Первым делом я напилась из кувшина, жадно глотая воду. Прохладная, с металлическим привкусом, она прекрасно утомляла жажду и заглушала тревогу. И только спустя некоторое время я поняла, что оплошала. В воду определенно что-то добавили, иначе, почему окружающая действительность внезапно окрасилась в нежно-золотистые тона, наполнилась неизведанным до селе смыслом. Я рассмеялась, удивившись широте заполнивших меня чувств.

Платье, до этого момента совсем неприглядное, вдруг показалось самым прекраснейшим из всех вечерних туалетов. Напевая прилипчивый мотивчик, я скинула свои грязные одежки на пол, окатила себя водой из кувшина, ничуть не заботясь тем, что потоки грязной воды скопились на полу кельи в целую лужу. Платье село как влитое. Не в силах удержаться от смеха, я покрутилась вокруг своей оси: подол платья, на первый взгляд узкий, раскрылся ровным кругом как цветочный бутон.

Все тревоги и волнения ушли на задний план. Я все еще помнила, как я здесь оказалась, что Олла пропал, но и эти воспоминания постепенно стирались из памяти. Я была возбуждена предстоящей церемонией, в груди пылал пожар предвкушения.

Сестра, ожидавшая меня на пороге, была очень довольна. Под воздействием чувств, переполнявших меня, я бросилась к ней на встречу и расцеловала.

— Пойдем, — рассмеялась она в ответ, радушно принимая мою радость как свою, — нас уже ожидают.

Теперь каменные коридоры уже не казались мрачными, теперь они были уютными, почти родными. Широко распахнутыми глазами я впитывала любую окружавшую мелочь. Некоторое время мы шли вдвоем, рука об руку, как равные. Ничего общего с тем, как я плелась за ней до этого, словно подконвойный. Сейчас мы были едины. На перекрестках к нам присоединялись другие сестры: они парами вставали за нами, образуя колонну, во главе которой стояла я. О, Бездна, как же здорово! Я снова не смогла сдержать восторженного смеха.

Если бы меня в тот момент спросили, почему я не тревожусь насчет Каина и Оллы, я бы даже не вспомнила, кто это. Все мое естество было посвящено только одному: служению богу моему, Мастеру Стириадору! Я готова была служить ему, до последней капли крови, ни щадя ни себя, ни врагов его!

Сестры затянули торжественную песнь, превознося хвалу Стириадору. Эта песня тянулась по коридорам тягучей патокой. Сила заполнила все мои конечности, голову, пропитала меня до кончиков волос. Нетерпение, копившееся во всех сестрах, достигло своего апогея.

В церемониальном зале было не протолкнуться. Наша колонна присоединилась к остальным, занимая место по левую руку от жертвенного стола. Я стояла слишком далеко, чтобы разглядеть все в деталях: обзор загораживали сотни остроконечных шляп с алыми лентами. Но на алтаре определенно кто-то лежал. Мужчина, обнаженный до пояса, привязанный к алтарю алыми лентами. Можно было побиться об заклад, что эти ленты крепче любого ремня.

— Сегодня, — Верховная поднялась на постамент, обвела толпу рукой, прося внимания, — мы осуществим то, к чему так долго готовились. Путь наш был полон преград, сомнений и неудач. Но, наконец, мы нашли то, чего нам не хватало.

Зычный голос Верховной ведьмы гулко раздавался под сводами зала, приковывая взгляды всех сестер, до единой. Я тоже, не отрываясь, следила за ней, затаив дыхание.

Достав из-за пазухи нож, она подняла его высоко над головой: на лице Верховной отразился религиозный экстаз, предвкушение крови, которая будет вот-вот пролита в честь великого Мастера!

— Нам не хватало только его! Кровь этого мужчины — именно то, чего желает наш возлюбленный Мастер! — острием ножа Верховная указывала в грудь жертвы, раскинувшейся на алтаре. Мужчина смотрел на толпу безучастно, равнодушно, то ли не понимал, что его ожидает, то ли смирился с неизбежным. Рыжие волосы, всклокоченные и слипшиеся от засохшей крови, один заплывший глаз, лоб рассечен. Я моргнула, пытаясь стряхнуть с себя оцепенение: показалось, что мы знакомы. Но ведь этого не может быть, так?

Не помня себя, я нарушила четкий строй, протолкнувшись поближе к постаменту, где Верховная забормотала молитву, призывая Стриадора явиться и проследить за жертвоприношением, напиться пенистой крови, утолить эту нескончаемую жажду. Сотни голосов вторили ей, отражались от стен зал жертвоприношений.

И тут я вспомнила. Олла! Иллюзия слезала пластами, обнажая неприглядное нутро. Я вспомнила, я все вспомнила!

— Стойте! — всякое самообладание покинуло меня. Я старалась пробиться к Верховной, остановить кровавый ритуал, повернуть его вспять. Олла, под воздействием чар, выгнулся на алтаре дугой и застонал сквозь зубы от нестерпимой боли. Босые ступни свело судорогой, время утекало как вода сквозь пальцы. Черные фигуры стояли насмерть, меня то и дело откидывало назад, на исходную точку. Чужие руки удерживали на месте, сжимая предплечья до синяков, не давая продвинуться вперед ни на метр. Звук молитвы, усиленный в тысячи раз, морочил голову: мне показалось, что над алтарем, очерченная сизыми тенями, соткалась ужасающая фигура.

— Его ищет Синдикат! — крикнула я. — За его голову обещана огромная сумма! Вы опоили меня!

Ведьма погладила лезвие ножа, скользя его острием по животу своей жертвы.

— Нам безразличны мирские дрязги. Все, что нас касается — служение богу нашему, кровавому и справедливому. О, великий Стириадор! Внемли моему голосу! Призываю тебя этой священной влагой!

Фигура их бога, жуткая и пугающая, нависала над алтарем, сам Паучий Мастер явился пронаблюдать за жертвоприношением в свою честь. Я как наяву видела, как Стириадор в возбуждении сучит восемью мохнатыми ногами, алча крови.

Нож прижался к шее Оллы, который бесстрашно смотрел в глаза своему палачу. Еще секунда, и он умрет.

В моем животе завибрировала, застонала сила.

«Может, обойдется?» — уточнила я у своего внутреннего голоса, но сама уже знала ответ. Нет, не обойдется.

Я с хрустом сжала челюсти, сдерживая рвущийся рев. Лицо словно плавилось, а через мешанину мышц и кожи поступало новое: оскаленные клыки, глаза, заволоченные тьмой. Рога удлинились, становясь острыми. Фигуры расступались передо мной, напуганные и растерянные. Я рвала черные хламиды когтями, рычала и таранила тела рогами, пронзая насквозь. Крики боли наполнили зал, мое платье пропиталось чужой кровью, отяжелело. Но подобные детали ускользали от моего разума, ведь я видела перед собой только одну цель. Я была слишком зла на себя, что позволила себя одурманить, чтобы предаваться размышлениями.

Верховная сестричка, оскалившись не хуже меня, еще быстрее забормотала свои молитвы, стремясь закончить ритуал раньше, чем я доберусь до нее. Она знала, что нет никакого шанса на то, что я смилуюсь. На ноже, занесенным высоко над грудью Оллы, играли отсветы пламени. Отшвырнув от себя сестричку, которая вцепилась зубами в мое плечо, я рванула вперед, потому что увидела, что нож начал стремительно опускаться. Ритуал подошел к своей кульминации.

— Даная, нет! — отчаянный крик Оллы промчался под каменным сводом пещеры, словно потревоженная птица, но я уже не слышала его. Наклонив голову, я взлетела над толпой. Воздух был горячим, плотным, я ощущала его сопротивление всем телом, но уже через мгновение, которое для меня растянулось на долгие часы, я обрушилась на Верховную.

Тишина, повисшая в церемониальном зале, стала гробовой. Верховная, застыв, так и держала перед собой ритуальный нож, но он уже никогда не пронзит жертву: из груди молодой ведьмы торчали два острых рога.

Я чувствовала ее сердцебиение, постепенно затихающее. Один из моих рогов проткнул ее ядовитое сердце, но мне не было жаль. Каждый из нас сам выбирает то, чему служит. Не моя вина, что она выбрала неверный путь.

Когда я отстранилась, Верховная безвольно рухнула на каменный пол. С громким лязгом рядом упал нож. Олла смотрел только на меня, молчал, и я тоже молчала. Сестрички, осознав свое поражение, медленно отступали в многочисленные коридоры своего логова. Никаких угроз, никаких обещаний мести. Ведьмы умны и умеют красиво проигрывать. Да, для них все это было скорее игрой, не смотря на то, что ставкой всегда были чьи-то жизни.