Оказалось, что ни с того, ни даже с третьего никакого поселка не то что не видать — намека даже нет.
Нетерпение мешало шагать размеренно и напористо, как ходят обычно люди на большие расстояния, и Сагит перестал загадывать.
Просто шел и думал.
Он продолжал размышлять и тогда, когда показались огни поселка, потом потянулись захламленные окраины с развороченной бульдозерами землей, черными пустыми бочками из-под бензина, разбитой тарой, в которой привозили различное оборудование, разбазаренным старым грузовиком без колес и со смятой кабиной…
Все это Сагит, конечно, подмечал, узнавая, привычно не раздражаясь при виде безобразных отходов производства (свидетельство того, что разгильдяям по-прежнему живется привольно).
А у телефона-автомата он остановился сразу. Словно только о нем и думал, когда торопливо шел последние два километра.
Помощник по бригаде даже ошалел от удивления, услышав его голос.
— Ты? Откуда? Отсюда? Ну, ты даешь!
Сагит терпеливо ответил на все вопросы и спросил:
— Как рамы?
— Нормально, бригадир! Мы их уже приладили.
— Как приладили? — не поверил Сагит.
— Очень просто, по твоему методу, можно сказать, — нашлась идея.
— Что за идея? Не тяни кота за хвост, я же на улице стою, ноги мерзнут.
— А-а… Я думал, ты из дома уже. В общем, упростили мы все: чтобы не было вибрации, между машиной и основанием положили толстую резиновую прокладку.
— А рамы?
— А рамы тоже поставили, только полегче.
— Что значит — полегче?
— Это надо глазами посмотреть, как я тебе словами объясню?
— А ты попытайся.
— У тебя же ноги мерзнут! — голос у помощника был шутливым.
— Я потерплю. Ну?
Помощник долго и не очень внятно объяснял, и Сагит понял, что он темнит.
— Да ты не сомневайся, — закончил помощник. — Мы проверяли: никакой вибрации нет. И инженеры смотрели.
Об инженерах он сказал не очень уверенно, и Сагит это тоже приметил.
— Какую нагрузку давали машине? — спросил Сагит.
Помощник назвал цифру.
— Но это же самая малая нагрузка!
— А больше пока и не требовалась!
— Что значит — не требовалась? Кому? Тебе или машине? Или, может, твоей резиновой прокладке?
Помощник молчал.
— Ты меня слышишь?
— Слышу, — откликнулся тот и вздохнул.
— Кто это все придумал? Ты?
— Все придумывали.
«Значит, он», — подумал Сагит, и ему захотелось посмотреть помощнику в глаза. Ну, просто до смерти захотелось!
— Думал, я не скоро выйду, да? — он не сумел справиться с голосом и почти заорал.
— Мы хотели как лучше, — помолчав, ответил помощник. — И потом, нас торопили. Меня два раза вызывали на ковер.
— Премию ждете?
— Обещали… — помощник говорил так тихо, что Сагиту пришлось напрягать слух.
— Мои поздравления после, ладно? — сказал Сагит презрительно и повесил трубку.
Он вышел из кабины и глубоко подышал холодным воздухом, чтобы успокоиться.
Он ждал чего угодно, но только не этого.
Ему всегда думалось, что он хорошо знает своих ребят. И лучше всех, казалось, знал своего помощника, с которым дружили семьями.
Он понимал, как и что тут произошло.
Но он вспомнил вдруг Рахматуллу-бабая и партийный билет, пробитый пулей.
Такая маленькая, такая ничтожная дырка!
Прямо посередине страниц.
И выцветшие пятна крови по краям.
Почему именно сейчас, после разговора с помощником, после того, как узнал, что произошло здесь, пока валялся в больнице, вспомнил он о старом металлурге, его погибшем друге и партийном билете, пробитом пулей пятьдесят с лишним лет назад?
Видимо, существовала какая-то связь между всеми этими событиями.
И между тем что он должен будет завтра сделать и сделает, несмотря ни на что.
Даже если придется остановить шахту.
Вот что он знал совершенно точно и, выйдя из телефонной будки, глубоко вдохнул холодный воздух; посмотрел на небо, словно там, за многослойными облаками, можно было разглядеть звезды или еще чего-нибудь такое же таинственное, и пошел домой, где его никто сегодня не ждал, но где все равно будут рады и счастливы, что он вернулся наконец домой.
Он шел по слабо освещенным и не очень ровным улицам поселка, между похожими друг на друга пятиэтажными домами, в которых уже светились окна, мимо высоких уродливых сугробов, наваленных по обеим сторонам дороги, с торчащими из них жалкими палочками-веточками пятилетних тополей, мимо редких, покачивающихся на ветру фонарей с неверным желтым светом, мимо единственного на весь поселок газетно-журнального киоска, чье открытие было воспринято всеми как приобщение их крохотного поселка к великому сообществу городов страны, мимо родильного дома, где раз в неделю появлялся новый гражданин, в чье свидетельство о рождении вписывалось название поселка, которого, может, и не было еще на карте…
Сагит шагал по первой улице, появившейся на пустом еще совсем недавно месте, и смотрел на все как человек, кто в ответе здесь за каждый дом, каждый тополек, каждое окно, светящееся в ночи…
ЗАЧЕМ?
— Я туда не поеду, — сразу сказал Камил, услышав название деревни, куда направляли концертную бригаду.
— Ты что? — от удивления Заки Галимович даже привстал с бархатного кресла.
«Любишь ты шиковать», — подумал Камил и сказал:
— Найдите кого-нибудь другого…
Когда Заки понял, что не ослышался, ему даже интересно стало, что Камил может такое сказать.
— А почему? — осторожно, даже ласково спросил он.
— Не поеду, и все. Другого ищите…
— Я так буду искать, что тебя в самый последний ресторан не примут, — весело сказал он. — Ты кто? Марио Ланца?
«…Самое поразительное и неприятное, что все гнусные слова он выговаривает умильным голоском», — думал Камил, уже трясясь в «пазике» и с ненавистью вглядываясь в приплюснутую, с торчащими ушами, головку Заки, сидящего на первом сиденье.
Закончив свою программу, Камил сорвал галстук, сунул его в карман и через запасной выход выскочил на крылечко позади клуба. Только здесь, в полной темноте, вздохнул он с облегчением: в этот раз пел, не слыша, не чувствуя своего голоса, и только по аплодисментам в зале понял: все прошло нормально.
Но и на задворках клуба, возле угадывавшейся во мгле ограды, за которой тяжело дышала и жевала корова, ему было не по себе. Как будто до сих пор из полутьмы небольшого зала на него смотрели колючие глаза, и только слепившие лампы по краям сцены не позволяли ему различить, чей это взгляд…
Над землей уже повисла августовская ночь, высоко-высоко, в самой глубине неба, мигали искорки звезд, желтыми точками светили редкие огни в деревне.
«Все пришли в клуб», — догадался Камил.
— На этом, дорогие друзья, разрешите считать наш концерт, посвященный замечательным труженикам села с таким поэтическим названием Белые Вечера, оконченным! — донесся до него со сцены торжественный голос Заки Галимовича. Эта сакраментальная фраза, прозванная в филармонии «стоп-машина», всегда вызывала у Камила ощущение расслабленности и облегчения. Но на этот раз напряжение не спадало, наоборот, пока шла до оскомины знакомая программа, Камил был уверен в себе и как бы защищен, а теперь остался один на один с деревней…
— Ребята, где мы ночуем? — спросил он, заскочив за кулисы после выступления.
— Кажется, остаемся здесь, ты у Заки спроси.
Обычно они успевали выступить в двух-трех деревнях, но пока пробирались к этим самым Белым Вечерам по размокшей дороге, наступили сумерки, второго концерта они теперь дать, конечно, не успели бы, возвращаться по такой темени в город не было даже надежды.
Значит, ночевать тут, в Белых Вечерах.
«Сейчас…» — подумал Камил, и в следующий момент шум и говор повалившего из клуба народа сломал тишину, улица осветилась и ожила. Рокот мотоциклов разбудил воздух. Желтый свет фар просверлил улицу, мазнул по серым домам, застывшим березам. Какой-то лихач сразу рванул на мотоцикле так, что через несколько секунд его было слышно уже с другого конца деревни.
