Пускай я находилась в раздрае и панике, но феникс казался безмятежным. Он не просто летел, куда глаза глядят, а был сосредоточен и собран. Он видел перед собой конечную цель, знал куда лететь, и крупица его уверенность передалась и мне. Я теснее прижала к себе Оллу, прикрывая глаза. Если уж нам суждено оказаться "где-то", то лучше скоротать время и немного подремать.

Я проснулась от сильного точка — птица приземлилась на острове посреди моря, глубоко зарываясь когтистыми лапами в мелкий песок. Все вокруг было заволочено серым туманом, и видимость была отвратительная. Все тело затекло, я с трудом встала на ноги.

— Зачем мы здесь? — голова закружилась, но это было подлинное счастье — чувствовать подошвами опору, а не воздух. Я аккуратно положила Оллу на землю, опустилась рядом на колени. Он все еще не пришел в себя: веки плотно сомкнуты, в лице ни кровинки.

Феникс вытянул шею, указывая на хлипкую лагучу в двух шагах от нас. Дверь была приоткрыта, словно хибара приглашала войти и отдохнуть. Я вздохнула, вновь взваливая Оллу на плечо и мелкими шагами продвигаясь к укрытию. Феникс наблюдал за нами выпуклым глазом, и как только я схватилась рукой за деревянную дверцу, с громким криком поднялся на крыло и улетел.

Ну ладно, свою часть работы он выполнил, остальное на мне.

Я сразу же устроила Оллу на топчане рядом с давно потухшим очагом. В поленнице было полно дров, но лачуга выглядела пустынной и необжитой. Ее обитатели давно покинули здешние края и не думали возвращаться. Везде лежал густой ковер спрессованной пыли, которая копилась годами, покосившиеся дверцы шкафчиков скрипели и стонали, когда я рыскала по ним в поисках еды и тряпок, чтобы перевязать раны Оллы.

Подвенечное платье напиталось сыростью и мешало двигаться, поэтому я обрезала массивные юбки по колено. Вот и тряпки нашлись, подумала я не без веселья. Наверное, это была реакция на происходящие события, я едва-едва сдерживала истерические смешки. Меня веселило решительно все: обстановка хижины, ее убранство, колодец в маленьком дворике позади. Но чуть позже, когда я добыла воды и даже развела жаркое пламя в очаге, смешливость пропала. Она уступила место сосредоточенности. Мне предстояло поставить Оллу на ноги, и желательно побыстрее, пока Каин нас не нашел. В том, что он попытается — сомнений не было, слишком хорошо я его знала. Но прежде чем взяться за дело, я обмотала тонким кружевом пострадавшие ладони, но сквозь ткань тут же проступили кровавые кляксы зеленого цвета. Но боль перестала существовать.

Меня не учили медицинской магии, я не знала какие травы останавливают кровотечение, а какие корешки — затягивают раны, не оставляя шрамов. Курпусы никогда не были лекарями и целителями, мы были теми, кто отнимает жизни. К тому же, анатомия полубога отличается от курпуса, я боялась сделать что-то неверно.

Для начала пришлось разорвать лохмотья, которые скрывали многие порезы и ссадины на теле Оллы. Не смотря на невежество, я как смогла промыла от грязи и ржавчины, перевязала чистыми тряпками. Олла бился в жестокой лихорадке, на коже выступила испарина, и я проводила час за часом, обтирая лоб и плечи прохладной водой. Пот Привратника имел разъедающий эффект, от него тряпки расползались по швам, дырявились и источали тошнотворный запах паленной шерсти.

Домик стоял на побережье, чуть вдали от беснующегося моря. Иногда на рассвете я собирала рыбу, которую оставлял прибой на песке, варила из нее бульон и кормила им Оллу. Он послушно открывал рот, глотал суп, но в себя спешил приходить. Я разговаривала с ним, радуясь, что собеседник не спешит перебивать или вклиниваться в повествование. В сотый раз пересказывала события в доме на скале, рассказывала про собственное детство в Бездне. Часто упоминала Каина, и при звуке его имени морщилась, как будто ныли разом все зубы. Но когда твои переживания принимают форму слов и предложений, тебе становится легче. Если позволять боли и тревогам копиться внутри, они начинают гнить, причиняя невыносимые страдания. Мне кажется, каждый знает, о чем я говорю.

Мне пришлось поступиться собственными принципами, чтобы спасти Оллу. Я не пытаюсь оправдаться, показать себя лучше, чем есть, вовсе нет. Мне действительно было непросто вывернуть собственную суть наизнанку и пойти против собственной природы. Но я сделала это.

Вместо того, чтобы забирать жизненную энергию, я потихоньку вливала ее в Оллу. Капля за каплей мои силы переливались в него, возвращая обратно к свету, прочь от тьмы, которая поглотила его разум. Каждую ночь я держала Оллу за руку, сидя на полу у его постели, и мечтала, чтобы он открыл глаза. К утру, измотанная и обессиленная я заваливалась на лежанку, сворачивалась в клубок и засыпала. Сны приходили тяжелые, тревожные, в них я убегала по коридорам от странного гостя на несостоявшейся свадьбе, и в спину мне несся ехидный хохот. Просыпалась я еще более разбитой, чем раньше.

Сколько прошло времени к тому моменту как Олла очнулся? Не знаю. Я давно потеряла счет времени, даже рассветы и заходы солнца не помогали ориентироваться в стремительно проходящих днях. Просто однажды посреди ночи Олла открыл глаза и сел на смятой постели, шаря глазами по хижине. Бледная кожа его еще блестела от пота, волосы всклокочены. Ну точь-в-точь призрак, обитающий в прибрежной деревушке.

— Где я? — приспел Олла и схватился за горло. Голосовые связки после долгого перерыва работали вхолостую, выдавая целый набор шипения и скрежета вместо осмысленной ровной речи. Полубог некоторое время с удивлением покашливал, пока связки не разогрелись. Что до меня, то я поначалу подумала, что очнувшийся Олла — плод моей фантазии, сладкий сон, навеянный штормом за стенами лачуги. В голове еще не рассеялся туман сна, потому я лишь с глухим стоном перевернулась на другой бок, вновь закрывая глаза. До утра еще было долго, тело ныло от неудобной лежанки, которая состояла из полу-гнилых досок с наброшенной сверху толстой кучей тряпья. За маленьким окошком, плотно прикрытым покосившимися ставнями, бушевала буря. Грозные волны, стального цвета, лизали стены, пытались прогнуть хлипкую дверь во внутрь и добраться до нас, но у них не получалось — их тянуло назад, чтобы через минуту вновь позволить вернуться. В эту ночь я решила поспать, чтобы сохранить чуть больше сил.

— Где я? — повторил Оллу чуть громче, поняв, что я продолжаю игнорировать факт его побуждения. Я распахнула глаза: огонь в закопченном очаге еще не погас, но светил тускло, поэтому фигура Оллы, сидящая на постели, казалась нечеткой. Отблески огня заблудились в волосах, подсвечивая их изнутри теплым рыжим светом, от которого на сердце стало легко, а в животе волнительно защекотало. На глазах выступили слезы, и я не успевала их утирать. Привратник смотрел на то, как я шмыгаю носом и тру кулаками глаза, с легким недоумением.

— Ты головой ударилась? — с подозрением уточнил он, поднимаясь с постели. Я видела его мозаикой: обнаженные ступни на холодном деревянном полу, встрепанные рыжие кудри, красивая шея, плечо и рука, до сих пор обвязанные обрывками подвенечного платья. Воздуха не хватало, я отрывала рот как маленькая рыбка, выкинутая на побережье, надеясь найти правильные слова, чтобы оправдаться, убедить в чем-то, выразить радость о выздоровлении. Но все в пустую, я тоже была пуста.

Он приблизился, опускаясь на колени перед моей кроватью, беря меня за руку:

— Даная, что случилось?

Он был предельно серьезен, в голосе — только тревога. Как же я соскучилась, подумала я и сразу же испугалась. Только этого еще не хватало, откуда такая буря чувств?!

— Это очень долгая история, — всхлипнула я, утыкаясь лицом в импровизированную подушку. Мне было стыдно за собственные слезы, за слабость, которую увидела не только я. Гордость страдала, но мне было даже приятно. Хоть раз в жизни побыть слабой — в этом была своя прелесть.

— Я никуда особо не тороплюсь, — хмыкнул Оллы и стер подушечкой пальца слезу, которая задержалась на моей щеке. Прикосновение укололо жаром, побежали мурашки. — Думаю, у нас еще есть время.