кладбища недавно (в 1930 году) открыли в церкви. Этот крематорий был символом новой пролетарской культуры, Кафедрой Безбожия. В подвале, где располагались печи, можно было было в специальное отверстие наблюдать за сгорающим трупом. От жара и движения тёплого воздуха тело Маяковского стало приподниматься. Мама (Маяковского) в ужасе запричитала: «Он живой, он живой!» (из воспоминаний сестры Маяковского, Людмилы)».
Как вы думаете, что кричала я?
ПИСЬМО Н.ХРУЩЁВУ
Уважаемый Никита Сергеевич! Здравствуйте. Очень прошу простить меня за то, что в такие горячие дни для нашей Родины и для всего Мира я обращаюсь к Вам с личной и на первый взгляд неважной просьбой. 20 августа этого (1960 г.) года ушёл из жизни мой отчим Этингер Владимир Гаврилович, боец, защитник Сталинграда, имеющий 5 наград, член партии с 1942 года, художник, член МОСХа. Итог жизни был очень неожидан для членов семьи (меня и мамы) и для товарищей. Как установило следствие, причиной самоубийства было психическое расстройство нервной системы на почве алкоголизма. Пить он начал давно, и, когда это принимало серьёзные формы, мама обращалась в партком, чтобы на него как-то подействовали. Вместо того, чтобы действовать вместе с мамой, они создавали мнение о маме: жалуется, значит плохая. С ним либеральничали, жалели и упустили тот момент, когда ещё можно было что-то сделать. А потом пьянство перешло в алкоголизм. Мама собственными усилиями несколько раз устраивала его в больницу, и вот как раз в июле он лежал в больнице на улице Радио и, как всем казалось, поправился. Мы с мамой не знали, что это серьёзная психическая болезнь и ругались с ним как с пьяницей. Когда он пил, дома было не всё в порядке, у нас были скандалы (да это и естественно, что мы не могли мириться). Об этих скандалах кое кто знал, и его товарищи обвиняли маму. Вышел он из больницы 29 июля, приступил к работе.
Мы в это время отдыхали: я – на юге, мама – под Москвой. Мама приехала домой и нашла его в очень хорошем состоянии. Он даже отказался выпить в кругу друзей. Успокоенная этим, мама опять уехала на несколько дней. Приехала, они пошли в магазин покупать маме пальто. Он выпил, антабус не подействовал. Это привело его в ужас. Они срочно побежали к лечащему врачу. Врач-психиатр повела себя хуже, чем ведёт палач на плахе. Она грубо отрезала перед ним все пути к надежде, не подбодрила его и отказалась что-либо с ним делать. В то время он одним говорил, что повесится, а маме, – что любит жизнь. Мне он написал письмо на юг впервые в жизни. Лялька, я мечтаю с мамой поехать на Волгу работать, писать. Я решил жить в семье по-новому. «0 августа они вышли в город, на улице Горького мама зашла в магазин. А он убежал от неё. И через полчаса мама нашла его в мастерской повесившимся. На этом должна была бы кончиться история, но…
Никакой гражданской панихиды не разрешили, даже венок от МОСХа запретили… Мы, грешные простые люди, не понимаем, что есть такие негласные законы партии, что человек много сделавший для Родины, для Партии, не заслуживает простой дани уважения, которое отдают в последний час покойному.
Но и это не всё. Друзья решили написать некролог, потому что другом то он был очень отзывчивым и хорошим. И это запретили, ссылаясь на негласный закон. Потом с помощью прокурора через месяц после смерти мы повлияли на партком, и они согласились. Мы немного успокоились, а через 2 месяца, 8-го октября, нам сообщают, что всё-таки некролог не напечатают. И делают это как бы в отместку маме. Мстят ей за то, что она как бы была «нехорошей» женой. Так ведь умер то он, а не мама. Зачем же мстить живым. Мы воспринимает это как неуважение к нему и нам очень больно и обидно, потому что для товарищей он был в тысячу раз лучше, чем для семьи. Ни о каком пособии, кроме денег на похороны, ни о какой помощи или моральной поддержке мы даже не заикаемся. Но нельзя же травмировать нас уже два месяца после смерти. Да чем он грешнее Фадеева и Маяковского, и многих других знаменитых людей. Он же не знаменитый, он просто труженик. Почему же к нему применять негласные законы, от которых веет феодально-патриархальными пережитками. Как бы ни были плохи мы, он для Партии и для работы был хорошим и заслуживает хотя бы некролога. Мы беспартийные и не знаем многого. Мы очень просим ответить Вас (чтобы немного успокоиться), есть ли такой негласный закон?
