Основная переписка Вити и Оли освещена в моей книге «Сказка о любви». В 2014 году в журнале «Наука и жизнь» я опубликовала статью «Про это», куда попали выжимки из их переписки. Но первое письмо я тогда не нашла, т.к. когда-то его отложила, и оно затерялось. А сегодня я решила его опубликовать. Это письмо было написано карандашом, отправлено не по почте, а из квартиры в квартиру через посыльного. Они могли бы поссориться и больше никогда не встретиться… Это попытка чувствовать себя правым каждой стороной альянса, которая перерастает в любовь.

Frl. Olga Kuperman

Uhland Sh. 182

Pens. Rosenbaum

Charlottenburg

Без обратного адреса.

Это было спустя несколько дней после их знакомства. Это было их первое недопонимание. И это была первая попытка примирения.

Виктор – Ольге, 15.08.1924: «Очень мне трудно вообще писать тебе, находясь в одном городе и имея возможность (физическую) говорить лично, но, очевидно, другого выхода нет, ибо ты говорить не хочешь (не можешь). И речь тоже не о печальном «инциденте» с моим звонком, ибо он сам по себе мелочь, стыдная мелочь. Ты меня попросила не приходить сегодня вечером. И всё же по-моему знала, что я приду; и, если знала, то не ошиблась, т.к. иначе я и поступить не мог. Это я представлял себе очень просто: приду, мы поговорим и, если у нас есть что-то другое больше, чем думать о каких-то «проучиваниях» (разве ты не этого хотела?), то мы сговоримся. И потом я тебе уже как-то раз говорил, что при том, как я тебя люблю для меня мелкого самолюбия опять таки по отношению к тебе нет и быть не может. Я же знаю – я ушёл от тебя очень печальный, обманутый. Ты меня проучила. Это тебя удовлетворяет? Но это не правда, что ты могла из-за пустяков начать говорить: «…если мы с тобой разойдёмся, то тоже друзьями». По крайней мере, я этому не могу поверить. Значит есть у тебя что-то другое? Почему ты не скажешь? Оля, я из любви к тебе не совершу ни одного безумства – для этого я слишком реален. Может быть тебя такая моя любовь просто не удовлетворяет? Во мне мало романтизма для тебя? Неужели ты просто «барышня»… Я этому ни минуты не хочу верить. И только ты одна можешь мне сказать – и тогда я поверю. Так скажи: что же?, почему? Каким странным мне показалось, что ты при моём уходе спросила, очень ли я расстроен. Боюсь впасть в ненужную сентиментальность – я очень устал и думать, и спрашивать без ответа – поэтому кончаю, хотя мог много тебе ещё сказать и спросить тебя. Твой Витя».

Все последующие письма были с ласковыми обращениями и сотнями прощаний.

Однако уже осенью 20.10.1924 г. его отозвали в Советский союз для работы на Льнозаводе № 1 в Сычёвке.

Страховая книжка № 2882 Смоленского Губернского Управления Социального Страхования

А ещё через год Витю призвали на службу в армию, в 40-ю отдельную эскадрилью в городе Липецке, где назначили командиром службы аэрофотосъёмки. Мама сохранила его лётные лычки.

Ольга писала ему письма каждый день, пересылала их через Армавир, где жили родители Виктора. Он писал редко, сознавая, что не может ничего предложить: ни жилья, ни заработка. Обещал вызвать в Москву, как только наладится быт. Она пишет в дневнике: «Если я поеду в Москву, то хочу поехать в мае. Думаю, мне нужно будет отказаться от этой «жизни берлинской барышни». Пудриться, красить губы, шёлковые чулки, короткие платья – всё чепуха. Конечно, без маленького комфорта, к которому привыкаешь с детства, невозможно. Но его всегда и везде можно создать самому». Она готова отказаться от всего, бросить налаженную жизнь в Германии, оставить родных и близких, чтобы соединить свою судьбу с любимым человеком. Родители отговаривали Ольгу, да и сам Виктор сомневался.

Виктор – Ольге, 30.07.1926 г.: «Родная моя Люшка! Если ты сама уже дошла до такого состояния, что пребывание в Германии кажется тебе гибелью личной, то ехать сюда нужно, если вполне учесть всю нашу обстановку и приблизительно то, с чем придётся столкнуться. Ничего ни внешне, ни внутренне не похоже на Берлин; разве, что в Москве движение на улицах сильнее. Нет необходимости заранее отказываться от многих удобств жизни: светлых комнат, собственных ванн, что хочу, то и делаю, но нужно к этому быть готовыми, хотя мы такими шагами идём, что через 2-3 года и эти неудобства отойдут в область предания. В отношении работы, прежде всего, тебе придётся здесь поработать над собой, выяснить своё место в общем коллективе СССР, что можешь ты и что ты хочешь.

При не просто честном, но сознательно приемлющем и разделяющем наши взгляды отношений к работе и ко всему тому, что у нас происходит. Без работы ты не будешь (если в этой работе будет необходимость). Разные свои странности и «чрезмерныя» придётся оставить по ту сторону границы. Просто сделай это, как сделал я. Здесь мы будем вместе. Это решение будет подписано в злополучном ЗАГСе. Это учреждение тебе знакомо? Я буду свободен к ноябрю. Приказ о демобилизации уже есть. Надеюсь так же, что сейчас же после демобилизации, получу свою прежнюю службу. Она не исключает возможности жить в провинции год или два. Что такое провинция? Это очень удобно, очень сытно и очень грязно. В данный момент, да и вообще до ноября, я большой ноль, нет у меня ни свободы, ни гроша за душой, ни даже возможности встретить тебя по приезде. Письмо вышло, может быть, слишком холодное, следующее будет иное».

Моя мама добивается разрешения на выезд в Советский союз и просит Брика или Маяковского походатайствовать в ПОСТПРЕДСТВЕ: «Это должен быть кто-то им (властям) известный. Надо, чтобы за меня похлопотали в Москве». И добавляет: «Спроси Лилю, можно ли остановиться в комнате Маяковского?».

Виктор – Ольге, 27.10.1926 г.: «С комнатой Маяковского (в Гендриковом переулке, ныне улица Маяковского на Таганке) ничего не вышло, ибо в ней происходят сборища всей футуро-имажинистской братии, и они, отнюдь, не намерены лишаться столь уютного места».

Ольга добилась, чтобы брат Шурик, живший в Ленинграде, прислал ей приглашение. 15.10.1926 г. Оля с Витей встретились и провели вместе 3 дня.

Виктор – Ольге, 04.12.1926 г., из Тёмкина: «…ведь правда, эти три дня, что я провёл с тобой были самыми светлыми, самыми счастливыми за последние два года. Я не предполагал, что моя холодная, в сущности, натура способна так любить. Хочется говорить и думать только о тебе одной. Целую тебя моими неопытными, но искренними губами. Твой Витя».

Виктор – Ольге, 26.01.1927 г., Вязьма, (по дороге в Тёмкино). Они расписались: «Детка, солнышко моё любимое, только недавно (ведь всего 10 часов прошло) расстался с тобой и уже тоска до полной потери сознания. Эти 4 дня в Москве пролетели, как какой-то чудесный сон. Ведь счастье моё так велико, что всё собою заслонило. Если любишь меня, моя крошка, то в разлуке не забывай и пиши мне часто-часто, в день три раза. Хорошо? Целую тебя всю крепенько, и помни, что наши дни в Москве – это самое светлое. Безумно хочется тебя обнять и прижаться к твоим губам. Моя любимка ненаглядная, моя детка славная. Я всегда буду любить тебя и только тебя одну. Твой Витя».

И писал в день по четыре раза, и забыл, что когда-то не отвечал на её письма, и любил только её одну. И всё же какое-то подобие семейного гнезда они смогли создать: сначала снимали угол, потом комнату на Садовой-Каретной, потом две комнаты на улице Станкевича, 6. Топили дровами, потихоньку обустраивали быт: заказали книжную полку, платяной шкаф и кухонный шкафчик.

В одном из писем к Ольге (она отдыхала тогда в Крыму, г.Судак) Виктор пишет: «В связи с описанием комнаты мне пришло на ум удачное выражение Виктора Шкловского: «Что касается электричества, телефона и ванной, то уборная была в ста саженях»». К известному писателю Виктор, судя по всему, заходил довольно часто: «Был на даче в Пушкино. ЛилИ, к сожалению, не было. Но зато застал Виктора Шкловского. Мы с ним проболтали весь день. Завтра поеду к нему в гости. Работы под конец навалило чёрт знает сколько. Днём – завод, а вечером вместо кровати (хоть и соломенной) беседы и лекции у крестьян и рабочих».