Сивучи ныряли у самого берега, в прибое. Иногда волна поднимала кого-нибудь из них и тогда в зеленом, катящемся на берег гребне просвечивало темное, обтекаемое тело. Их усатые, лоснящиеся головы с пугливыми глазами поднимались то там, то здесь и мгновенно, без всплеска, исчезали.

Двое мужчин стояли на песке у самой реки и смотрели на океан. Тот, что пониже, был толст, лыс и, судя по тому, как мертво гнулся под ветром правый рукав телогрейки, однорук. Второй, повыше ростом, в измятой капитанке, стоял рядом, сунув руки в карманы брюк и зябко приподняв под свитером худые плечи.

— СРТушка болтается, — говорил лысый, — колхозное корыто…

— Что? — не понял тощий.

— С Сероглазки коробка, звонаревская.

— Как ты видишь?

— Они сапог на мачте возят, влетает им за это, а все равно, как из Авачи выйдут, — сапог на мачту. Чудят.

— Да, чудаки! — рассмеялся тощий. — Попробовал бы у нас кто… Тралят?

— Не пойму, тралят, нет ли… Отстаиваются, думаю. Тут за мысом затишек.

— Ладно, — сказал тощий, нетерпеливо переступив, — валяй дальше. Докладывай обстановку. Как на совете капитанов: что, где и почему.

Лысый коротко глянул на него, моргнул и почесал за ухом, раздумывая. Неуверенная детская улыбка тронула его губы.

Ахал прибой, разбиваясь о берег. Белые с желтым языки пены с шипением ползли по песку. Волна откатывалась, по-кошачьи изгибая спину, и тогда по-всей береговой линии вдруг вспыхивала серебристая трепещущая полоска. Шел уек — маленькая рыбешка, нерестящаяся на прибрежных отмелях, вслед за уйком пришли и сивучи.

— Ну, ты, рожай, рожай! — крикнул тощий. — Что заело-то?

Лысый похлопал светлыми ресницами, сморщил лоб:

— Песок…

— Ну хорошо! — разозлился тощий. — Песок! Дальше что?

— Песок, — повторил лысый, — чего тут еще? Ну… вода.

Он смотрел туда, где в синей невесомой пустоте меж водой и небом маячила черная скорлупка сейнера с рожками мачт. Его светлые глаза, казалось, таяли, как тонкие льдинки, сочась слезой на пронзительном соленом ветру. Он видел, как катятся на берег белые, неровные полосы пены по гребням волн, как вспыхивает под солнцем, меняя цвет, вода. Видел контур гористо-то мыса, зверем упавшего в океан. Он не сумел рассказать об этом. Море радовало его. Что тут еще рассказывать?

— Уек прет, — сказал лысый, — и нерпей, как грязи. А так что? Песок да море.

— Вот голова-а! — саркастически протянул тощий. — Сто очков бочке с сельдями! Вот это тара. Вопрос — для чего? Это же океан, а не коммунальная ванна. Хоть капля воображения у тебя есть?

— Чего тут воображать? — зевнул лысый. — Пойдем лучше к костру, там хоть не так дует. А то простынешь, потом возись с тобой. Душа на одну нитку сшита.

Капитан выругался и, ухватившись за пустой рукав телогрейки лысого, нетерпеливо потянул. Они зашагали к песчаным холмам, над которыми курился дымок их костра. Ветер дул в спину, парусил брюки и обтягивал свитер на спине тощего.

— Свежо! — крикнул он. — И огурцами пахнет.

— Это уек, — буркнул лысый.

— Да? Помню, я у кого-то читал, что море пахнет яблоками. Это тоже от рыбы?

— Первый раз слышу, чтоб рыба пахла яблоками, брехня это, — сказал лысый. — Разве только гнилыми.

— Ну никакого воображения! — рассмеялся капитан, и, предлагая привычную игру, крикнул: — Порт назначения?!

— Анапка! — с готовностью поддержал лысый, переваливаясь на толстых коротких ножках и выдавливая меж обветренных губ улыбку. Казалось, выворачивается цементный шов между двумя кирпичами.

— Какая роскошь! — хмыкнул капитан. — Анапка! Нет, мы идем в Банкувер!

Лысый только крякнул.

— Груз… — кричал капитан, — шпунтовые доски!

— Доски были прошлый раз, — возразил лысый.

— Хорошо, тогда икра в банках и легковые автомашины.

— Лучше пиво в банках…

— Это несерьезно, мы не лавочники. Штурман, курс!

— По мне, так лучше селедка, — заворчал лысый. — Возни с этими машинами. Между прочим, попробуй-ка машиной закуси.

— Штурман, спишь! — заорал капитан. — Не слышу курс!

— 135, капитан, — послушно отрапортовал лысый.

— Ход?

— 20 узлов.

— Эй, в машинном, наддайте! Метео?

— Туман, сильный зюйд-вест, — сказал лысый и на всякий случай глянул на капитана испуганно округлившимися глазами. — Не слишком ли?

— Плохо. — Лицо капитана озабоченно вытянулось. Он знал, что так не бывает. Или туман или ветер. Но это не имело значения, на него ополчились все стихии разом. — Зажечь топовый! — крикнул он. — И носовой! Сигналить ракетами. Ледовая обстановка?

— Благоприятная.

— Полный вперед!

Они поднялись на холм. Внизу, у его подножья, горел в песчаной яме костер. Дым то поднимался столбом, то, отброшенный порывом ветра, стлался по песку.

Над костром, на вбитом в песок железном пруте, висел котелок. Рядом, на разостланной плащ-палатке, валялась обтрепанная хозяйственная сумка.

— Входим в порт, капитан, — доложил лысый.

— Машинное, самый малый! — крикнул капитан. — Лоцмана на бак. Много народа на причале?

— Полно! — восторженно сказал лысый. — Прямо не продохнуть. Ишь, суетятся-то как! Икры хотят.

Они входили в порт. Может быть, в ажурный лес кранов, где, разваливая волну, снуют буксиры, мечутся над замученной водой чайки и чужая речь сыплется из мегафонов, как вопль потревоженной вороньей стаи. А может быть, это был всего лишь дощатый причал, выбеленные сараи разделочных цехов да с десяток прилепившихся к крутому склону сопки бараков. Они входили в порт своего прошлого, а прошлое у них было разным.

— Ну, слава тебе господи, приплыли! — довольно сказал лысый. — Дома наконец-то. Ох, и гульнем же, отведем душу!

— Тебе бы только гулять, — взъелся на него капитан. — Одно на уме. Тебе и руку, наверно, по пьянке отдавило. На берег не пойдешь!

— Это за что ж так? — обиделся лысый.

— Ты морально нестоек! — твердо сказал капитан. — Налакаешься виски и опозоришь всю страну. В трюм! До конца стоянки!

Он сердито тряхнул головой, шагнул, отпустив рукав, взмахнул рукой, собираясь что-то сказать, но вдруг запнулся, зацепившись ногой за ногу и покатился вниз.

С него слетела капитанка, он цеплялся за песок, пытаясь остановить падение, разбросав длинные, похожие на травяные дудки ноги.

Лысый от неожиданности разинул рот, хлопнул себя по бедру и залился беззвучным хохотом.

Капитан внизу сел, опершись руками, зашарил вокруг себя, тронул лицо и, повернув голову на шум прибоя, сердито крикнул:

— Что же ты ворон ловишь! Так и шею свернуть недолго!

Он встал и принялся отряхиваться, что-то ворча. Лысый на холме открыл было рот, чтобы крикнуть, но тут же прихлопнул его ладонью и, замерев, чтобы не выдать себя движением, с любопытством смотрел, как озирается капитан.

— Что молчишь? — насторожился тот. — Ты живой или нет? Где ты? — Он помолчал, вытянув шею и напряженно вслушиваясь в звуки берега, потом совсем тихо, неуверенно сказал: — Эй, где ты?..

На костер с резким, неприятным криком спикировала чайка. Капитан встал на колени и медленно пополз по песку, шаря перед собой руками, неуклюже, но упрямо, как краб. Он остался без корабля и без команды. В трюм сажать было некого. Ветер вздыбил ему волосы, сек пустые глазницы…

— Здесь! — крикнул лысый, вдруг испугавшись, и заспешил к нему.

Капитан сразу сел, откинув голову и двигая кадыком.

— Никогда больше так не делай, — сказал он с усилием. — Слышишь? Никогда!

— Ладно, ладно, чего ты? — бормотал лысый, надевая на него капитанку.

Высоко над холмами, в прозрачных тугих струях, парили чайки, подрагивая концами крыльев. На берегу динамитом рвался прибой.